Юлиус, не обращая внимания на меня, лихорадочно читал стихи. Вдруг он сказал:

— А почему вы решили использовать только анапест, герцог?

— А почему нет? — поднял брови его светлость.

— Ну, просто раньше вы использовали другие стихотворные размеры…

— Все когда-нибудь случается в первый раз, — герцог улыбнулся такой обезоруживающей улыбкой, что я даже усомнилась: а он ли это? Вдруг вперся какой-нибудь двойник из сопредельной реальности?

— Что ж, — брат Юлиус встал и спрятал бумаги в рукав своего одеяния. — Я представлю эти стихи на суд Его Высокоблагочестия. Но не забывайте, двенадцатью виршами вы не ограничитесь, у нас в Старой Литании еще много фруктов и овощей!

— Восемьдесят три вида, — кивнул герцог. — Я должен еще семьдесят одно стихотворение. И не волнуйтесь, брат Юлиус: я не задерживаюсь с возвращением долгов.

— Прекрасно, прекрасно, — брат Юлиус вышел из оранжереи с лицом карточного шулера, которого только что обыграла слабоумная старушка.

Некоторое время мы сидели (Фигаро стоял) в молчании. Наконец герцог подал голос:

— Что там вы говорили о погоде, Фигаро?

— Надвигается ураганный ветер, ваша светлость, судя по природным приметам. Возможны метели, резкое похолодание…

— Что ж, таков наш суровый край…

— Да, а через неделю-другую вовсю задует трамонтана, так что и носа на улицу не высунешь. Год понемногу подходит к концу, ваша светлость. Птичницы докладывают, что куры стали хуже нестись…

— Вы говорите ужасные вещи, Фигаро, — печально молвил герцог, вставая. — Я удалюсь в свои покои, чтобы как следует обдумать сложившуюся ситуацию.

— Отнести вам туда имбирного ликеру «Три топора», ваша светлость, или крепленого мадьярского?

— И того, и другого. И до ужина меня не беспокоить. Дочь моя…

— Да, мессер отец?

— У вас прекрасная компаньонка.

— Я знаю, мессер отец. Мы можем рассчитывать на увеселительную прогулку?

— Только не сегодня. Вы же слышали: грядет ураган.

И герцог удалился, на прощанье бросив на меня третий незабываемый взгляд.

Трамонтана — это не только красивое слово. Это ветер, возвещающий близкую зиму, ледяной, пронизывающий, жестокий, как росский заимодавец. И хотя ужин, к которому герцог вышел пьяным и невероятно элегантным, прошел под порывы обычного осеннего урагана, свое дело погода сделала. На следующее утро из столицы за Его Высокоблагочестием прислали кареты, запряженные обычными лошадьми. Однако сажать в кареты было некого — крыша и чердак оказались абсолютно пусты, насквозь продутые сильнейшим ветром. Даже скорлупок от яиц не осталось. Его Высокоблагочестие, видимо, вознесся на крыльях ветра вместе со всей свитой. Так возничим и объяснили, те развели руками и повернули в столицу — у Его Высокоблагочестия свои причуды.

Конечно, этих уже полусонных инсектоидов просто выдуло ветром и разметало по полям, лесам и горам. И не думаю, что это большая трагедия для святого града Рома: в его теплых подземных катакомбах наверняка уже вывелся не один гигантский Хрущ, готовый взять на себя бремя власти.

Кастелло ди ла Перла окончательно вздохнуло свободно, когда каждый угол его был продезинфицирован дустом, и слуги внимательнейшим образом изничтожили подслушивающих жучков, паучков, мушек и их личинки. Фигаро проследил, чтобы чердак снова накрепко застеклили и заперли.

И когда в замке наконец воцарились чистота, тишина и полный порядок, меня призвали к ответу. То есть потребовали объяснений.

Дело было в один из пасмурных осенних дней, когда Оливии до того надоело кидаться в меня стилетом, а мне — его ловить, что слова слуги «его светлость желает вас видеть» мы восприняли с сугубой радостью.

Свершилось нечто невероятное — нас привели не в покои герцога, а в его таинственный скрипторий — святилище его творчества, рассадник рифм и всяких там анжамбеманов. Ну, вы поняли.

