— Если мы будем жить вместе, мне придется стать евреем?

— Совсем необязательно. Ведь Герберт — не еврей.

— Но я бы не возражал. И потом, у нас в семье, судя по всему, это становится традицией. Вспомни Ренату Халперн.

— Здорово мы тогда с тобой поцапались. Вот такая у нас была прелюдия к любви.

Я ответил не сразу. В вечерней темноте передо мной вдруг вспыхнули лица Салли и дочерей.

— До встречи с тобой я крепко спал. Я был мертвым и даже не догадывался об этом. Скажи, Лоуэнстайн, могу я теперь называть тебя просто Сьюзен?

— Нет. Мне очень нравится, как ты произносишь мою фамилию. Особенно когда мы занимаемся любовью. Том, я снова чувствую себя красавицей. Великолепной, неотразимой женщиной.

— Когда мы вернемся, я хочу навестить Саванну, — немного помолчав, заявил я.

— Самое время, — согласилась Сьюзен. — Для вас обоих.

— Мне нужно кое-что ей рассказать. И не только ей.

— А знаешь, я боюсь, что Салли однажды позвонит и попросит тебя вернуться.

— Откуда ты знаешь, что она попросит меня вернуться? — удивился я.

— Так. Мысль мелькнула, — отозвалась Сьюзен и тут же прошептала: — Давай пойдем в домик, сбросим одежду и поведаем друг другу обо всем на свете.

Я повернулся и поцеловал ее.

— Эх, Лоуэнстайн, тебе предстоит еще многое узнать о жизни на природе.

Я начал расстегивать ее рубашку.

Когда санитар ввел Саванну в комнату свиданий, сестра удивилась, увидев меня. Ее поцелуй был довольно отстраненным, но затем она крепко меня обняла.

— Тебе все-таки разрешили прийти, — заметила она.

— Лоуэнстайн отпускает тебя на целый день, — сообщил я. — Но под мою строжайшую ответственность. Так что постарайся не делать кульбитов на крыше Эмпайр-стейт-билдинга.

— Буду сдерживаться, — пообещала сестра и почти улыбнулась.

Я повел ее в Музей современного искусства, где была устроена совместная выставка фотографий Альфреда Стиглица и картин Джорджии О?Киф [218]. В первый час мы бродили по залам, лишь изредка перебрасываясь словами. Слишком много времени и крови впитали в себя болота нашего общего прошлого. Безжалостная судьба ограбила нас на целые годы, и сейчас каждому из нас было очень трудно начать общаться.

— Ты знаешь о Ренате Халперн? — осведомилась Саванна, когда мы остановились возле фотографии, запечатлевшей нью-йоркскую уличную сцену.

— Да, — коротко отозвался я.

— Тогда это имело для меня смысл. Я находилась не в лучшем состоянии.

— Тебе нужно было убежать от себя. Это всем понятно. Особенно мне.

— Тебе? — Ее голос обрел знакомые сердитые интонации. — По-моему, ты никуда не убегал. Ты так и остался на Юге.

— Ты хоть понимаешь, чем является для меня Юг?

— Нет, — солгала она.

— Это пища для моей души. И тут, Саванна, я ничего не могу с собой поделать. Такой уж я есть.

— Юг — жестокое, жалкое и отсталое место. И жизнь там — смертный приговор.

Я отвернулся от фотопортрета молодой и красивой Джорджии О?Киф.

— Саванна, это твое отношение к Югу. И наш разговор на эту тему повторяется в тысячный раз.

Сестра сжала мою руку.

— Ты продал себя по дешевке. Ты мог бы стать кем-то более значительным, нежели школьный учитель и тренер.

— Послушай меня, Саванна. В языке нет более почитаемого слова, чем «учитель». У меня сердце поет, когда кто-нибудь из ребят обращается ко мне «учитель». Я считаю, что преподавать — это честь для меня.

— Тогда почему же ты несчастен, Том? — возразила она.

— По той же причине, что и ты, — ответил я.

Мы прошли в зал Моне, сели на скамейку, стоявшую в центре, и засмотрелись на большие холсты с изображением лилий и воды. Зал этот был самым любимым местом Саванны, она всегда приходила сюда набираться вдохновения.

— Лоуэнстайн собирается вскоре тебя выписать, — сообщил я.

— Думаю, я готова вернуться домой.

— Если ты снова решишь куда-нибудь отправиться, дай мне знать. Я тебе обязательно в этом помогу.

— Мне по-прежнему хочется держаться подальше от всех вас. И еще долго будет хотеться.

