Проследив за взглядом императора, герцог утвердительно кивнул, сразу же извинился, что вынужден отлучиться, и поднялся с кресла. Габриель спешно направился к нему.

— Вас прислал мой сын? — спросил герцог.

— Да, монсеньор. Он велел передать, что согласен.

— А конкретнее?

— К сожалению, монсеньор, обстоятельства не располагали к тому, чтобы давать мне более конкретные указания. Однако из нашего разговора, предшествовавшего появлению этих обстоятельств, можно с уверенностью предположить, что монсеньор сын ваш не станет возражать, если вы воспользуетесь удобным случаем и попросите у императорского величества руки его дочери.

— Благодарю вас, барон. Ступайте и, если позволят упомянутые вами обстоятельства, передайте Филиппу, что я немедленно этим займусь.

Габриель поклонился и отошел в сторону, но зал не покинул, решив дождаться более определенных результатов.

Между тем герцог вернулся на свое место и снова попросил у императора прощения за вынужденную отлучку. Терпеливо выслушав в ответ пространные рассуждения о незавидной участи державных мужей, которых даже в редкие минуты досуга не оставляют в покое государственные дела, герцог сказал:

— Увы, ты прав, Цезарь.[7] Вот и сейчас дворянин моего сына вернул меня с небес на землю. Если не возражаешь, я хотел бы поговорить с тобой о вещах более приземленных, чем поэзия.

Август ХII заметно оживился.

— С превеликим удовольствием, достопочтенный. Не угодно ль тебе сообщить о предмете предстоящей беседы?

По тому, как замешкался с ответом герцог, окружавшие его и императора дворяне догадались, что намечается конфиденциальный разговор. Все они в одночасье вспомнили о каких-то неотложных делах, и вскоре двое могущественных вельмож остались в этой части зала одни.

— Август Юлий, — веско произнес герцог. — Как ты, наверное, догадался, речь пойдет о твоей дочери Анне.

— Я предполагал это.

— В таком случае я не вижу оснований хитрить и изворачиваться…

Август ХII сделал нетерпеливый жест.

— Прости, что перебиваю, достопочтенный, но я даже настаиваю на откровенности. Когда дело касается наших детей, это слишком серьезно, чтобы прибегать к обычным дипломатическим уверткам. В данной ситуации прямота — самая лучшая политика. Прежде чем ты скажешь то, что я надеюсь от тебя услышать, я хотел бы ради установления между нами полного доверия сообщить, что вчера получил от Арманда Готийского письмо. Он просит как можно скорее выдать Анну замуж, ибо хочет удостовериться, что после смерти, приближение коей чувствует все явственнее, его владения попадут в надежные руки.

— И как ты находишь эту просьбу? — поинтересовался герцог.

— Вполне законной. Я считаю, что человек, от которого моя дочь получит в наследство половину Лангедока, а затем, возможно, и королевский венец, — такой человек вправе ставить мне определенные условия. К тому же Анна, несмотря на свой юный возраст, уже зрелая девушка и, думаю, раннее замужество пойдет ей только на пользу… — Тут щека императора нервно дернулась, но герцог предпочел не замечать этого. — Особо достопочтенный Арманд обратил мое внимание на двух возможных кандидатов в мужья Анны, самых достойных по его мнению; это твой сын и граф Людовик Прованский. Надобно сказать, что я согласен с ним.

— Извини за нескромный вопрос, Цезарь, но кому из них двоих ты отдаешь предпочтение?

— Разумеется, твоему сыну. Граф Людовик в свои тринадцать лет уже успел отличиться далеко не с лучшей стороны. Он не тот человек, кого я желал бы видеть мужем моей единственной дочери. — Император пристально посмотрел герцогу в глаза. — Я понимаю это так, что ты… — он сделал выжидательную паузу.

— Да, Цезарь. От имени моего сына Филиппа я прошу у тебя руки твоей дочери Анны Юлии.

