Оставшись одна, Катарина устало опустилась в кресло. Почему она на него кричала? Почему не дала ему объясниться? Теперь, обдумывая слова сына, она видела, что отчасти он прав. Ведь в Нью-Йорке он вечно был дома потому, что у него не было друзей. Потому, что из-за приступов астмы много пропускал школу. До того дня, примерно год назад, когда Майкл твердо решил попасть в команду легкоатлетов, он редко бывал в обществе других ребят, редко с кем общался больше недели-другой. И тут, как раз, когда цель была так близка, она увезла его из Нью-Йорка.

А тут ему все удалось. Как она могла разораться, даже не поздравив его? Наверно, сегодня у него был один из счастливейших за всю его жизнь дней, и что же она сделала? Она этот день ему испортила – только потому, что он на час опоздал домой.

Роб был прав – ей следовало держать себя в руках и радоваться тому, что в кои-то веки Майкл был принят другими, как свой, а не стоял в стороне, как раньше, тощее, одышливое дитя.

Наверно, он был на седьмом небе от возбуждения и все-таки нашел время ей позвонить, рассказать! Стоило бы удовольствоваться уже этим...

Катарина подошла к его двери, легонько постучалась, приоткрыла.

– Майкл? Можно? – Не услышав ответа, снова заговорила. – Я тебе вот что скажу. Я прощу тебе твое опоздание, если ты простишь меня за то, что я забыла поздравить тебя с вступлением в команду. Извини, что накричала.

Она подождала, надеясь, что он зажжет свет и позовет ее в комнату, но после долгого молчания услышала только небрежное:

– Ладно, мам. Спокойной ночи.

Катарина прикрыла дверь.

Майкл за дверью лежал, глядя в темноте в потолок. Может, надо было сказать ей, где он на самом деле был и что делал? Но если он скажет, она опять раскричится.

Лучше не начинать.

И все-таки заснуть в эту ночь ему удалось с трудом.

Он не чувствовал ничего, кроме окружающей его тихой прохлады.

Стояла темень, причем такая, которая обволакивает тебя, как саван, принося удушье. Все вокруг негр было теменью, а он висел меж землей и небом.

Мало-помалу, как раз когда пространство вокруг него стало сворачиваться, – так медленно, что Майкл поначалу даже не понял, что происходит, – черноту посеребрило.

Вода!

Он снова в воде!

Как бы в подтверждение этой догадки, мимо проплыла рыба. Красивая, в кроваво-красную, ярко-синюю и зеленую полоску, такая яркая, что слепило глаза.

Майкл повернулся посмотреть вслед этой невиданной рыбе. Словно чувствуя его интерес, она плавно развернулась и снова, демонстрируя себя, проплыла мимо. Взмахнув ластами, Майкл двинулся к рыбе, но она опередила его движение, уйдя вперед ровно с той же скоростью, с какой плыл он.

Он остановился.

Остановилась и рыба.

Он подплыл ближе, и на этот раз рыба помедлила перед тем, как опуститься немного глубже.

Майкл попробовал повторить маневр, только очень осторожно, рассчитывая, что рыба не заметит его приближения.

Он таки подобрался к ней, но потом она снова ушла глубже и снова остановилась, словно зовя за собой. В призрачно-серой, беззвучной воде он осознал вдруг, что друзей рядом нет.

Он был один.

Медленно, расчетливо рыба вела его в глубину, приближаясь, когда он колебался, отступая, когда он дотягивался до нее пальцами.

Заманивала его.

Рыба уходила вглубь, и Майкл, не способный сопротивляться, плыл за ней вслед. Глубже. Глубже.

Время, казалось, остановилось, и Майкл, как завороженный, следовал за сверкающей рыбой. И вдруг она остановилась, резко взмахнула хвостом и исчезла.

Вздрогнув, Майкл принялся озираться, безуспешно ища ее.

И вдруг понял, что дна внизу нет. Что лунный свет сверху не проникает. Что тьма вернулась. Что море давит на него всей своей тяжестью. Что трудно дышать.

Было похоже на то, как если бы металлические обручи стянули ему грудь. Он сопротивлялся давлению, но это не помогало.

Запаниковав, он удвоил усилия.

Воздуха! Воздуха!

Но воздуха не было!

Он не мог вдохнуть, как ни старался.

Баллон!

Что-то не так с баллоном!

