Роб сделал паузу, посмотрев прямо на ту женщину в заднем ряду, которая возразила Филу.

– Конечно, если не считать того, что жизнь вовсе не зародилась.

Журналистка нахмурилась:

– Прошу прощенья?

– Разве это не очевидно? – спросил Роб. – Жизнь на нашей планете не зародилась. Она приспособилась.

На мгновенье в зале повисла тишина, пока репортеры переваривали то, что сказал Роб Сил-вер, а потом с десяток их были уже на ногах и вразнобой выкрикивали вопросы.

Роб выждал, пока они успокоятся, а потом ответил всем сразу.

– Это очень просто, – сказал он. – Жизнь не взросла на нашей планете – она была прислана. Перед тем, как та далекая планета взорвалась пятнадцать миллионов лет назад, ее обитатели разослали по свету самую суть своей жизни; и она сюда прибыла. Так же, как, может быть, на сотни – или же тысячи – других планет. – Тон его изменился, стал торжественным и значительным, словно он говорил не только с теми, кто собрался в этом зале, но со всеми и с каждым. – Когда сегодня вечером вы поднимите глаза к небу, то увидите там звезду, которая ярче всех. Подумайте тогда, что это такое. Верней, что это такое было.

В зале наступила тишина, и только та женщина, которая так и не села, вымолвила одно слово:

– Родина.

– Верно, – сказал Роб. – Родина.

И тут, увидев, что Катарина машет ему рукой, он передал слово Филу Хауэллу и вышел из зала.

Майкл проснулся еще до рассвета как от толчка, сразу раскрыл глаза и тут же устремил взгляд на новую звезду, сверкавшую теперь ярче всех звезд на небе. Для него ее яркий блеск имел теперь совершенно особое значение – ведь она появилась в небе в ту ночь, когда он вышел из заточения в плексигласовой камере и был доставлен сюда, на этот маленький оазис посреди выжженных лавой склонов Килауеа.

Этот оазис стал ему теперь домом, за две недели он обжился – ему поставили палатку, стол для пикника, скамейки, полдюжины складных стульев вокруг каменного очага, в котором всегда горел огонь.

Даже соорудили подобие кухни, с печкой для готовки и огромным холодильником, в котором каждые три дня пополнялся запас льда. Хотели даже завезти генератор, но Майкл, пытаясь сохранить остатки тишины, упросил не делать этого, чтобы тот не тарахтел круглые сутки.

Шуму хватало и от вертолетов.

Толпа репортеров устроилась лагерем ниже по склону, сдерживаемая лишь полицейскими, единственная задача которых состояла в том, чтобы охранять весьма относительный покой Майкла. Репортеры привезли с собой свои генераторы. Если ветер был в его сторону, Майкл слышал их лучше, чем ему бы хотелось, а когда ночью он уходил к кальдере следить за пляской огней, умиротворяющий покров темноты, окутавший его в первую ночь, рвался в клочья от ярких галогенных ламп, которыми репортеры освещали свой лагерь.

У него каждый день бывали посетители, и мама с Робом прилетали ежедневно, хотя бы на час-другой. Как правило, они втроем ужинали, и часто кто-нибудь оставался на ночь и спал в палатке, в то время как сам он оставался снаружи, любуясь звездным простором.

С каждым днем он чувствовал себя все лучше, а новая звезда с каждой ночью светила все ярче. Три дня назад она впервые оставалась видимой даже на рассвете, до той поры, пока не была вынуждена закатиться за горизонт.

Но новая звезда – Майкл это знал – неотвратимо погаснет, и хотя он не говорил об этом ни с мамой, ни с Робом, он страшился этого дня.

Тем утром, когда, проснувшись до рассвета, он взглянул в небо, там кое-что изменилось: новая звезда сияла не так сильно, как вчера. Он долго смотрел на нее, желая, чтобы былая яркость воскресла, а потом крепко уснул.

А когда пробудился, вставало солнце и все звезды, кроме новой, погасли.

Майкл почувствовал тяжесть в груди.

Все утро он твердил себе, что это пустяки, что, видно, он простудился и назавтра тяжесть пройдет. Но обманывать себя было трудно. Он предвидел, что и завтра, и послезавтра новая звезда будет гаснуть, а боль у него за грудиной – расти.

