Домициан кивнул и включил передатчик. Нужный файл нашёлся быстро.

— На них на всех есть документы. Все данные, какие только есть, — кем был, кем является. Вот карточка этой формы.

Гедимин посмотрел на экран и вздрогнул всем телом — так, что лязгнула броня. «Нгылек Гьоль» — гласила верхняя строчка. «Формирование начато: 26 декабря…»

— П-понятно, — пробормотал Хольгер, быстро отводя взгляд от экрана. — Ну что ж… И часто Ассархаддон прибегает к таким… методам наказания?

Домициан пожал плечами, недоумённо покосился на Гедимина и быстро выключил передатчик — видимо, глаза сармата успели потемнеть и сузиться.

— Никогда не вникал в его дела. Всё, что я знаю, — у нас есть объекты разной степени зрелости. Некоторым меньше полугода.

Вагон замедлил ход, приближаясь к станции. Хольгер покосился на передатчик и потянул Гедимина к выходу.

— Наша остановка. Тебе ехать дальше, — сказал он Домициану. — Осторожнее с этим… существом.

— Не беспокойся, эпидемии не будет, — сдержанно отозвался генетик, поднося включённый анализатор к воздуховодам. «Нгылек,» — Гедимина вновь передёрнуло. «А я-то боялся расстрела…»

За ними вышли притихшие охранники. Гедимин подошёл к тому, с кем так и не закончил разговор на платформе Ядерного блока.

— Приехали. Так что с опытами? Идёшь с нами?

Охранник покачал головой.

— Нет, — он отодвинулся немного в сторону, глядя мимо Гедимина. — Это без меня.

03 февраля 37 года. Луна, кратер Кеджори, научно-испытательная база «Койольшауки»

Хольгер отложил просканированный образец в контейнер, достал следующую обсидиановую пластину и протянул Гедимину. Опыты шли третий день, процесс был отработан, — сарматы могли часами молчать, и в отсеке стояла мёртвая тишина, — вакуум поглощал любую вибрацию.

Гедимин вложил образец в просвет между двумя пластинами из рилкара и флии — самодельный «управляющий стержень» делил надвое массу ирренция, поглощая излучение и прерывая возможную реакцию. Обсидиан лёг в удерживающий паз, «стержень» медленно пошёл кверху — равномерно, миллиметр за миллиметром. Гедимин держал его твёрдой рукой, все движения давно были выверены, — ещё секунда, и самодельный твэл зажёгся зеленью, осветив сумрачный отсек. Гедимин отложил «стержень» и отодвинулся, глядя на конструкцию сбоку, — проявятся белесые полоски и крапины, или зелёное свечение останется ровным?

— Странно всё-таки, — нарушил тишину задумчивый голос Хольгера. Гедимин удивлённо мигнул.

— Ты что-то нашёл?

В руках у химика не было образцов, и анализатор он временно выключил, отслеживая состояние твэла по дозиметру. «Ничего не нашёл,» — понял Гедимин. «Тогда в чём дело?»

— Это же просто стекло, — Хольгер прикоснулся пальцем к ближайшему необлучённому образцу. — Окись кремния, немного оксида алюминия, щепотка примесей — окисленные щелочные металлы и пузырьки вулканического газа. Этот состав сто раз воспроизводили — со всеми примесями и включениями. И ничего. Никакой реакции. И эти пластины…

Он щёлкнул по образцу кончиком пальца.

— Это же не чистый плавленый обсидиан. Это стеклянистый фрил с его примесью. Наверное, надо быть омикрон-квантом, чтобы видеть разницу. Я вот не вижу.

Гедимин медленно вернул на место «стержень» и достал из паза облучённый образец. В этот раз никаких вспышек не было — этот пласт обсидиана хорошо отработал бы и в реакторе.

Хольгер, приняв от него облучённую пластину, протянул ему ещё одну.

— Предпоследняя, — сказал он. — Скоро пойдём отдыхать.

— Ты устал? — вяло удивился Гедимин. Работа была предельно простой, но и он чувствовал неприятную тяжесть в голове и слабость в мышцах.

Зелёное свечение снова стало ярким. Несколько секунд сармат молча смотрел на него — и едва успел краем глаза уловить точечную вспышку у самой стены и два тонких зелёных волоска, от твэла протянувшиеся к ней.

