А дальше… Словно вихрь подхватил Виктуар, ее передавали с рук на руки, тащили, душили в объятиях. Сто раз ей казалось, что вот-вот задушат. Но она была счастлива. Немыслимо. Невероятно. Она одержала победу в труднейшем из сражений, и никогда еще она так не гордилась своим именем.

Толпа парижан провожала супругов до квартиры мадам Арто, где их ждали с ужином. А они думали только об одном: наконец-то они открыто могут жить своей семьей!

На несколько дней Виктуар стала идолом Парижа. Торговки «чрева Парижа» явились к ней с цветами, желая расцеловать. От директории поступило поздравление. Генерал Бонапарт пригласил супругов на обед. Виктуар чествовали, ей выражали симпатии, но для нее дороже всего было ее спокойное семейное счастье.

Спустя несколько дней супруги отправились в Ламбаль. Там 12 июля 1813 года Виктуар умерла. Ей было 46 лет. Муж пережил ее на тридцать два года и во время Реставрации получил крест Святого Людовика за верную службу королевскому дому – да, безусловно, за это, – но еще и «в память его достойной супруги, чьей энергии и мужеству он обязан жизнью и свободой». Первый и единственный раз этим крестом была увенчана супружеская любовь.

1 июня 1793 года. Париж во власти очередного приступа сумасшедшей горячки, которые то и дело повторялись после взятия Бастилии. Сейчас открыта охота на жирондистов. На тех самых жирондистов, которых народ вчера еще боготворил и чье уничтожение было самой большой ошибкой… Если бы… Если бы уничтожение и разрушение не было таким увлекательным занятием. И всегда будут находиться те, за кем можно охотиться, гнать, преследовать и уничтожать, если можно нагреть на этом руки. Вооруженные банды из самых низов предместий и узких закоулков Ситэ носятся по столице. Эхо грозного «Са ира!»[8] плывет в раскаленном воздухе и гремит в кабаках, где «охотники за жирондой» подогревают свой революционный пыл…

К вечеру донельзя усталый человек лет сорока возвращается в старый домишко на улице Прувэр. Элегантная, но покрытая пылью одежда говорит о том, что он немало постранствовал по раскаленному добела Парижу.

Глядя, как входит в дом мужчина, старик, чья седина особенно бела на фоне черного платья, человек поднимается с низкого стула, на котором сидел.

– Удалось ее повидать? – спрашивает старик тусклым голосом.

– Нет, это оказалось невозможным. Ее отвезли в тюрьму аббатства, но я побывал у тебя дома на улице Ла Арп. Там царила паника, служанка потеряла голову, дочка плакала, но не беспокойся, я навел там порядок. Госпожа Крезе-Латуш присмотрит за твоей дочкой. Она просит тебя ни о чем не беспокоиться и думать только о Манон…

Жан-Мари Ролан опустил голову и расплакался, как ребенок. Манон! Он и так думает только о ней! Так о ней тревожится, что чуть не забыл о дочке, своей маленькой Эвдоре… А вот Манон, думает ли она о нем? Или только о дочке? Да и это сомнительно. Совсем о другом она думает в темной тюремной камере!

Старик, сам того не понимая, размышлял вслух, но Луи Боск, под чьим кровом он нашел для себя убежище, молчал и даже не пытался утешить горе старика, который имел несчастье – или великое счастье, кто знает? – встретить на своем пути очаровательную юную девушку, которой он годился в отцы…

Когда в январе 1776 года Ролан увидел юную и очаровательную Манон Филипон, дочку гравера с парижской Набережной часов, он влюбился – и не только в ее красоту. Вот как она сама описывает себя: «стройные ножки, хорошо поставленная стопа, высокие бедра, высокая и пышная грудь, движения четкие и изящные, походка быстрая и легкая». Но Ролана поразила ее образованность, неожиданная для парижской мещаночки. Настольной книгой Манон была «Новая Элоиза[9]», и она утверждала, что книга помогла ей пережить смерть матери. Кроме Руссо, она читала «Записки Академии наук», «Элементы геометрии», «Оду к одиночеству». Словом, она была настоящим кладезем наук и философии, а так как к тому же отличалась прелестной внешностью, то и влюблялись в нее мужчины довольно часто. Отказав всем своим учителям, она отказала и всем молодым торговцам своего квартала. Манон представить себе не могла, что станет женой лавочника.

