В квартире мы оглядели друг друга — немец нас, а мы его. И надо сказать, обе стороны были в недоумении. Он недоумевал, почему его связали свои. А мы были огорошены тем, что перед нами стоял не офицер, а рядовой эсэсовец, даже не ефрейтор.

— Чего же ты махал? — надвигаясь на Пролеткина, спросил Макагонов.

— Я думал, не меньше генерала идет, уж больно представительный.

Услыхав русскую речь, гитлеровец понял, что с ним произошло, замотал головой, замычал и стал биться в своих путах.

— Как будем допрашивать? — спросил я. — Он может крикнуть.

— Нужно затащить его в дальнюю комнату, где нет окон, и держать подушку наготове, — посоветовал Пролеткин.

Мы отнесли пленного в ванную. Притворили дверь, посвечивая фонариком, еще раз внимательно осмотрели «языка». Я вынул из его карманов документы. Удостоверение оказалось необычным. У рядовых солдат оно серенькое, с черным орлом и свастикой. А у этого — обложка из кожи. Да и сам пленник выглядел не совсем обычно. На нем был мундир рядового эсэсовца, но сшитый из тонкого добротного габардина. Наши суконные мундиры — тоже эсэсовские, на мне даже офицерский — по сравнению с его формой были дешевыми тряпками.

Приключения 1969 - i_036.jpg

Нет, это не простая птичка. К тому же вид у него действительно генеральский. Может, какой-нибудь крупный чин сбросил все регалии и надел погоны рядового, чтобы в общей массе удрать, когда наступит последний час?

— Пусть немного освоится, — сказал я. — Сейчас он плохо соображает, ничего путного не добьешься. Отдыхайте, хлопцы. Шовкоплясу остаться здесь. Будем приглядывать по очереди.

Я стал читать документы пленного. Ганс Краузе, 1910 года рождения, член национал-социалистской партии. В графе, где обыкновенно ставится номер полка и дивизии, были загадочные цифры и две буквы «A-H». Я еще не знал, как буду допрашивать, с чего начну. Нужно придумать вопросы, которые не пугали бы пленного, но в то же время ответы на них должны осветить то, что нас интересует. Подготовившись, я позвал с собой Макагонова — эсэсовец здоров как бык, и никому не ведомо, что у него на уме. Мы вошли в ванную. Здесь светила парафиновая плошка, зажженная Шовкоплясом. Гитлеровец лежал в прежнем положении.

— Как он? — спросил я Шовкопляса.

— Кряхтит.

Мы посадили фашиста на край ванны. Он испуганно ворочал выпученными глазами. Руки и ноги его оставались связанными, рот был заткнут. Посмотрев ему прямо в лицо, я заговорил по-немецки. Говорил я не чисто, но все же понятно.

— Вам откроют рот, — сказал я, — но если закричите, будет смерть!

Пленный закивал; когда вынули кляп, он облегченно вздохнул и сказал сиплым голосом:

— Развяжите.

— Не все сразу. Как ваша фамилия? — спросил я, умышленно раскрывая его служебную книжку.

— Ганс Краузе.

— Год рождения?

— Десятый.

— В какой части служите?

— Эскортный батальон Адольфа Гитлера! — с гордостью отчеканил Краузе.

Вот что означают буквы «A-H»! «Гитлер» в немецком написании начинается с буквы «Н» и звучит как «Хитлер». Теперь понятно, почему эсэсовцы здесь отборные и в таких дорогих костюмах.

Пока идет все хорошо, загадочные буквы и цифры расшифрованы. Но, в частности, что же означает «эскортный батальон»? Стараясь не отпугнуть допрашиваемого, я тем же спокойным и даже безразличным тоном спросил:

— Какую задачу выполняет ваш батальон?

— Мы охраняем фюрера, — ответил немец.

Он, вероятно, считал, что нам это известно и вообще все происходящее лишь преамбула к настоящему допросу — пустяковые анкетные данные. А у меня так и запрыгало в груди: вот он, кончик ниточки, которая укажет нам дорогу в лабиринте рейхсканцелярии! Я сделал над собой усилие, чтобы скрыть охватившую меня радость, и, продолжая смотреть в удостоверение, пошутил:

— Вы охраняете пустой дом, Гитлер давно улетел в Испанию к другу Франко.

Пленник сказал:

— Неправда! Я его утром видел. Он здесь, в подземном бункере рейхсканцелярии.