Герцог Монтессори стоял у камина, и пламя бросало на его точеное лицо романтические отблески. Мы с Оливией сели в кресла напротив.

— Итак, — нарушил молчание герцог. — Замок провонял дустом, как бельевой шкаф Сюзанны — лавандой, а это говорит о том, что всякое насекомое в замке истреблено, подслушивающее оно или нет. И я хочу знать, Люция: каким образом вы это сделали?

— Да уж, — поддакнула Оливия. — Я тоже. Ты ведь со мной не поделилась своим секретом!

— Я так долго тянула с признанием только из опасения быть подслушанной врагами. Теперь же мне нечего таиться, — с этими словами я сняла с шеи бархатный мешочек, который недавно сшила, чтобы прятать в него свою тайну.

— Волшебные травы? — предположила Оливия, но я отмахнулась от нее. Развязала мешочек и аккуратно выложила на стол матовый белый кубик.

— Волшебный кубик, — заключила Оливия. Вот переклинило-то ее на волшебстве! — Я так и знала, что ты ведьма, Люция! Вот мы попали! Ура!

— Не ура. Оливия, я не ведьма, — мрачно сказала я. — Но изобрела бы какое-нибудь заклятие, чтобы ты заткнулась и дала мне все спокойно объяснить. Мессер, это устройство, или же прибор, или же механизм, не имеет никакого отношения к магии. Он обладает многими свойствами, в числе которых — написание стихов на любую тему. Устройство называется анапестоном и является воплощением идеи, которая возникнет в далеком будущем совсем не в нашем мире. Так что искать его здесь никому в голову не придет.

— Как он попал к вам, Люция?

— Ах, — молвила Оливия. — Я, кажется, поняла.

— Ваша светлость, так вышло, что еще в пансионе Святого Сердца у меня появился покровитель и друг — мессер Софус. Он поведал мне, что пространств множество, миры в них — неисчислимы и иногда пересекаются между собой. Мессер Софус — существо, которое может двигаться в разных направлениях времени и пространства, дабы соблюдать баланс всего сущего. Он еще называет себя попутчиком. Меня он изволил сделать своим доверенным лицом потому, что ваш замок, мессер, является точкой пересечения нескольких пространств, и моя задача — не только развлекать Оливию, но и наблюдать, не проникнут ли через замок на нашу Планету так называемые вторженцы.

— Существа из других пространств, — с видом знатока проговорила Оливия. — Между прочим, папочка, один такой вторженец уже в замке есть — живая стеклянная туфелька. Ее у себя прячет Себастьяно Монтанья, надеясь отыскать хозяйку и предложить ей руку и сердце…

Святая Мензурка! Оливия второй раз назвала герцога папочкой! Да сейчас небо рухнет на землю!

Но герцог, кажется, не заметил проскользнувшего у Оливии нежного слова. Он сказал:

— Так ли я должен понимать, Люция, что этот механизм вам предоставил ваш покровитель?

— Да, — кивнула я. — И он не оговорил сроков пользования им. Думаю, что мессер Софус оставит его у меня насовсем. И у нас будет достаточно времени, чтобы анапестон сочинил еще семьдесят одно стихотворение о плодах Старой Литании. Вы уложитесь в срок. Поместье, счета — все останется вашим и Оливии, Святой престол обломает о вас свои… жвалы.

— Но как он это делает? — герцог смотрел на прибор, будто на некое неприятное существо. Неблагодарный! — Без волшебства?

— Его нужно включить, задать задание, параметры, характеристики и дождаться, когда он выполнит работу.

— Что ж, — молвил герцог. — Покажите нам это, Люция. Ведь, если помните, стихи, что так споро забрал брат Юлиус, ко мне в руки не попадали, и я, хоть и числюсь их автором, даже не знаю, о чем и как они написаны. Хотелось бы взглянуть.

— Пожалуйста, — пожала плечами я. — О’кей, анапестон!

Кубик тихо загудел и стал голубоватым. Герцог и Оливия вздрогнули, глядя на это чудо техники.

— Прошу авторизации, — сказал анапестон.