— Вот видишь, он на меня даже не смотрит, ему просто на меня наплевать! Доченька-уродина не очень-то радует его поэтическое сердце! Сволочь!

— Оливия, может быть, он просто устал. Или его беспокоят какие-то дела.

— С чего это ты его защищаешь? — Оливия посмотрела на меня, как на жука-короеда.

— Я стараюсь быть объективной. Не забывай, он сорокадвухлетний старик. Вдруг он болен?

— О, это было бы здорово!

— Оливия, да ладно тебе! Я еще не рассказала, как вчера вечером подралась с Себастьяно, этим высокомерным ублюдком.

— Да ты что!

— Заехала ему прямо в пах. А пусть знает свое место. Только теперь он точно расскажет герцогу о кальяне.

— Ну и наплевать.

Наплевать-то дело нехитрое, но я все-таки немного волновалась. Во время завтрака Себастьяно смотрел в нашу сторону, как дракон на рыцаря, а уж жрал за троих. Видимо, думал, что его взаправду выставят из замка, и решил напоследок потешить чрево. И вдруг Оливия подала голос:

— Мессер отец, позвольте потревожить вас вопросом.

Герцог несколько утомленно глянул на Оливию. Вот это он зря. Нельзя так глядеть на дочь, да еще и убогую.

— Слушаю вас, дитя мое.

— Мессер отец, нынче прекрасная погода. Я прошу у вас разрешения отправиться на прогулку с моей компаньонкой. Конную прогулку. Прикажите заложить двуколку. Мы покатаемся меж полей, пообедаем на свежем воздухе и к закату вернемся в замок. Мессер?

— Дитя мое, раньше я не замечал в вас склонности к прогулкам.

— Раньше у меня не было компаньонки, мессер отец.

— Логично. Что ж, не вижу необходимости вам препятствовать. Вы уверены, что вам не понадобятся слуги или кучер?

— Нет, мы справимся сами.

— Как будет угодно.

Ну, Оливия, это она классно придумала! Мы давным-давно не покидали замок, и я уже стала забывать, как выглядят пшеничные поля, сады, рощи и ручьи. А всего этого в угодьях Монтессори было в изобилии — хоть становись художницей и пиши пейзажи маслом! Нам давно пора развеяться, а то в этом замке мы скисли, как снятое молоко. Поневоле начнешь кальяны курить от скуки!

Сказано — сделано. Оливия — при помощи костылей, я — на своих двоих отправились на конюшню. Легкая двуколка уже была готова, около нее нас ждала одна из младших служанок.

— Госпожа экономисса просила передать, что корзина с едой и напитками уложена под сиденье. Дождя не предвидится, но тем не менее она положила вам плащи и шали.

— Поблагодари Сюзанну от нашего имени.

С тем мы и выкатились из замка. Я правила — хотя и делала это впервые. Но ничего, справлялась. Оливия сидела по направлению движения и громко комментировала все, что видит. Комментарии не были лишены некоторой язвительности, но тем не менее я понимала, что Оливия радуется этой поездке, как малое дитя. Я и сама радовалась. Перед нами расстилались бесконечные поля пшеницы и ржи, а впереди нас ждала роща из древних дубов, огромных, раскидистых, ровесников замка и рода Монтессори. Туда мы и направились.

Птицы, певшие в кронах старых дубов, наверное, с интересом глядели на двух девиц, расположившихся внизу. Я постелила плотное одеяло из овечьей шерсти и принялась опустошать корзинку, сервируя наш полдник на траве. Оливия же скакала кругом и давала указания, как будто я сама не могла справиться и не знала, как режут колбасу и очищают сваренные вкрутую яйца.

— Ты так долго возишься, — ворчала Оливия, — что можно поседеть и помереть с голоду, покуда ты накроешь на стол. Дай я почищу яблоки! Впрочем, с кожурой они вкуснее. Дай яблочко!

Чисто механически я кинула яблоко в ее сторону — не люблю, когда меня торопят. Оливия — слава Исцелителю — его ловко поймала и принялась есть.

