Целеустремленный сын полка, однако.

– А ты что? – хмыкнул я.

– А что я? Спросила, а почему не сейчас? Он отнекиваться начал, я сказала, что ему слабо даже свидание устроить.

– Я так понимаю, что он все-таки устроил? – спросил Смоукер.

– Да, не знаю – как, но он притащил ключи от камеры и нужных дверей и вывел нас за ворота.

Я попытался представить себе ситуацию. Вот они выходят, Алиса пытается сбежать, парнишка понимает, что его развели, поднимается тревога… Был ли шанс скрыться?

– Неужели он тебя так просто отпустил? – спросил я.

– Эээ, нет, он… – Алиса замялась с ответом, явно не хотела отвечать прямо, но правдоподобное что-то придумать на ходу не смогла.

– Он хотел закричать, да? – продолжил я за нее. – Хотел позвать тюремщиков на помощь?

Алиса будто хотела сказать «да», даже такой как бы полукивок сделала, но в этот момент до нее дошло, куда я клоню. В ней будто что-то надломилось, она уронила голову на руки, закрыв ладонями лицо. Ответить она смогла далеко не сразу.

– Он не успел крикнуть. Я ему рот зажала. Я просила его молчать, просила, просила, – голос у Алисы дрожал, она плакала, – но он только вырывался…

Я почти пожалел, что решил проверить свою версию.

– Ладно, для начала все же придется посмотреть, что в оружейном находится, – обратился я к Смоукеру, – на данный момент боеспособность наша на нуле.

– Логично, – кивнул он, – завтра с утра займемся, а пока надо постараться выспаться. Алиса, ты тогда останешься в этой комнате, мы займем гостиную.

Она не ответила. Оставив Алису в одиночестве, мы вышли из спальни и закрыли за собой дверь.

– Ну что, ты уже готов схлестнуться с парой десятков вооруженных головорезов? – вполголоса спросил я напарника.

– Не готов, – признал он, но тут же добавил, – пока что. Надо вооружиться, провести разведку, а там видно будет. От своих слов насчет долга я отказываться не собираюсь, если ты об этом.

– Я о том, что ты себя переоцениваешь, – отмахнулся я.

– Может быть, – неожиданно согласился Смоукер. – Слушай, тебя не вырубает еще?

– Нет, так что дежурить пойду первым. Я буду в коридоре, через два часа сменишь меня.

Забрав у Смоукера его АС «Вал» М, я вышел из номера, на ощупь пробрался в ближний к нему конец коридора и устроился за двумя здоровыми кадками с высохшими растениями в них, рассыпавшимися в труху, если их задеть. Несмотря на то, что здесь не видать было ни зги, выбор позиции был оптимален. В принципе я бы мог остаться в номере, но если чисто гипотетически предполагать возможность появления противника, то придется с той же долей вероятности предполагать, что он будет знать, в каком номере мы находимся. А уж дохлятина, если вдруг окажется на этаже, абсолютно точно попрется именно к нашей двери. Против людей из номера при должном везении можно положить одного-двоих. Дальше внутрь летит граната. В противостоянии с зомбаками перспективы не менее радужные.

Из своего угла я отлично простреливал выходы с лестниц и из лифтового холла. А вести огонь на слух мне уже доводилось, и не раз.

Но враги пока не показывались, так что в связи с вынужденным ничегонеделанием мне только и оставалось, что размышлять.

Я ни в коей мере не собирался принимать все слова Алисы на веру, но после ее рассказа мозаика более-менее начала складываться, даже то, что она доверилась двум опасным незнакомцам, было вполне объяснимо. Чувство вины и желание мести, особенно когда они превращаются в идею фикс, становятся сильнейшими мотиваторами. Даже в принципиальную неприязнь Алисы к оружию я готов был поверить, профессиональная деятельность ее отца вполне могла быть причиной.