Он присосался к трубке подачи воздуха, пытаясь втянуть в легкие хоть немного воздуха из закрепленного на спине баллона, – тщетно.

Пусто!

Баллон пуст!

Но там же есть аварийный запас! Надо только дотянуться и повернуть рычажок, и у него еще целых десять минут будет чем дышать.

Он шевельнул рукой, чтобы завести ее за спину, но руки не слушались.

Он тонул, падал в темноту, в бездонный зев пропасти...

Еще пытался добраться до рычажка аварийного запаса воздуха, но легкие уже наполнялись водой.

Наверх. Надо подняться на поверхность!

Снять утяжеленный пояс! Снять пояс, дернуть за шнур картридж с двуокисью углерода. Жилет надуется; его выбросит из воды.

Но нет сил шевельнуться!

Даже пальцы будто бы онемели.

Он судорожно дернулся, и трубка подачи воздуха выскочила изо рта.

Нужно вставить ее на место!

Не повинуются руки.

Может, если он дотянется ртом...

Шея тоже не слушается.

Теперь вода сочилась и через нос. Он попытался выдохнуть ее, но в легких не осталось ничего, что можно было бы выдохнуть.

Рот открылся в жадной попытке вдохнуть.

В рот, вниз по горлу, в спекшиеся легкие хлынула вода.

Он умирает.

Умирает здесь, один, глубоко под водой.

Нет!

Освободиться! Нужно освободиться!

Чувствуя, как в легкие хлещет вода, как смыкается вокруг тьма смерти, Майкл бился в обволакивающем молочном саване, и в горле его зарождался вопль.

Он яростно бил ногами в бесплодной попытке спастись, противодействовать поглощающей черноте.

И вдруг вопль вырвался наружу.

Майкл, подскочив, проснулся.

Он весь запутался в простынях; страх еще не отпустил его. Он едва мог пошевелиться, едва дышал.

Потом понемногу пришел в себя.

Сон.

Всего лишь ужасный сон.

Ослепительно вспыхнул верхний свет.

– Майкл? – услышал он голос матери. – Что с тобой, милый?

Те стальные полосы из сна все еще стискивали ему грудь, и Майкл не был уверен, что сможет произнести хоть слово.

– Это был сон, – еле слышно сказал он, когда губы наконец послушались. – Кошмар. Я... – Но тут он понял, откуда этот кошмар родом, и запнулся.

– Наверно, тебе было трудно дышать, – сказала Катарина, с тревогой всматриваясь в лицо сына. – Боюсь, как бы не приступ...

– Ничего подобного, – опроверг ее Майкл, выпутываясь из простыней. Потом уселся и так глубоко вдохнул в себя свежий ночной воздух, что закашлялся. Преодолев кашель, откинулся на подушку. – Все нормально, мам, – перебил он, едва она открыла рот, чтобы что-то сказать. – Подумаешь, плохой сон!

Катарина нагнулась поцеловать его в лоб.

– Ты уверен? Я знаю, ты считаешь, что с астмой покончено, но...

– Покончено, и все тут, – заявил Майкл. – Я в порядке. – Он посмотрел на часы; было около пяти, и за окном еще висела такая же чернота, как в самом конце его кошмара. – Иди спать, ладно?

– Может, все-таки не стоило загуливаться допоздна, – заметила Катарина, погладив сына по щеке, чтобы смягчить упрек.

Майкл вжался в подушку.

– Извини, ма, – сказал он. – Наверно, надо было позвонить, когда я понял, что опоздаю, да?

– И ты меня извини, что перегнула палку, – покаялась Катарина. – И прими мои поздравления с тем, что тебя приняли в команду. Я тобой очень горжусь. – Майкл улыбнулся – впервые с тех пор, как вошел в дом. – Спокойной ночи. – Она поцеловала его еще раз и, выходя, выключила свет. Но тревожиться не перестала. Верно ли, что это был только кошмар? Или же – первый признак нового наступления болезни, которую, как они думали, Майкл переборол?

Она легла, но уснуть никак не могла. Обратившись в слух, молча молилась, чтобы не услышать свиста астматических легких, силящихся впустить в себя воздух.

Майкл у себя в комнате был уже не в постели.

Глубоко дыша ночной свежестью, он сидел у распахнутого окна и старался избавиться от отвратительного удушья, которое испытал во сне.