— Да, но если что, зовите.

Фигаро внимательно посмотрел на меня и вышел.

— Сейчас глубоко за полночь, — ответила Оливия на мой немой вопрос. — Сюзанна, мне тоже сделайте вина и гренок. А то уход за этой несчастной совершенно выбил меня из колеи.

— Хорошо, сударыня.

Сюзанна вышла.

— А теперь говори, — стиснула меня за плечи Оливия. — Что ты там увидела?

— Где?

— В картине! Ой, не прикидывайся, будто ничего не помнишь. Ты вошла в картину.

Я задрожала. Я вспомнила, как все было.

— Там абсолютная тьма, Оливия. И на самом деле шагу никуда ступить невозможно, потому что нет никакого «куда». Это не место. Это состояние.

— Не понимаю.

— Я тоже. Тьма и пустота. И голос, звучащий в моей голове. Чужой голос.

— Что за голос?

— Он назвал себя голосом Разума.

— Чьего именно?

— Вообще Разума.

— И что он говорил тебе?

Я открыла рот и как-то поперхнулась. И изо рта у меня хлынул поток черных камешков — как тот, что когда-то дал мне мессер Софус, советуя держать его во рту, чтобы не сболтнуть чего лишнего. Камешки сыпались долго, и это было мучением, которое не согласишься испытать больше никогда в жизни.

Когда камешки закончились, я без сил повалилась на кровать. Оливия держала меня за руку и дрожала.

— Я все поняла, — прошептала она. — Ты узнала тайну, которая может стоить тебе жизни. Мы больше никогда не заговорим об этом, Люци, обещаю. Даже в галерею больше не пойдем. Только не умирай, пожалуйста…

— Это… камешки надо убрать… Увидят… Расспросы лишние…

— Сейчас. — Оливия сгребла камешки в свой платок, завязала узлом и сунула под кровать. — Я потом выброшу, найду момент.

Тут как раз пришла Сюзанна с вином и ароматными гренками. Вообще-то у меня не было аппетита, но они с Оливией так упрашивали. Я выпила бокал, съела гренки и вдруг невыносимо захотела спать.

— Что-то воет, — прошептала я.

— Трамонтана. Наступает зима, девочки, — сказала Сюзанна. — Герцогиня, давайте я провожу вас в ваши покои, а сама вернусь и подежурю с Люцией. Вы устали.

— Нет, я не уйду, — сказала Оливия. — Мы вполне поместимся на одной постели. А вы, Сюзанна, ступайте отдохните. Спасибо вам…

Последнее, что я видела, проваливаясь в сон, — профиль Оливии, освещенный пламенем камина. А еще, даже во сне, я чувствовала, что она держит меня за руку, и это наполняло меня счастьем, которого я не испытывала никогда в жизни.

Наутро выпал снег. Первый снег наступающей зимы. Я увидела его, когда встала с постели и подошла к окну. Снег лежал на зубцах крепостной стены, на башнях и балконах, на прогулочной площадке второго этажа. Окно немного заиндевело. Я подышала на него и вывела на стекле монограмму Оливии.

— Что это ты делаешь? — моя экселенса была, как всегда, легка на помине. — Рисуешь что-то неприличное?

Я стерла свой рисунок и повернулась к ней.

— Доброе утро, герцогиня. Поздравляю с первым снегом.

— И тебе того же. Первый снег! Ура!

Оливия соскочила с кровати и в один миг подбежала к окну, встала рядом. Я потрясла головой — нет, наверное, привиделось…

Оливия была без костылей. И прекрасно при этом двигалась.

Это невозможно.

Я посмотрела на нее сбоку. Совершенно прямая спина. Лебединая шея… Потрясающая фигура изящной фарфоровой статуэтки.

— Экселенса…

— Наконец-то ты заметила.

Оливия смотрела на меня пронзительным взглядом, в котором читались насмешка и… восторг? Кем это она восторгается?

— Сюзанна первой заметила, что я давно забросила и калечное кресло, и костыли, — заговорила Оливия. — Но полное исцеление произошло, когда ты хлопнула в ладоши, помнишь? Я тогда ночью заснула и увидела сон о том, что совершенно здорова. Утром подошла к зеркалу — сон оказался явью. Ты исцелила меня. Может быть, ты — Исцелитель, сошедший на землю в другом обличье?