— В следующий раз, — прочавкала она, вечно у нее привычка говорить с набитым ртом, — в следующий раз я возьму свой альбом и карандаши. Вдохновение прет, хочу сделать несколько пейзажей.

— Отлично. Все веселей, чем сидеть в библиотеке и читать какую-нибудь очередную поэзию!

Наконец мы расположились, привалившись спинами к мощному дубовому стволу. Кора была теплой и изумительно пахла. А если посмотреть сверху вниз на крону, то можно любоваться солнечными бликами сквозь гущу листвы…

— Красиво, — сказала я.

— А то, — согласилась Оливия, принимаясь за колбасу. На свежем воздухе у нее разыгрался аппетит.

— Между прочим, — сказала я. — Есть колбасу с хлебом гораздо вкуснее.

— А, — отмахнулась Оливия. — Я хлеб не ем, а то еще располнею, как ты, костыли не выдержат.

— Я не толстая! Я просто в теле, — немедленно возмутилась я. — Какая же ты язва! Мерзкая, худющая, корявая язва!

— Я герцогиня, язвой мне положено быть, иначе тебе станет скучно. Будешь финики? Обожаю финики.

— С колбасой?!

— Самое то. И никаких лишних фунтов. Ха-ха! А что там у нас по части выпивки?

— Э-э, ревеневый компот. И вода.

— Ну коне-е-ечно! Разве Сюзанна допустит, чтобы пили вино или медовуху?! Мы же еще несовершеннолетние, типа, смех один.

Оливия отхлебнула компота, поморщилась и заела его колбасой с финиками. Чтобы не отставать от своей прожорливой госпожи, я налегла на сыр и маринованные пикули. А что, вкуснее ничего в жизни не ела! Свежий воздух, аромат трав и цветов, сонная тишина кругом…

В этой тишине кто-то насвистывал незатейливый, но очень приятный мотивчик.

Я вопросительно поглядела на Оливию. Она успела сжевать целое кольцо копченой колбасы и сейчас посвистывала, мечтательно глядя в небеса.

— Красивая мелодия, — сказала я. — Откуда она?

Оливия оборвала свист и посмотрела на меня с крайним подозрением — мол, не издеваюсь ли я в отместку за ее шуточки насчет моей фигуры.

— Правда, красивая, — подтвердила я. — Кто ее написал?

Какое-то непривычное смущение тенью прошло по лицу моей герцогини.

— Ты? — ахнула я. — Ну, офигеть можно, как ты выражаешься! То есть я восхищаюсь вашим талан…

— Да ну тебя к дрынам, — смущенно пробурчала Оливия. — Талант, скажешь тоже. Мой папочка считает, что у калеки не может быть таланта даже подтирать себе задницу.

— Оливия, это песня?

— Ну да.

— Кончай нукать. Спой.

— Ага, а ты потом раззвонишь по всему замку. И все папашины нахлебники будут надо мной хохотать.

— Я не раззвоню. Я, конечно, подлое существо, но не до такой степени. Пой.

Оливия шмыгнула носом:

— Ладно. Это, в общем, под настроение. Можно под лютню петь или арфу.

Я молчала до тех пор, пока не поняла, что молчание становится неприличным.

— Оливия, это очень красиво, честно! Я никогда не думала, что можно написать стихи без размера и рифмы, но вот — ты же написала…

— Такие стихи пишут галлыды, — отмахнулась Оливия. — Они называются верлибр — свободный стих. Папаша мой считает верлибр низким стилем, а я вот, видишь, взяла и написала.

— Вот и прекрасно! — вдохновилась я. — А еще у тебя верлибры есть?

— Ну, допустим. Но тебе читать не буду, даже и не проси! И не надейся! Это сейчас меня от солнца разморило, а в замке я тебе страшно отомщу за такую откровенность.

— Согласна, — кивнула я. — И если уж мне все равно отдуваться, скажи, кого ты подразумеваешь под настоящим другом?

— Не тебя, даже не надейся!

— Но ведь и не Юлиана? А может, это пшепрашамский кнежич Мильчик Кошакович, что еженедельно шлет тебе нежные письма, надеясь на брак и герцогское наследство?