Самое элитное военное учебное заведение было основано по проекту генерал-адъютанта барона Жомини 26 ноября 1832 г. в Санкт-Петербурге при главном штабе его Императорского величества под названием Императорской военной академии. Академии предшествовали училища колонновожатых, существовавшие в Петербурге и Москве в 1810–1812 гг. и в Петербурге в 1823–1825 гг. С момента своего образования академия должна была стать главным центром подготовки общевойсковых командиров и специалистов штабной службы. В ее уставе целями учреждения данного высшего военного учебного заведения были поставлены: а) «образование офицеров к службе Генерального штаба» и б) «вящее распространение (в армии) военных познаний». Офицеры, желающие поступить в академию и служащие вне Петербурга, сначала держали предварительный экзамен при корпусных штабах. Прошедшие отбор в корпусах сдавали экзамены в академии. При этом допускалось поступать сразу во второй, практический, класс, предварительно сдав вступительный и переводной экзамены за первый – теоретический класс. В академии был разрешен экстернат, для чего требовалось сдать экзамены вступительные, переводные и выпускные.

Выпуск Академии Генерального штаба

Курс обучения был рассчитан на 2 года (теоретический и практический классы). Предметы обучения подразделялись на главные и вспомогательные. (см. Схему 1, Приложение 2). Выпуск производился в октябре. Окончившие по 1-му разряду получали следующий чин, по 2-му – выпускались тем же чином, а по 3-му – возвращались в свои части и в Генеральный штаб не переводились. Армейские офицеры переводились в Генеральный штаб с тем же чином, артиллеристы, инженеры и гвардейцы – с повышением (гвардейцы еще со старшинством в последнем чине). Со временем эти правила видоизменялись. В 1869 г. для окончивших обучение по 1-му разряду был введен дополнительный 6-месячный курс, предназначенный для привития практических навыков службы в Генеральном штабе, по окончании которого выпускников причисляли к Генеральному штабу.

Рассматривая деятельность академии в период обучения в ней главнокомандующих (1874–1890 гг.), следует отметить, что он в основном совпал со временем расцвета этого учебного заведения. Современники связывали это с деятельностью одного из авторитетнейших боевых практиков конца XIX в. генерала от инфантерии М. И. Драгомирова, занимавшего должность начальника Императорской военной академии в 1878–1889 гг. Он привлек для работы в академии цвет русской военной интеллигенции, вследствие чего ее популярность в армии сильно возросла. Именно в это время академия приобретает значение «умственного центра армии», становится ее ведущим научным центром.

По оценке официальных источников начала XX в., «академия давала надежное основание для самоусовершенствования». Это подтверждают и ее выпускники того же периода, вспоминая, что академия готовила, бесспорно, квалифицированные кадры знающих и натренированных в умственной работе офицеров, приучая к напряженной работе и к выполнению поставленных задач в указанный срок. Офицеры-слушатели получали основательные навыки к самообразованию. Остальное было персонально за каждым индивидуумом по окончании академии.

Неутешительные итоги Русско-японской войны и сложности, возникавшие в руководящем звене армий и фронтов в ходе планирования и проведения некоторых операций Первой мировой войны, предопределяют нам необходимость заострить внимание на системных недостатках, которые в течение продолжительного времени присутствовали в учебном процессе академии.

Вполне очевидно, что академия должна была идти впереди армии по внедрению новых, актуальных методов и форм ее подготовки в мирное время, одной из которых являлась военная игра. По словам участника Первой мировой войны генерал-лейтенанта М. А. Соковнина, «военная игра – это частичная репетиция экзамена, который держат в военное время, и провал, который влечет за собой бесцельную гибель сотен и тысяч жизней, а также невозвратимые материальные потери и позор для государства. Чем больше будет этих репетиций, тем меньше будет недочетов в стратегическо-тактической подготовке офицерского состава армии».

Выпускники академии с горечью вспоминали, что военная игра, уже вошедшая в жизнь армии, в академии так и не была востребована. «Метода проведения военных игр, метода свободного творчества в них академия не раскрыла своим адептам». По их воспоминаниям, учебный процесс в академии включал очень много второстепенного теоретического материала, который требовалось запоминать, что засоряло память. «…В академический период нашей жизни масса молодых сил тратилась непроизводительно на изучение обширных курсов геодезии, астрономии, статистики и администрации…» Академия не являлась проводником новых актуальных методов подготовки армии в мирное время, большим пробелом в подготовке была полная неосведомленность о современной военной технике. Курс артиллерии не касался ее боевого применения, а было лишь поверхностное ознакомление с материальной частью. «…О силе и могуществе артиллерийского огня никто не дал нам наглядного представления. Поэтому когда японцы (во время Русско-японской войны 1904–1905 гг. – А. П.) сосредоточили огонь батарей, разбросанных по фронту, на участке, намеченном для атаки, то этот прием оказался для нашего командования неприятнейшим сюрпризом. С пулеметом нас тоже познакомили только наши враги, на войне». По воспоминаниям современника, «нелюбовь» к изучению новой техники доходила до того, что даже военный министр В. А. Сухомлинов на одном из строевых смотров полка, указав на пулеметы, сказал: «…первый раз вижу»!

Слушателей академии не знакомили с боевыми качествами солдат и офицеров вероятного противника и союзников, что, конечно же, слабо учитывалось при планировании операций во время ведения боевых действий.

По воспоминаниям выпускников, «…одного мы только не касались – человеческого материала. Что собой представляли немецкие солдаты, австрийские унтер-офицеры, французские офицеры – мы понятия не имели». Подобное положение в отношении своего противника было в русской армии перед Маньчжурской кампанией (1904–1905 гг.). Презрительное отношение к противнику, которых называли «макаками», обернулось горьким поражением в этой войне.

Необходимые практические навыки для службы у офицера Генерального штаба были малы. Практика была недостаточна, а навыки, полученные на отдельных практических занятиях, занимавших продолжительное время, в последующем в служебной деятельности никогда не применялись. «…Мы были выпущены в жизнь больше теоретиками, чем практиками».

По словам бывшего слушателя академии, «…офицеру Генерального штаба в его службе никогда не приходиться производить инструментальной съемки, редко – полуинструментальную, часто глазомерную и почти всегда делать беглые полевые кроки. Вспомнить страшно, сколько времени и сил было затрачено в академии на изучение астрономии и геодезии, на штриховку и отделывание планов и как мало было необходимой жизненной работы по рекогносцировкам позиций и местных предметов и вообще разрешений задач в поле».

Одним из главных недостатков учебного процесса, характерным также и для военных училищ, было отсутствие понятия о «цели боя». Это приводило к убеждению всего офицерского состава, что действовать в бою (в сражении) необходимо «по обращению неприятеля», т. е. угадать желание противника и противодействовать ему. Другими словами, в российских военно-учебных заведениях учили за основу принятия решения брать вероятный характер действий противника, что было заложено в довоенный (до 1914 г.) Полевой устав («Обдумывая план своих действий, начальник должен всегда сначала решить задачу за неприятеля»). Это положение являлось выхваченной из общего контекста мыслью фельдмаршала Мольтке (Старшего) о способе оценки противодействия противника и попало в российские военные нормативные документы как способ принятия решения. Таким образом, логичный способ принятия решения изменялся ровно наоборот (должен быть «угадан» вероятный характер действий противника и под это вносились поправки в свои действия, исходя из наличия своих сил и возможностей и характера местности). Подобное ведение боевых действий лишало наши войска инициативы, заставляя лишь реагировать на действия противника.