Я испуганно замахала руками:

— Нет, ты что! Я вообще не понимаю, как это произошло. Когда я делала тебе растирания, я просто думала о твоей боли и старалась убрать ее, выкинуть вон из тела… Оливия, какая разница, как это вышло, раз ты здорова?

— Нет, — Оливия серьезно смотрела на меня. — Я обязана тебе жизнью. Тебе, и никому больше.

— Оливия, пожалуйста, давай не будем считаться, кто чем кому обязан. Я ведь тоже только в этом замке почувствовала себя человеком. Нужным кому-то.

— Мне. — Оливия обняла меня, подышала носом в ухо. — Но ты не очень-то задавайся.

— Я и не буду. Вообще надо делать вид, что ничего особенного не произошло, и твое исцеление — следствие пребывания в замке Его Высокоблагочестия.

— Слуги так и думают, наверное.

— Ну вот и прекрасно. А теперь давай умываться. И завтракать, завтракать! Есть хочу ужасно!

Мы привели себя в порядок, полюбовались тем, как здорово смотрятся наши бритые головы в обрамлении свежих кружевных воротничков, и поспешили спуститься к завтраку.

Герцог Альбино уже сидел за столом. Фигаро только что налил вина в его бокал, но герцог не заметил — он погрузился в чтение каких-то бумаг. Нашего приветствия он тоже не услышал, так что мы просто сели и возрадовались тому, что к завтраку подали вкуснейшие мясные рулетики, перцы в сладком маринаде и — о шедевр! — салат оливье.

За столом сидел и Себастьяно и выглядел довольно приятно.

— Привет, дамочки, — сказал он. — Как жизнь?

— Да лучше всех, — сказала Оливия. — Чего это у тебя мордочка такая розовая?

— Этот ваш прибор, по-моему, заигрывает с моей туфелькой, — мужественно стиснул вилку Себастьяно. — Меня, как ее верного рыцаря, это несколько напрягает.

— Понятное дело, — покачала головой Оливия. — Куда катится мир! Все эти научные разработки вконец оборзели — отбивают возлюбленных у нормальных мужиков! Себастьяно, ты его на дуэль вызови.

Мы захихикали.

— Сколопендры ядовитые, — беззлобно ухмыльнулся Себастьяно. — Какие планы на день? Предлагаю устроить пешую прогулку под снегопадом.

— Поддерживаем, — немедленно отозвалась Оливия. — Подышим свежим воздухом, а то такое ощущение, что замок навсегда пропитался дустом.

Сказано — сделано. После завтрака мы все потеплее оделись и вышли через южные ворота замка. Перед нами была пустынная дорога, по обочинам которой росли огромные дубы и вязы, и пустоши, сейчас укрытые белыми простынями свежевыпавшего снега.

— Какой воздух! — вдохнула Оливия. — Пьянит лучше любого вина.

Мы потихоньку пошли по дороге, любуясь деревьями в снежных уборах и болтая о всякой чепухе. Скоро мы дошли до грачевника — несколько сросшихся стволами громадных тополей в своих спутанных кронах прятали десятки грачиных гнезд. Грачи переругивались, но злобности или тревоги в их криках не было — видно, первый снег порадовал всякую живую тварь.

Мы полюбовались гнездами и хотели было повернуть обратно, как вдруг Себастьяно побледнел и закричал:

— Смотрите! Там, в ветках!

Мы стали вглядываться в спутанный ком ветвей. И впрямь там было нечто странное — ярко-розовое и золотистое.

— Может, это какой-нибудь хлам грачи притащили для гнезда, — попыталась я дать версию увиденному, но тут Себастьяно снова возопил как помешанный:

— Я узнаю этот цвет! Именно такого цвета было одеяние моей возлюбленной!

И, не слушая наших уговоров, Себастьяно полез на тополь.

Оказалось, что он весьма ловко лазит по деревьям. Грачи выражали по этому поводу крайнее недовольство, некоторые из агрессивно настроенных пытались бить его крыльями и клюнуть прямо в лицо. Но наш герой был настроен решительно, от грачей отбивался ловко и, разворошив гнездо, добыл свой приз. Спускаться было потруднее, но и с этим Себастьянчик справился прекрасно. Мы зааплодировали и подошли поглядеть, что же такое он вытащил из грачиного гнезда.