А вот что касается Ролана, то, хоть он и был на двадцать лет ее старше, зато так же, как и Манон, был увлечен науками. По должности он был инспектором мануфактур. Он тоже был интеллектуалом, правда, донельзя занудным, но при этом имел честь быть принятым в Фернее самим Вольтером. Разумеется, Манон в него не влюбилась, но она дала себе время привыкнуть к нему. Прошло ни много ни мало четыре года, прежде чем она решилась стать госпожой Ролан. Они вступили в брак в феврале 1780 года, но, как оказалось, решение девушки было не совсем верным. Когда жених страстно поцеловал ее, она, как напишет позже, «почувствовала глубочайшую тоску». Но все пошло еще хуже, когда после свадьбы Жан-Мари приобщил свою юную супругу к радостям брачного ложа. «Произошедшее ночью после моей свадьбы преисполнило меня изумлением и очень не понравилось».

И поскольку большой любви не случилось, то, как только появились первые признаки беременности, Манон сочла, что с ночными радостями покончено. С тех пор она стала считать своего супруга благородным старцем, которому вполне достаточно ее дочерних чувств, но «благородного старца» сжигала вполне земная страсть. При этом Манон не могла не признать, что муж обеспечил ей именно такую жизнь, о какой она мечтала. У нее был салон, который в самом скором времени стал самым видным политическим салоном в Париже. Она стала эгерией жирондистов, которыми восторженно восхищалась, и эгерией своего «старичка мужа» тоже, мягко продвигая его вверх, так что в конце концов он оказался в Министерстве внутренних дел. Власть служила Ролану своего рода компенсацией за то, что он не был любим своей женой так, как хотел бы.

Луи Боск, близкий и доверенный друг семьи, тоже был влюблен в Манон, потому что невозможно было устоять перед ее обаянием. Но он очень скоро понял, что может рассчитывать только на дружбу. Талантливый ученый-натуралист, он погрузился в научные изыскания с еще большим рвением, чем раньше, и пропадал большую часть времени в лесах Монморанси, собирая гербарий. В тех краях у него было крошечное имение под названием Скит святой Радегунды, бывший когда-то небольшим монастырем, там он чувствовал себя счастливым и забывал о прекрасных глазах Манон.

Боск находился в своем имении и в канун того дня, в который так много странствовал по Парижу. Вернулся он в Париж 31 мая и у порога своего дома нашел Ролана, обезумевшего от горя. Манон арестована, а ее супруг не смеет вернуться к себе домой. Страдания Ролана усугублялись еще и тем, что мучился он не только страхом, но и ревностью. Он прекрасно знал, что в тюрьме Манон думает вовсе не о нем, а о другом мужчине.

Другим мужчиной был Франсуа Бюзо, молодой и обаятельный депутат-жирондист (он был выходцем из Нормандии), обладавший всеми достоинствами, способными пробудить любовь. Луи Боск тоже испытал боль, когда понял, что Манон полюбила Бюзо, но он по крайней мере не подвергся пытке, которой подвергла своего супруга Манон, пожелавшая быть истинной римлянкой, благородной и достойной, и открывшая мужу, что ее посетила «страстная любовь». При этом она добавила, что ничто ее не заставит преступить границы супружеской верности. Однако не скрыла, что если телом она будет по-прежнему рядом с мужем, то душой и сердцем отныне и навсегда будет принадлежать исключительно Франсуа.

– Я никогда не буду вас обманывать, – сказала она Ролану. – И поэтому, уважая вас, не буду обманывать и относительно чувств, которые к вам питаю. Я всегда буду чтить вас и любить, как отца…

Исполненная благородства честность нанесла несчастному непоправимый удар, от которого он не сумел оправиться. На следующий же день Ролан подал в отставку в министерстве и переселился с Вандомской площади в маленькую квартирку на улице де ла Арп, куда последовала за ним и Манон. И на улицу де ла Арп, и на край света!