Мысль движения по пути наименьшего сопротивления также не давала мне покоя. Трезво рассуждая, от Алисы проще было бы избавиться на месте, без приключений с превосходящим по многим параметрам противником. У меня не было к ней никакой агрессии, это во мне говорило выработанное за долгое время умение безэмоционального просчета вариантов. Единственное, что меня удержало от этого до появления Смоукера в номере, это молчание моего шестого чувства. То самое ощущение надвигающейся подставы, которое не давало мне покоя днем, и которому я уже давно привык доверять, ничуть не стало сильнее, когда я впервые увидел Алису. Что бы ни вызывало завывания сирены у меня в голове, это совершенно не относилось к ней.

Я еще какое-то время пытался прислушиваться к своим внутренним ощущениям, потом вдруг поймал себя на том, что мысленно перенесся домой и вспоминал свою семью. История, рассказанная Алисой, почему-то натолкнула меня. Неожиданно ярко я увидел отца, маму, будто они стояли передо мной, как в день, когда провожали меня до поезда три с половиной года назад. Мать за меня слишком переживала, несмотря на все заверения и объяснения армейского контрактного агента, отец же, после того, как узнал о моем решении, был в бешенстве, он уже почти договорился о моем трудоустройстве во вторую по величине в стране промышленную корпорацию. Поэтому оба они были с почти идентичными натянутыми улыбками и вопросом в глазах: «ну в кого ты такой балбес?».

Я хотел, наверное, попытаться все объяснить и смягчить, но сначала не позволяла гордость, а в учебке было стыдно перед другими курсантами. Для связи с родными выделяли один день в неделю, в зале установлены были сразу 6 систем видеосвязи, так что пообщаться без свидетелей не получалось. Уже позже я пришел к выводу, что сделано это было специально, ни разу за все время я не слышал, чтобы кто-нибудь в этом зале жаловался на тяготы и лишения.

А с того момента, как служение родине досрочно закончилось побегом с охраняемого объекта, поговорить с родителями ни мне, ни Смоукеру больше не довелось. Мобильная связь перестала работать через месяц после объявления мобилизации, а к тому времени, как нам удалось добраться до рабочего компьютера с потенциальным выходом в сеть, не только интернет, вообще ни одна ГКС не подавала признаков жизни.

Примерно пару месяцев спустя после вынужденного дезертирства так случилось, что мы оказались на узле связи. Оборудование оказалось нетронутым, а для дизельного генератора, имевшегося, видимо, как раз на случай отключения электричества, стояла почти полная бочка солярки. Вопреки имевшимся у нас на тот момент задачам, не воспользоваться таким шансом мы не могли.

Большая часть стандартно используемых армией, полицией и МЧС частот молчала, в эфире оставшейся части творился полный бардак: кто-то на кого-то орал, что-то требовал, посылал всех на хуй или умолял прислать подкрепление в виде танковой дивизии минимум.

И все же нам посчастливилось связаться с несколькими лагерями для эвакуированных. Врали, что мы из карантинного контроля, из ФСБ, из специального медкорпуса при МЧС, что срочно, и что специальные полномочия, говорили что угодно, лишь бы нам дали интересующую информацию.

Но без документов и печатей продавить мало кого удавалось, да и те лагеря, которые все же делились какими-то сведениями, располагались в лучшем случае в сотнях километров от родного города. Как и ожидалось, ни одно из имен, названных нами, в списках эвакуированных не фигурировало.

Просидев шесть дней за радиостанцией, мы вынуждены были уйти, хотя и на третий день уже было очевидно, что добиться чего-либо шансов нет никаких. Не то чтобы мы отчаялись, хотя старались о доме и родных даже между собой после этого не разговаривать, просто держали эту бесплодную надежду где-то глубоко в себе.

Может быть, так продолжалось бы до сих пор, если бы спустя долгое время, в телецентре, куда мы пробрались, ища батарейки для собственных переносных раций, не оказался один из временных армейских штабов, которые организовывали на многих относительно легко охраняемых объектах в городе во время эвакуации.

Пожалуй, это был тот самый момент, когда мы по-настоящему осознали, что старого мира, который мы всю жизнь принимали как должное, нерушимое и само собой разумеющееся, больше нет.