— От партийных поручений не отказываются, — только и сказал Сурен, выслушав ее, а потом они до утра просидели молча, прижавшись друг к другу.

…Порыв ветра сорвал с нее меховую шапочку. Лилия достала из сумочки ключ и открыла дверь. Квартира встретила ее теплом и уютом давно обжитого жилья. Раздевшись, Лилия остановилась посреди комнаты, опустив руки, словно раздумывая, чем бы ей заняться. Взгляд ее упал на кровать Яниса, стоявшую за ширмой. Она отодвинула ширму. На подушке виднелась небольшая вмятина. Лилия обхватила подушку руками и зарылась в нее лицом. Казалось, она уснула. Все было тихо вокруг, и, если бы сейчас Вейснер вошел в квартиру, он решил бы, что здесь никого нет, но он по-прежнему оставался у ворот, ожидая, когда Лилия разденется и включит свет.

…Что же было самым трудным за все эти годы? Наверно, притворяясь покорной и ко всему равнодушной, вырастить Яниса настоящим мужчиной. Сколько бессонных ночей она провела, думая о том, какие слова ему сказать, чтобы он не догадался о том, кто она, и в то же время понял, что такое Честь, Мужество и Долг!.. Ей удалось это, да, да, удалось! Она гордилась сыном и мечтала показать его Сурену. Но он видел Яниса всего лишь несколько секунд при лунном свете, а затем расстался с ним навсегда… Гитлер готовил войну, и Лилии пришлось остаться в Прибалтике. Она узнала, что награждена орденом Красного Знамени, но так ни разу и не надела его и даже не увидела…

Но самыми тяжкими и страшными были последние два года, когда Лилия не могли быть вместе с Янисом и молча терпела его презрительный взгляд… А теперь его нет…

Она встала, бесцельно прошлась по комнате. Было тихо, как в склепе.

— Янис! — шепотом позвала Лилия.

За ширмой что-то скрипнуло, и она, наклонив голову, с напряжением прислушалась, словно вдруг поверив, что там действительно мог кто-то быть.

— Янис! — повторила она. — Янис! Янис!

Ее крик забился под низким потолком и замер. Она упала на пол, и из ее груди вырвался стон. Потом она затихла. Взглянула на часы и прошептала:

— Пора!

Она достала из-под кровати большую кожаную сумку, с которой когда-то ходила в лес, присела на корточки и включила питание передатчика. Быстро написав на клочке бумаги несколько цифр, она ровно в четыре часа семнадцать минут утра простучала:

— Маяк! Маяк! Вызывает Астра! Слышите меня? Отвечайте!

— Я вас слышу! — раздалось в ответ.

— Примите сообщение. Двенадцать, триста сорок шесть, пятьдесят четыре, восемьсот семьдесят один…

Внезапно ей показалось, что на нее кто-то смотрит. Она вскочила и обернулась. Сзади стоял Вейснер с пистолетом в руке. Тонкие губы его кривились.

— Вам придется прервать ваше интересное занятие и пойти со мной, дорогая Лилия, — сказал он.

— Хорошо, — ответила она спокойно. У нее не было с собой оружия. И она передала все, что хотела.

— Жаль, — сказал на крыльце Вейснер, поднимая меховой воротник шинели. — Жаль, что не будет маленького уютного домика, а будет допрос и после него расстрел.

— Домика действительно не будет, — холодно ответила Лилия. — Но насчет расстрела вы поторопились, Вейснер. Вернее, сказали далеко не все. Дело в том, что расстреляют не только меня. Расстреляют нас обоих. Ведь не кто иной, как вы, сообщили мне, где находится подземный завод, и именно сведения, полученные от вас, помогли советским летчикам превратить его в развалины. Кроме того, вы были настолько любезны, что регулярно ставили меня в известность о строительстве очередных военных объектов, после чего одни из них были разрушены подпольщиками и партизанами, а другие стерты с лица земли авиационными бомбами. Мне кажется, что оберштурмбаннфюрер Ланге не захочет лишить меня вашего общества и мы умрем вместе, как истинные влюбленные из старой немецкой сказки. Конечно, если вы… — Тут голос ее стал жестким и властным, — если вы немедленно не оставите меня в покое и не забудете о том, что увидели!

— О, вы серьезный противник! Вы настоящий противник, Лилия! — с уважением сказал Вейснер. — И на первый взгляд может показаться, что вы не оставили мне выхода… Но выход есть.

Он поднял пистолет и три раза выстрелил ей в грудь, затем, оглядевшись, выбежал на улицу, а Лилия, уронив голову, медленно, словно с облегчением, опустилась на порог своего дома.

Утром ее тело нашли шуцманы и доложили о случившемся оберштурмбаннфюреру Ланге. Он не стал заниматься расследованием убийства, так как в этот же день сел в машину и срочно отбыл по направлению к Лиепае, захватив с собой самые важные документы из архива. Но грузовики с документами были на шоссе захвачены партизанами, охрана убита, а сам начальник гестапо еле унес ноги.

На улице же Пернавас люди долгое время считали, что Лилию пристрелили подпольщики в отместку за то, что она пошла служить к фашистам и предала собственного сына.

Отдыхая в Риге этим летом, я забрел однажды в воскресенье на старое Матвеевское кладбище и долго блуждал по аккуратным, посыпанным песком дорожкам, читая надписи на покосившихся крестах и мраморных памятниках. Здесь были похоронены участники революций 1905 и 1917 годов, герои Великой Отечественной войны, многие латышские писатели и поэты. Был тихий солнечный день. По синему далекому небу беззвучно плыло одинокое облако, и прозрачная тень медленно скользила по печальным ивам и березкам, задумчиво склонившимся над оградами. На кладбище было безлюдно, и я не спеша брел по аллее, размышляя о тех, кто когда-то любил, страдал и боролся, а теперь лежал тут, под каменными плитами…

Недалеко от ворот я увидел высокий памятник из серого гранита, увенчанный красной мраморной звездой. На постаменте был искусно вырезан белый, нежный цветок, издалека выделявшийся на темном фоне, а над цветком сияли золотые буквы… Простые и строгие очертания памятника поразили меня, и я, приблизившись, прочел необычную надпись: «Майор государственной безопасности, член Коммунистической партии с 1924 года, Герой Советского Союза Лилия Ояровна Калнынь. Родилась в 1902 году. Погибла при выполнении боевого задания 12 мая 1944 года. Ян Суренович Калнынь. Комсомолец и боец Советской Армии. Пал смертью храбрых 12 мая 1944 года. Вечная слава героям, погибшим в борьбе за освобождение нашей Родины!»

Я обошел памятник кругом и неожиданно заметил седого полковника-летчика с непокрытой головой, склонившегося к подножию. Он осторожно положил на зеленую траву несколько алых роз и выпрямился, скорбно глядя на белый цветок из камня. По его щеке скатилась слезинка.

Я подождал полковника за воротами и, попросив извинения, заговорил с ним. Его звали Сурен Константинович Дадиани.

Он и рассказал мне историю, которую вы прочли.