В ночь, когда новая звезда погаснет, он умрет.

Он провел весь день в одиночестве. Взбирался на гору, навестил все свои самые любимые местечки, подышал дымом и газами, надеясь, что они разгонят боль, подбодрят его.

Ничего подобного.

Было уже почти три часа, когда он услышал рокот мотора и стал следить, как приземляется вертолет Пуны. Не дожидаясь, когда остановится винт, выпрыгнули из кабины мама с Робом. Скоро мама уже держала его за плечи, вглядывалась ему в лицо и осыпала вопросами, которые задавала при каждой встрече.

– Как ты? Хорошо себя чувствуешь? Все в порядке?

Майкл замялся, потом решил, что нет особых причин так уж расстраиваться из-за того, что весь день побаливало в груди.

– Нормально. В порядке, – сказал он.

У матери в глазах что-то мелькнуло.

– Ты уверен? Ничего не болит? – с некоторым разочарованием переспросила она.

Майкл неуверенно улыбнулся.

– Да ну, мам... Все о'кей, правда!

Почему-то это ее не слишком обрадовало.

– Мы тебе кое-что привезли, – глубоко вздохнув, сказала она.

Майкл глянул на вертолет и увидел, как Роб с Пуной выгружают из багажника что-то вроде большой коробки.

Коробки из плексигласа.

Такой здоровой, что он сам может в ней поместиться.

Он невольно отпрыгнул. Мать схватила его за руку.

– Нет! – выкрикнул он. – Я не хочу!

И тут увидел, что в коробке кто-то есть. Шимпанзе.

– Он из лаборатории, – сказала мама, в то время как Роб возился с защелкой дверцы. – Этим утром я думала, что он умирает.

Роб распахнул дверцу. Шимпанзе удивился, помешкал, а потом осторожно, неуверенно выбрался наружу. Огляделся, остановился взглядом на Майкле, в два прыжка преодолел разделяющее их расстояние, вскочил Майклу в руки и, обхватив за шею, засопел ему в ухо.

– Но как же он дышит? – спросил Майкл, уверенный, что обезьяна в любой момент начнет задыхаться. И шимпанзе, как по сигналу, тут же принялся зевать во весь рот. – Посадите его назад! – взмолился Майкл. – Не то он умрет!

– Нет, Майкл, – покачала головой Катарина. – С ним все будет хорошо.

Майкл пожал плечами.

– Я не понимаю... – начал он, но мать обняла их обоих – и Майкла, и шимпанзе.

– Все кончено, – сказала она. – Дело в том, что животные в клетках умирали оттого, что эффект Семени имеет временные ограничения! Он изнашивается, иссякает, и когда это происходит, животным снова необходим кислород. Еще нынешним утром я была уверена, что вот этот наш приятель не протянет и дня. Но к полудню кто-то изменил состав газовой смеси у него в камере, прибавил кислороду, и посмотри-ка на него! Красавец!

Постигнув, о чем речь, Майкл выбрался из материнских объятий и посмотрел ей в глаза.

– Когда он попал в камеру? На сколько раньше меня?

– Меньше чем на две недели. И примерно неделю назад стал чахнуть. Мы думали, что болезнь усиливается, а это он выздоравливал! Он выздоравливал, а мы продолжали его травить.

Майкл больше не слушал. Он смотрел на новую звезду, припоминая, когда, по словам Роба, ей предстоит погаснуть.

Через пару недель.

Или через месяц.

Но теперь это уже ничего не значит, потому что он будет жить долго-долго после того, как она умрет.

– Мам, – сконфуженно улыбнулся он, – помнишь, когда ты спросила меня, как я себя чувствую, а я сказал, что хорошо, помнишь?

Катарина кивнула.

– Так вот, я соврал. По правде, я весь день как побитый, и когда дышу дымом, это совсем не помогает!

Спускались сумерки, когда вертолет в последний раз взлетел со склона вулкана, унося с собой на Мауи Майкла, Катарину и Роба Силвера.

Внизу разгорались трещины и кратеры и языки пламени над кальдерой начинали свой ночной танец, но Майкл не мог не видеть, что лавовое озеро мелеет, а извилистые ручьи лавы замедляют свой бег к океану. Извержению наступал конец; гора снова впадала в непрочную дрему.