— Что ж, накануне я обязательно познакомлю вас с этими стихами. Вы, Люция, кажется, неплохо разбираетесь в поэзии. Вот и скажете, каково качество моих стихов.

— Мессер отец, у вас нет сердца! — грохнула кулаком по столу Оливия. — Если б не Люция, нас бы уже здесь не было. Вообще ничего здесь бы не было! А вы глумитесь, издеваетесь!..

— Никоим образом, дочь моя. Я с глубоким уважением отношусь к вашей прекрасной компаньонке и весьма ей благодарен.

Он поднялся и вышел из-за стола:

— Прошу меня извинить — еда не лезет в горло, когда осеняет вдохновение. Мне пришла пора творить. Жена моя, надеюсь, вы не заскучаете в компании падчерицы.

И герцог вышел из столовой с грацией ледяной скульптуры.

— Убила бы на месте! — рыкнула Оливия.

— Еще чего! — замахала на нее руками я. — Он такой не от хорошей жизни, поверь мне.

— Ты про ту самую тайну, которую не можешь мне открыть?

— Да. Прости. Все, что я могу сказать — мне жаль твоего отца. Он губит себя. Наверное, он и сам понимает это, оттого и прячется в ледяной панцирь. Он запрещает себе любовь и привязанность, потому что считает себя недостойным ни любви, ни привязанности.

— Круто ты загнула, мать, — с уважением поглядела на меня Оливия. — Это, наверное, в тебе нездешняя мудрость проявляется.

— Наверное, — вздохнула я.

Закончив завтрак, мы отправились в оранжерею, где нашли Себастьянчика и мою сестру, воркующих как влюбленные голубки.

— Себастьянчик, — ехидно заулыбалась Оливия. — А ты, смотрю, времени даром не теряешь.

— И не только он, — добавила я. — Сестрица, смотрю, тебе по душе местные кавальери.

— Мне по душе Себастьяно, — зарделась Ай-Серез.

— Я разве против? — я рассмеялась. — Может быть, вам стоит вдвоем отправиться на планету Нимб? Покажешь Себастьяно тот мир, он ведь хочет стать писателем… Ему будут полезны новые впечатления.

— Мы вообще-то как раз об этом разговаривали, — сказал Себастьяно. — Аечка — моя прекрасная дама, и я буду сопровождать ее куда угодно, даже в ад!

— Да ты влюблен, негодник! — зааплодировала Оливия.

Себастьяно покраснел, как вареный рак.

— Не стесняйся, — хлопнула его по плечу Оливия. — Теперь хоть нормальная у тебя избранница, без стеклянных туфелек. Как окажетесь там, сделай ей предложение. Она ведь младшая принцесса планеты Нимб! Не хухры-мухры. Глядишь, тамошним правителем заделаешься, а здесь тебе что терять, кроме жадных родственников?

— Это верно…

И жизнь пошла себе потихоньку. Где-то через неделю в ворота замка принялись стучаться разносчики всяких новогодних безделушек — украшений для туи, имбирных пряников с пожеланиями, фейерверков, хлопушек, сахарных петушков, — всего того, что создает предпраздничное настроение и помогает забыть про повседневные заботы. Мы с Оливией накупили всякой всячины, двое слуг привезли в замок и установили большую, пушистую, разлапистую, отсверкивающую серебром тую. Она стояла в парадной зале, пахла терпко и сладко и ничем не напоминала те крошечные корявые веточки, которые в пансионе Святого Сердца ставили в кувшины и украшали бумажными снежинками. Честь украсить тую мы с Оливией взяли на себя, впрочем, Себастьянчик тоже лез со своей стремянкой помогать, а его Аечка осуществляла общее руководство процессом. Были принесены два плетеных короба игрушек из стекла, серебра, парчовой ткани, фарфора и шелка. Я задыхалась от восторга, погружаясь в душистые ветки. Я думала о том, как удивительно сложилась моя жизнь — от безвестной сиротки из пансиона до принцессы и супруги герцога и великого поэта.

Герцог, кстати, совсем не показывался. Еду, воду для умывания и смены белья ему относили в скрипторий. Я думала, что ему просто неприятно встречаться со мной, а к дочери он пожизненно питал особую неприязнь… Я старалась не размышлять об этом. Анапестон написал семьдесят одно стихотворение, созданные им листы бумаги хранились в нижнем ящике моего комода, как раз под стопками нижних юбок. Если герцог ничего не сочинит за оставшееся время, эти стихи я сама отдам брату Юлиусу — я почему-то не сомневалась, что забирать герцогскую работу приедет именно он. И я с наслаждением думала о том, как вытянется его постная рожа, когда он получит эти стихи.