Губы императора тронула добродушная улыбка:

— Я согласен, достопочтенный. Если ты не возражаешь, наши министры могут тотчас приступить к составлению брачного контракта. А что касается гарантий выполнения нашей устной договоренности…

— Август Юлий! — гордо вскинул голову герцог. — Я ничуть не сомневаюсь в нерушимости твоего слова.

— И равно не позволишь подвергать сомнению нерушимость своего, — добавил император. — Боюсь, ты неверно понял меня, достопочтенный. Я лишь хотел сказать, что составление брачного контракта может затянуться, а между тем было бы желательно еще до его подписания внести определенную ясность в наши отношения, чтобы не только мы, но и все прочие не сомневались в серьезности наших намерений. Поверь, я гораздо больше, чем ты, заинтересован в этом браке — и как отец Анны, и как король Италии. Твой сын непременно станет великим государем. Наследство моей дочери лишь облегчит ему выполнение своего предначертания, но ничто не в силах воспрепятствовать его возвышению. И я, разумеется, кровно заинтересован в том, чтобы наши страны жили в мире и согласии друг с другом.

— Ты льстишь моему отцовскому тщеславию, Цезарь.

— Вовсе нет, мой благородный вельможа, это не лесть. Должно быть, тебе известно, что я всерьез занимаюсь астрологией, и мои скромные достижения в этой области знания высоко ценятся многими видными учеными не только христианского, но и арабского мира. Так вот, еще восемь лет назад я составил гороскоп на твоего сына, а затем ежегодно уточнял полученные результаты — звезды определенно сулят ему великое будущее, и чем дальше, тем определеннее, — а звезды, поверь мне, никогда не лгут, надо только суметь правильно истолковать их предсказания. Теперь, надеюсь, ты понимаешь, почему я не хочу упускать такого зятя, как твой сын.

«Ты смотри, — подумал герцог. — Наши желания в точности совпадают. Такой невестки, как Анна, я тоже не хочу упускать».

— Кроме того, — продолжал император, — твой сын явно нуждается в более твердых гарантиях, нежели мое приватное обещание. Ведь поверив мне на слово, он будет лишен возможности жениться на Маргарите Наваррской — мы же не сарацины какие-то, чья неугодная Богу вера позволяет им иметь по несколько жен сразу.

— Твоя правда, Цезарь.

— В таком случае, ничто не мешает нам объявить о предстоящей помолвке… — Вдруг император усмехнулся и добавил: — А ведь нас, чего доброго, сочтут плохими родителями, если узнают, с какой неподобающей поспешностью мы распорядились судьбой наших детей. Но на сей счет у меня есть идея.

Он встал с кресла и поднял руку, призывая всех к вниманию.

— Господа! Я рад сообщить вам приятную для меня и, возможно, небезынтересную для вас новость. После продолжительных консультаций с достопочтенным герцогом Аквитанским мы наконец пришли к обоюдному согласию, и с чувством глубокого удовлетворения я сообщаю, что отдаю дочь мою Анну в жены высокородному принцу Филиппу, сыну герцога и наследнику Гаскони.

Вельможи в зале одобрительно зашумели — правда, не все. Король Наварры обалдело взглянул на герцога и императора, расточавших в ответ на поздравления лучезарные улыбки; потом украдкой ущипнул себя за руку и, убедившись, что не бредит, мысленно выругался. Дурные предчувствия, овладевшие им, когда Филипп избрал королевой любви и красоты Анну, оказались не напрасными. А ведь еще накануне дочь уверяла его, что ее брак с Филиппом Аквитанским дело решенное, — и на тебе!..

«Ну, все! — злобно подумал король, не в силах сдержать зубовный скрежет. — Хватит мне панькаться с нею! Терпение мое лопнуло… Да, да, лопнуло! — в бессильной ярости храбрился он. — Остались Оска, Шампань, племянники Педро и Рикард — и вот с одним из них она непременно поженится. Если потребуется, силой приволоку ее к алтарю…»

Теперь, после этого небольшого отступления, вернемся к Филиппу и Маргарите. Как мы уже знаем, Филипп, оставшись наедине с принцессой, сказал:

— Итак, сударыня, не соблаговолите ли объяснить, что привело вас ко мне в столь поздний час?