— Что бы ты ни сделала, я все равно люблю тебя, Саванна. Но мне невыносима мысль о мире без тебя.

— А мне иногда кажется, что мир без меня был бы лучше, — вздохнула она, и грусть в ее голосе больно резанула по мне.

Я взял сестру за руку.

— С похорон Люка мы ни разу не упомянули его имени, — сказал я.

Саванна прислонилась к моему плечу и испуганным тоном прошептала:

— Прошу тебя, Том, только не сейчас.

— Сейчас самое время. Мы так обожали Люка, что забыли, насколько сильно дорожим друг другом.

— Во мне что-то сломалось, — почти задыхаясь, пробормотала она. — И этого не исправить.

— Все же давай попробуем.

Я указал на бессмертные цветы Моне, плавающие в прохладных водах в Живерни.

— Ты можешь восстановиться с помощью своего искусства. Создать прекрасные стихи о нашем брате. Из всех нас только ты можешь вернуть нам Люка.

Саванна заплакала, но в ее слезах чувствовалось облегчение.

— Он же мертв, Том.

— Он потому и мертв, что с момента его гибели ты не написала о нем ни строчки, — возразил я. — Сделай с Люком то, что Моне сделал с цветами. Примени волшебство своей поэзии. Пусть весь мир узнает и полюбит Люка Винго.

В тот день, несколькими часами позже, опасения Сьюзен Лоуэнстайн оправдались. Мне позвонила Салли. Она произнесла пару слов, и у нее дрогнул голос.

— Салли, что случилось?

— У него были отношения еще с двумя женщинами. Я уже собиралась переехать к нему и забрать детей, а оказалось, что он кроме меня трахался еще с двумя.

— Все дело в английских мотоциклах, — заметил я. — Пенковые трубки — просто безобидное чудачество. Но когда врач начинает коллекционировать мотоциклы, у него явно не все в порядке с мужским эго.

— Том, я его действительно любила, — всхлипывала в трубку Салли. — Не стану тебе врать. Любила.

— Твой вкус по части мужчин всегда вызывал у меня легкое недоумение.

— Том, мне сейчас очень паршиво. Такое чувство, будто со мной поразвлеклись, как со шлюхой, а потом выбросили. Я даже не представляла, как заводятся романы на стороне. А вляпалась так, что выставила себя полнейшей идиоткой.

— Не вини себя, Салли, — сказал я. — Ни у кого нет рецепта, как правильно заводить романы на стороне.

— Когда я сообщила ему, что знаю про тех двух женщин, и приперла к стенке, он вел себя просто отвратительно. Наговорил мне ужасных вещей.

— Хочешь, я побью его? — предложил я.

— Нет, конечно. Зачем?

— Я бы с удовольствием его поколотил. А ты бы смотрела.

— Он сказал, что я слишком стара для него, чтобы на мне жениться. Представляешь, одной его подружке всего девятнадцать.

— По-моему, этот человек никогда не отличался глубиной.

— Что нам делать, Том? — спросила Салли. — Как из всего этого выбраться? Ты присылал такие удивительные письма. На твоем месте я бы мне этого не простила.

— Подожди делать выводы. Ты еще не знаешь про Лоуэнстайн.

Я ждал Сьюзен на улице, невдалеке от дома, в котором находился ее офис. Я стоял, подпирая фонарный столб. Я пытался подобрать нужные слова, глядя, как она сбегает по ступенькам. Как всегда, ее красота что-то во мне всколыхнула, но в тот момент по-настоящему разрывала мне сердце ее доброта. Только я открыл рот, и слезы полились сами собой. Никто еще не изобрел удачного способа прощания с Лоуэнстайн. Она все поняла и с криком бросилась через улицу.

— Нет, Том! Нет! Это нечестно!

Она уронила портфель на тротуар и порывисто обняла меня. Портфель раскрылся, и бумажные листы полетели под колеса машин. Сьюзен вытерла мои слезы и поцеловала.

— Мы же знали, что этот день настанет. Мы обсуждали это. Ты — из тех мужчин, которые обязательно возвращаются в семью. И это, Том, я в тебе ценю. И все равно, черт бы побрал эту Салли. Ну почему тогда не я оказалась на ее месте?

вернуться

218

Стиглиц Альфред (1864–1946) — известный американский фотограф, внесший огромный вклад в становление фотографии как самостоятельного вида искусства. О?Киф Джорджия (1888–1986) — американская художница, жена Альфреда Стиглица.