Взрыва не было — нечему было образовать ударную волну, но дозиметр заверещал внутри скафандра так, что Гедимин зашипел от внезапной боли в ушах. Хольгер вскочил, но все посторонние свечения уже погасли — обсидиановая пластина была прихлопнута двусторонним экраном, излучение более не попадало на неё.

— Микролинзы, — выдохнул Хольгер, бережно принимая образец из рук Гедимина. — Вот так было и с твоим реактором. Сейчас найду, где они…

Несколько минут он, затаив дыхание, водил анализатором по пластине. Гедимин молча наблюдал за ним, но его взгляд всё время возвращался к едва заметным серебристым включениям внутри стекла. Оно вообще было неравномерным — окраска шла волнами, чёрное сменялось серым и белесым — но эти крошечные пятнышки почему-то выделялись и сразу бросались в глаза.

Хольгер выпрямился и развернул голографический экран, высматривая что-то среди повторяющихся строчек.

— Это? — не выдержал Гедимин, ткнув пальцем в одно из вкраплений. — Что там?

— Торий, — ответил Хольгер, обводя небольшую область на экране. — Окись тория. Но, видимо, не только торий. Тут вокруг — железосодержащие области. Такая… линза в центре линзы. Думаю, это оно.

— Торий? — Гедимин выпустил щупы анализатора и поднёс их к серебристой точке. — Здесь считанные атомы этого вещества. Уверен, что оно может так серьёзно влиять?

Хольгер молча кивнул, ставя в контейнере напротив последнего образца несколько пометок.

— Здесь ещё одна торийсодержащая пластина. Давай проверим её. Кажется, мы очень близки к цели.

07 февраля 37 года. Луна, кратер Драйден, научно-исследовательская база «Геката»

Реактор излучал привычный синевато-зелёный свет без белесых проблесков. Гедимин наблюдал за ним из-за щита управления, подсвеченного единственной красной лампочкой. Освещение здесь не требовалось — даже заглушенный реактор светился на весь зал, а в присутствии работающего приходилось закрывать глаза тёмным щитком. Шёл третий час непрерывной работы — и четвёртые сутки с тех пор, как Хольгер собрал все данные по облучению обсидиана и унёс в Химблок. С тех пор Гедимин его не видел — разве что мельком, в столовой и по пути к жилым отсекам, и химик на все вопросы лишь качал головой.

«За столько дней они должны были что-то найти,» — думал сармат. «Выяснить, что там с торием, и при чём тут железо.»

Он перевёл взгляд на один из твэлов. Сквозь яркое свечение ирренциевых стержней трудно было разглядеть серо-чёрную трубку обсидиановой линзы — но она там была, и сигма-лучи, испускаемые анализатором, до неё дотягивались. Теперь Гедимин и без помощи Хольгера мог найти в толще обсидиана сформировавшиеся и с каждым днём уплотняющиеся серебристые сгустки — скопления атомов железа, по непонятной причине сдвинувшихся с места и сползающихся в несколько точек, как сползаются вместе клетки расплескавшейся эа-формы. Таких линз в реакторе было шесть; раз в семь-восемь часов одна из них выдавала белую вспышку с перегревом твэла. Гедимину с ними всё стало ясно ещё три дня назад; можно было бы опустить до упора управляющие стержни и вывести ненадёжные твэлы из реакции, но сармат не торопился, дожидаясь окончательного ответа от Хольгера. Ториевых вкраплений он не нашёл ни в одной линзе — видимо, та единственная, в которой они были, взорвалась вместе с предыдущим реактором.

Защитное поле над головой пошло красными волнами. Гедимин мигнул, несколько секунд озадаченно смотрел на него, а затем быстро двинулся вверх по лестнице. Хольгер пришёл — и, как мог, пытался вызвать сармата из «реакторной ямы» на поверхность, — «фонящий» реактор напрочь заглушал любые внешние сигналы.

— Ну? — спросил Гедимин, едва шагнув на верхнюю ступеньку. Хольгер ухмыльнулся и пощёлкал пальцем по прикрытому бронёй запястью.

— Всё подтвердилось, атомщик. Примеси урана и тория создают микролинзы, из-за них возникают концентрированные пучки — а при их пересечении — эффект Прожига со всеми сопутствующими.

— А непересекающихся лучей в реакторе нет, — еле слышно пробормотал Гедимин, оглянувшись на «яму».