А вот это уже странно. За считанные минуты до окончания соревнования Ломоносов оказывается в стационаре. Хотя ещё вчера он был здоров, как бык.

Либо это невероятное совпадение, либо он всё же решил предпринять очередной отчаянный шаг.

Так или иначе — всё решится в течение следующего часа. Мы вышли на финишную прямую.

— В какое отделение госпитализировали Ломоносова? — собирая свои инструменты, спросил я.

— Пока что лежит между двумя дневными стационарами — в общем профиле, — ответил Гаврилов. — Заведующий отделением попросил меня с ним повозиться, поскольку сам не успевает справляться с поступающими пациентами, но я… Не судите строго, Павел Андреевич, но у меня совершенно нет желания помогать Максиму Владимировичу после всего, что он сделал. Пусть желтеет себе дальше!

Не могу согласиться с Гавриловым. Ломоносов, конечно, тот ещё чёрт. Но кем бы ни был пациент, лекарь не может отказать кому-либо в лечении. Особенно внутри медицинской организации.

Стоп. Что он только что сказал? Ломоносов желтеет?

— А с какими симптомами его положили? — уточнил я.

— Боли в животе, аж сознание потерял. И кожа жёлтая. Должно быть, холецистит развился, — пожал плечами Гаврилов. — С этим пусть хирурги разбираются.

А вот и нет. Далеко не факт, что это состояние требует хирургического вмешательства. Зато у меня есть новый знакомый, который как раз специализируется на болезнях желудочно-кишечного тракта.

— Ну что, доктор Кайнелайнен, присоединитесь ко мне в этом деле? — предложил финну я.

— Разумеется, Павел Андреевич! Как я могу упустить такую возможность? Пойдёмте скорее! — он так интенсивно закивал, что с его носа чуть не слетели очки.

— Булгаков, вы только не забудьте с отделениями разобраться. Я сейчас закончу с приёмом и подбегу. Нам нужно что-то придумать. И… — Гаврилов хитро усмехнулся. — Есть у меня одна идейка…

С этими словами Евгений Кириллович убежал в свой кабинет. Уж не знаю, что ему пришла за идея, но прозвучало это совсем не по-доброму.

Кстати, он снова называет меня по фамилии. Похоже, воздействие магии Владыкина окончательно спало. Правда, я так пока и не понял, пытался психолекарь как-то подобраться ко мне через Гаврилова или нет. Но это и не важно.

У меня уже есть план, как подобраться к Борису Геннадьевичу. Очень скоро ему придётся расколоться. Не дам я больше этому горе-гипнотизёру играться со мной и моим окружением.

Мы с Киммо прошли в стационар общего профиля. Найти Ломоносова было не трудно. Во-первых, его положили в самую ближайшую к его же отделению палату, а во-вторых, стонал Максим Владимирович куда громче остальных пациентов.

Со стороны послушаешь — и можно решить, что он уже в агонии.

Я вспомнил, что Кайнелайнен хотел сказать мне что-то. Его перебил Гаврилов, и он так свою мысль и не закончил. Он говорил, что мы с ним похожи. Интересно, что он имел в виду? Ну, сейчас уже нет времени спрашивать об этом. Переговорим позже. За дверью палаты нас ждёт не самый приятный пациент.

— Ну как же вы так, господин Ломоносов? — вместо приветствия бросил я и присел рядом с пострадавшим коллегой. — Вчера ещё были здоровы. Что стряслось?

Да… А Гаврилов оказался прав. Максим Владимирович жёлтый, как лимон. Представить трудно, сколько сейчас в его крови циркулирует билирубина. Ведь именно это вещество вызывает желтуху. Правда, её разновидностей бывает несколько, а именно — три. И уметь их различать очень важно. Ведь каждый вид желтухи лечится по-разному.

Вылечить-то мы с Кайнелайненом его сможем. Надо только разобраться, не кроется ли в его госпитализации какой-нибудь хитрый план. Зная Ломоносова, он мог запросто превратить собственную болезнь в оружие, которое в последний момент помешает нам с Гавриловым победить в соревновании.

— Ох, так это вам меня лечить поручили… — простонал Ломоносов. Поморщился, будто для него сам факт моего здесь присутствия казался унижением. — Лучше уж тогда сразу добейте, Павел Андреевич. Я не могу больше это терпеть…

— Настолько выраженный болевой синдром? — уточнил я.