С тех пор, как украсили тую, мы с Оливией полюбили по вечерам сидеть у камина в парадной зале и болтать о том о сем. Самым замечательным было то, что я сделала копию ключа от винных погребов (не без помощи Оливии, разумеется). Теперь мы усиживали бутылочку под сыр или сладости и, кажется, превращались в заправских пьяниц. Об этом нам не преминул сказать Себастьяно — он стал суровым трезвенником с тех пор, как моя сестра стала его невестой. Они собирались покинуть нас — перейти через грань на планету Нимб. Но ведь они обязательно вернутся! Хотя бы ради того, чтобы не дать нам спиться окончательно.

Я впервые увидела, как происходит переход, впервые почувствовала всем своим существом. Себастьян и Ай-Серез, держась за руки, стояли посреди библиотеки — именно здесь, по словам моей сестры, четче всего сходились грани. Ай-Серез вскинула руку, словно прощаясь, и мы увидели, как в одном пространстве открылось другое, третье, бесчисленное, будто анфилада дверей. Это длилось долю секунды, а потом библиотека замка приняла свой обычный вид. Не было только нашей славной парочки…

— Люци, — Оливия называла меня по-прежнему, и я ужасно была рада этому: плевать ей на мой звездный статус, главное — я ее подруга. — Люци, а ты сможешь вот так?

— Идти через грань? Наверное. Мы с тобой обязательно это попробуем, но позже.

— А что нам сейчас мешает?

— Оливия, а вдруг мы попадем в какое-нибудь измерение и не сможем вернуться? Я этого очень боюсь. Хоть я и родилась на планете Нимб, я родилась также и на этой Планете, и она мне очень дорога. Давай после Нового года попробуем, на наш общий день рождения. Я ведь никогда по-настоящему не праздновала Новый год… В пансионе не было такой красоты, и… тебя не было.

— Кажется, моя приемная мамочка настроилась на чувствительный лад? — Оливия расслабляться не давала.

— Да вот еще, — в тон ответила я. — Просто салат оливье могут не подать к столу в другом измерении. Опять же, винные погреба тут что надо.

Мы расхохотались.

Однако судьба, чтобы немного уравновесить нас, прислала Оливии простуду. Моя экселенса кашляла, поминутно чихала, громогласно сморкалась, изводя кучу платков, и выглядела так вяло, что даже не бросала в меня стилет, когда я приходила в ее комнату с лекарствами и теплым питьем.

— Люци, мне скучно, — жаловалась она. — Из носа течет, из глаз течет, жизнь просто безжалостная сука!

— Я могу тебе петь разные песни, — предлагала я.

— Только не это! — Оливия отмахивалась как от пчелиного роя. — Твоим голосом можно железо резать, а вот петь — ни-ни! Иначе все подумают, что в замке Монтессори с кого-то живьем сдирают кожу.

— У меня отличный голос, — кобенилась я. — Когда я пою в ванной, никто не жалуется.

— Само собой, все убегают подальше от твоей комнаты и прячутся, чтобы барабанные перепонки не лопнули.

В общем, я старалась поддержать в Оливии настроение и бодрый дух. Однажды мне пришло в голову читать ей что-нибудь жизнеутверждающее, и я отправилась в библиотеку.

Я рылась в шкафах с книгами, когда услышала стук двери и шаги. Я обернулась — передо мной стоял герцог Альбино, он же мой муж.

— Добрый день, ваша светлость, — я слезла со стремянки и сделала реверанс. — Чем могу вам служить?

— Просмотрите вот это, — герцог протянул мне стопку веленевой бумаги. — Просмотрите и скажите ваше мнение. Завтра за обедом.

— Хорошо, ва…

— Люция, вы же моя жена. Могли бы обращаться ко мне менее официально.

— Нет, герцог Альбино.

— Почему?

— Другого обращения вы не заслуживаете.

— Я так плох? Чем же?

— Тем, что подчинили свой разум, совесть, сердце, всего себя…

— Кому? — герцог стал очень бледен.

— Он звучит в вашей голове. Постоянно. Он ваш хозяин, кукловод. А вы несчастная кукла с человеческим лицом. Да, я знаю вашу тайну. Никто в замке больше не знает ее.