— Как ты, любовь моя? — послал он Гамине мысленный вопрос.

— Скорее бы слезть с этой лошади, — услышал он в ответ. Внешне госпожа Гамина никак не показывала, что ей неудобно. Она стойко переносила нелегкую дорогу, считая, что ночи рядом с Джеймсом вполне перевешивают дневные неудобства, но не могла уменьшить горе мужа по поводу гибели Боуррика и его тревогу за Эрланда.

За бело-золотым знаменем выстроилось не менее сотни придворных, встречавших принца и его свиту. Эрланд разглядывал их широко раскрытыми глазами. Сначала он не поверил себе — ему показалось, что с ним сыграли дурную шутку. Мужчины и женщины, встречавшие его, имели на себе совсем мало одежды и огромное количество украшений. В основном придворный костюм был представлен короткой юбкой из прозрачного шелка — полотно просто один раз оборачивалось вокруг чресел от талии до середины бедра. Юбки поддерживались узорчатыми поясами, которые застегивались замысловато украшенными золотыми пряжками. И у мужчин и у женщин грудь ничем не была прикрыта, а на ногах и те и другие имели изящные сандалии с переплетенными до колен ремешками. У мужчин были бритые головы, а у женщин волосы подстрижены коротко — до плеч или даже по мочку уха, пряди перевиты невообразимым количеством золотых ниток и бус.

— Может быть, вашему высочеству неизвестно, — заговорил Кафи, слегка повернув голову к принцу, — но запрет на голое тело, такой популярный в традициях вашего народа и многих народов Империи, не имеет силы среди тех, кто считается чистокровным кешианцем. Мне тоже приходилось привыкать к этому, ведь среди моих людей увидеть лицо чужой жены — верная смерть. Эти люди — уроженцы жарких земель, ваше высочество, — Иронично сказал Кафи, — но все же здесь не так жарко, как у меня на родине, где, одевшись таким образом, сразу подпишешь себе смертный приговор. На самом деле, такая манера одеваться — только дань моде, и не более того; на Плато по ночам дуют пронзительные ветры.

Эрланд кивнул, стараясь не особо таращить глаза на почти обнаженные тела. Вперед выступил молодой мужчина, который нес пастуший посох и лук — оба предмета, утратив свое первоначальное назначание, стали церемониальными предметами. Как и у остальных, его череп был гладко выбрит, но на макушке оставался длинный локон, перевитый нитями бус из драгоценных камней и жемчуга. Через мгновение еще один мужчина — тучный, которому было явно жарко стоять под палящим солнцем, тоже встал рядом с первым. Не обращая внимания на струящийся по лицу пот, тучный сказал:

— Приветствуем наших гостей.

— Господин мой Ниром, — обратился к нему Кафи. — Я имею честь представить его высочество принца Эрланда, наследника трона Островов, рыцаря-капитана Армий Запада и посланника к Той, Которая Есть Кеш.

— Ваше высочество, — ответил Ниром, — чтобы оказать вам честь, вас приветствует член королевской семьи. Позвольте представить вам принца Авари, сына Той, Которая Есть Кеш.

Молодой человек сделал еще шаг вперед и заговорил с Эрландом.

— Мы приветствуем брата нашего — принца. Пусть ваш визит продлится здесь так долго, как вам захочется, принц Эрланд. Король Островов оказывает нам великую честь, прислав своего наследника. Та, Которая Всем Нам Мать, послала своего скромного подданного и сына приветствовать вас. Я рад сообщить вам, что во всех кешианских сердцах живет радость по поводу вашего визита к нам. Та, Которая Есть Кеш, ждет вас, чтобы приветствовать в своем дворце. — Принц Авари повернулся и пошел вверх по дороге. Потом пошел Ниром, потом, по подсказке Кафи, последовали принц и барон Локлир, а за ними — сам Кафи и граф Джеймс.

— Мы знаем о вашей Империи очень мало, — произнес Джеймс, на ходу поворачиваясь к Кафи. — Только то, что можем наблюдать вдоль ее северных границ. Его высочество будет рад, если вы навестите нас и, если возможно, расскажете нам больше.

— Ваше желание предугадано, — улыбнулся собеседник. — Каждый день на рассвете я буду у ваших дверей и не покину вас, пока вы не разрешите мне. Так приказала императрица, да благословят ее боги.

Джеймс улыбнулся и кивнул.