— Да чёрт с ней, с болью! — выругался Ломоносов. — Это проклятое соревнование — вот что я больше не могу терпеть! Оно из меня все соки высосало. Я думал, что будет просто. Евгений Кириллович никогда не отличался конкурентоспособностью. А вы — новичок. Я думал, что смогу легко с вами расправиться, и я…

Максим Владимирович замолчал, с подозрением взглянул на Кайнелайнена. Финн тем временем внимательно осматривал организм Ломоносова своим «анализом».

— Эм… Думаю, продолжать этот разговор нельзя. Пока что, — поморщившись от боли, произнёс Ломоносов.

— А вы не переживайте, Максим Владимирович. Он ни слова по-русски не понимает, — махнул рукой я. — Верно ведь, доктор Кайнелайнен?

— Кюлля-кюлля, — закивал головой он.

Какая разница? Пусть слушает. Если Ломоносов сейчас выдаст что-то, что можно расценить как угрозу, у меня будет свидетель. А уж никаких тайн императорской больницы мой коллега точно не разболтает при иностранце.

— В общем, вы меня сломали, Павел Андреевич. Поздравляю, — сдался Ломоносов. — Изначально вы показались мне простым противником. Но когда я понял, какую допустил ошибку… Сдавать назад было уже слишком поздно. Поэтому я и начал использовать против вас с Гавриловым любые методы.

— Это что, исповедь? — удивился я. — Не ожидал. Думал, что вы продолжите плести свои интриги.

— А какой теперь смысл? — хмыкнул он. — Доплёлся. Посмотрите, что со мной стало.

— Действительно, тут что-то странное, — нахмурился Киммо Кайнелайнен. — Само заболевание вижу, а его причину понять не могу. Впервые с таким сталкиваюсь.

— Эй… Эй! — воскликнул Ломоносов. — Вы меня обманули! Он ведь говорит на русском!

— Ну уж не принимайте близко к сердцу, Максим Владимирович, — усмехнулся я. — Ваши обманы были куда более колкими, — я перевёл взгляд на Киммо. — Что с ним, доктор Кайнелайнен?

— Сами взгляните. Не хочу навязывать вам своё мнение. Будет лучше, если вы сами сделаете свои собственные выводы, — заключил финн.

И это правильная мысль. Часто бывает так, что когда врачу называют диагноз, то он начинает все симптомы подтягивать к нему. И начинает упускать из виду, что на самом деле заболевание у пациента совсем другое. А ранее выявленный диагноз — неверный.

Причём дело тут даже не в советах коллег. Много раз сам за собой замечал, как меняется мышление из-за склонных к самодиагностике пациентов.

Приходит, к примеру, какой-нибудь начитанный мужчина и сходу начинает затирать о том, что у него из-за курения развилась обструктивная болезнь. Сидит, описывает симптомы как по методичке. И врач уже начинает всерьёз верить, что у пациента действительно именно такой диагноз.

А потом выясняется, что дело не в обструкции. У пациента больное сердце, отсюда и одышка. Или вообще — раковая опухоль.

Именно поэтому важно составлять своё собственное мнение и не поддаваться на чужие советы, пока они объективно не потребуются.

— Так, посмотрим, что тут у нас, — прошептал я и активировал «анализ».

Я знал, куда смотреть. Два из трёх видов желтухи возникают в одном конкретном месте. Лишь третья с ними никак не связана.

И это место — правое подреберье. Там, где находятся печень и желчный пузырь. И вот тут-то я сразу понял, что имел в виду Киммо Кайнелайнен. Проблема в этой области выражена очень ярко. Но определить её причину и у меня не получается. Где-то здесь кроется загвоздка.

Желчный пузырь воспалён, его протоки сжались и не выпускают желчь наружу. Из-за этого она скапливается в пузыре, растягивает его стенки, вызывает сильнейший болевой синдром. А излишки желчи поднимаются вверх и начинают стопорить все процессы в печени.

А это и есть механическая желтуха. Желчь физически не может пройти в кишечник из-за спазма гладкой мускулатуры в протоках. В итоге она начинает попадать в кровь, вызывает интоксикацию и пагубно влияет на другие органы. Особенно на головной мозг.