— Уверен: это другой человек с наклеенными усами, — настаивал я.

— А Ева Браун? — спросил эсэсовец. — Уж ее ничем не заменить. Ее фюрер никогда не бросит. И личные пилоты фюрера Битц и Баэур тоже здесь.

— А где самолет Гитлера?

— Не знаю. Этого я не знаю, — немец явно насторожился.

— Что вы лично делаете в охране?

— Я дежурил у входа в убежище.

— Куда уходят караулы через каждые два часа?

— Это батальон СС, который несет наружную охрану. Они занимают позиции в домах вокруг рейхсканцелярии.

«Значит, здесь, кроме эскортного батальона, еще и батальон охраны», — отметил я про себя. Нужно было выяснить, наконец, где же рейхсканцелярия. А я все не решался спросить об этом. Если гитлеровец поймет, что мы здесь как слепые котята, он перестанет давать показания или начнет врать. Продолжая словно бы ни к чему не обязывающий разговор, я опять, с усмешкой спросил:

— А Гитлер тоже ходит в такую деревянную уборную?

Кажется, я допустил чрезмерную вольность. Моя фраза прозвучала для эсэсовца страшным кощунством. Он посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью и процедил:

— Оставьте в покое фюрера, мы с вами слишком маленькие люди, чтобы говорить о нем. Можете не сомневаться, у него есть все необходимое. И мы сумеем постоять за своего фюрера.

Немец кивнул в сторону дома, около которого мы его захватили. Уж не эта ли серая махина является рейхсканцелярией?

— Ну, вам стоять за Гитлера уже не придется, — строго сказал я.

У фашиста сразу поубавилось спеси, он спросил:

— Расстреляете?

— Нет, здесь нельзя шуметь: мы вас повесим, — я показал пальцем на потолок.

Жирные щеки немца дрогнули и обвисли. Понимая, в каком он состоянии, я старался быть красноречивым, насколько мне позволяло знание языка.

— Войне конец. Все вернутся домой к своим фрау и детям, будут работать, отдыхать. — Взглянув на большой живот собеседника, я подумал: «Он определенно обжора», — и поэтому добавил: — Все будут вкусно кушать: курица, гусь, поросенок. Хорошо! Кофе, шнапс, сигары. А вы будете мертвый, вас снимут с веревки и закопают в яме.

Краузе смотрел исподлобья. Ох, если бы сейчас развязать ему руки — он разорвал бы меня в клочья и каждый клок еще растоптал бы сапожищами! Надо было заставить пленного говорить. Время шло, грохот боя не умолкал. Скоро придут сюда наши войска, а Гитлер удерет из-под носа у нас! И я продолжал искушать:

— Но вы можете остаться живым…

Эсэсовец с недоверием посмотрел мне в глаза.

— Что я должен для этого сделать?

Я решил не говорить ему прямо о том, что нас интересует, и сказал следующее:

— Мы свое дело сделали, теперь должны уйти. Здесь всюду сильная охрана. Если выведете нас из этого района, мы вас отпустим.

— Не обманете?

— Даю слово офицера.

— На вас форма немецкого офицера, а наши офицеры умеют держать слово.

— Советские тоже.

Немец с любопытством посмотрел на меня и признался:

— Первый раз вижу живого русского офицера.

— Вы согласны?

— Да.

— Но если попытаетесь обмануть, первая пуля — вам. — Я достал пистолет из кобуры. Сказал, чтоб развязали пленному только ноги. Затем вывел его в зал. Мы остановились у окна. Я стал быстро задавать вопрос за вопросом:

— Где несут охрану караулы?

— Они перекрывают все улицы, которые подходят сюда. Крайние дома этого квартала превращены в крепости.

Я посмотрел на темные силуэты зданий. Оказывается, мы по канализации проникли прямо в центр оцепления. Немец между тем продолжал:

— Второе кольцо охраняет рейхсканцелярию снаружи: ворота и входные двери. Оба кольца — это батальон СС. Наш эскортный батальон дежурит внутри.

— Где был ваш пост?

— В этом крыле канцелярии, — эсэсовец кивнул на самый ближний к нам край дома напротив.

— Черт возьми! Вторые сутки мы находимся рядом с Гитлером, — сказал я разведчикам ровным голосом, чтобы немец по интонации не уловил моего волнения.