— Значит, он приставлен следить за нами.

Гамина улыбалась встречавшим.

— Как и многие другие, любовь моя.

Джеймс посмотрел вперед, туда, где шагал Эрланд. Впереди — два с половиной трудных месяца, и граф это знал. Ему понадобятся все силы и умение, чтобы уберечь Эрланда от покушения, а Королевство — от войны.

Эрланд не мог найти слов. Его покои состояли из шести комнат в особом крыле, специально отведенном для них, — одно это крыло по размерам могло сравниться с дворцом отца в Крондоре. Императорский дворец был настоящим огромным городом. Роскошь покоев для гостей поражала воображение. Стены были облицованы мрамором, отполированным до такой степени, что он отражал свет факелов россыпью мерцающих звезд. В противовес традициям Королевства, где делали множество маленьких комнат, все комнаты в покоях были огромными, но отделялись друг от друга только занавесями разной степени прозрачности. Сейчас проемы справа и слева от него были занавешены шторами из прозрачного газа; сквозь них можно было видеть, что в комнате справа были расставлены диваны и стулья на случай, если потребуется собрать много народу. Слева огромная терраса открывала захватывающий вид на Оверн-Дип, огромное пресноводное озеро, лежащее в самом сердце Империи. Еще в комнате для аудиенций, где он сейчас находился, была двойная дверь, которая вела в спальню.

Эрланд велел одному из двух гвардейцев, приставленных к нему вместо слуг, открыть тяжелую дверь. Внезапно рядом с принцем появилась молодая женщина.

— Господин мой, — произнесла она, громко хлопнув в ладоши.

Дверь распахнулась; Эрланд, рассеянно кивнув, вошел в спальню и замер на пороге. Все, на что он бросал взгляд, было покрыто золотом. Столики и диваны, Кресла и пуфы, расставленные по комнате, предупреждали любое желание, могущее у него возникнуть, когда он одевается, или пишет письмо, или вкушает трапезу в одиночестве. Стены под потолком, там, где кончалась мраморная облицовка, были расписаны фресками. В стилизованной манере, принятой в Кеше, они изображали воинов, королей, богов, у многих из которых были головы зверей; кешианский пантеон значительно отличался от островного.

Эрланд любовался комнатой. В центре ее стояла огромная кровать, с трех сторон окруженная занавесями из шелкового газа; занавеси свисали с потолка, который возвышался над его головой на добрых двадцать футов. Кровать в два раза превосходила его кровать дома. Когда они с Боурриком вернулись после службы на границе, собственные кровати показались им необъятными — в казармах гарнизона Высокого замка приходилось спать на узких и жестких соломенных тюфяках.

Подумав о Боуррике, Эрланд снова загрустил. В несчетный раз после нападения Эрланд подумал, что не верит в смерть брата. В душе он не чувствовал, что Боуррика нет. Эрланд был уверен, что Боуррик жив. Молодая женщина, вошедшая в комнату, хлопнула в ладоши, и комната внезапно наполнилась народом.

Гвардейцы принца в молчаливом изумлении обозревали бесконечный парад слуг, проходивших по комнате, сначала дивясь, с какой скоростью распаковывали багаж принца, но в основном — потому что слуги были женщинами, одетыми так же скудно, как и делегация встречавших. Разница была только в отсутствии дорогих украшений. Простая юбка поддерживалась вокруг пояса льняным поясом. Ничего больше на женщинах не было.

Эрланд, подойдя к гвардейцам, сказал:

— Идите поешьте. Когда вы мне понадобитесь, я позову вас.

Оба отсалютовали ему и нерешительно повернулись, не зная, куда идти.

— Сюда, — сказала молодая женщина, словно прочитав мысли принца, и увела их.

Перед Эрландом остановилась еще одна девушка, с глазами цвета черного дерева.

— Если будет угодно господину, ванна готова, — Эрланд заметил, что на девушке был красный пояс с золотой пряжкой, и решил, что она здесь главная.

Принц внезапно ощутил, какой он грязный после дороги и как на нем много надето — воздух во дворце был жарким и влажным; он кивнул и последовал за девушкой в соседнюю комнату. Там оказался бассейн футов тридцать длиной. В дальнем конце золотая статуя, наверное, изображающая богиню воды, держала вазу, из которой в бассейн наливалась вода. Эрланд огляделся — в бассейне его ждали пять молодых женщин, одежды не было ни на одной.