Во-вторых, «соискатели счастья» нужны тваритолько сейчас — для поддержания энергии. А потом будут и другие жертвы — если источник энергии для тваривовремя не рассмотреть и не уничтожить. И вот среди них наверняка окажется немало вполне достойных людей.
Поэтому нечего и думать о поездке в Павловск, не говоря уж о более далеких путешествиях. Об этом и мечтать нельзя. Точнее, уехать-то как раз, возможно, и придется — чтобы лицом к лицу встретиться с уже достаточно выбитой из равновесия тварью, если та не пожелает покинуть место своего обитания. А уж потом можно отправляться куда угодно, если «потом» наступит вообще.
Конечно, Изабелла отлично знала, как теперь зовут тварь. Но человеческие имя и фамилия никак не вязались в ее сознании с образом нелюди. Каким бы именем не звалось существо, выкачивающее из людей их энергию и саму жизнь, человеком оно уж точно не было.
…Изабелла вышла из вагона метро в вестибюль, осмотрелась. Мимо нее, едва не задев корзинкой, прошла полноватая женщина. Из корзинки, закрытой марлей, донесся жалобно-испуганный мяв. Вероятно, кота везли с дачных гулянок домой, в городскую квартиру. Должно быть, хозяйке пришлось изрядно попотеть, гоняясь за зверем по грядкам и клумбам.
«Ну, хорош плакать, приятель, успокойся», — Изабелла невольно коснулась сознанием кота, и тот и в самом деле затих на дне корзинки.
И как раз в этот момент — Изабелла была уверена, что ей это не почудилось — она заметила что-то настораживающее. Пассажир (или пассажирка), садившийся в вагон, меченымне был. Просто его аура сильно отличалась от того, что обычно можно встретить у людей. Такой могла предстать перед посвященными и сама Изабелла — если бы не было долгих лет, научивших ее не выделяться ничем, никогда и ни для кого.
Меченыхздесь не было, поэтому Изабелла решила добраться до пересадочной станции. Уж там-то, в толпе, она обязательно встретит сегодняшнюю жертву.
Изабелла тяжело вздохнула. Пожалуй, нелюбовь к толпе у нее с юности. Слишком хорошо она все помнит — например, бешеную толпу в «городе света». Давно все это было, пора бы и позабыть — да как-то не получается. К тому же, именно тогда она и увидела впервые тварь. Только, разумеется, понять не могла, кто перед ней.
Париж, 21 января 1793 года.
— Везут, везут!.. — прошелестело по толпе.
В задних рядах началось какое-то движение, оно передалось тем, кто стоял ближе к помосту. Изабелле больно наступили на ногу, тут же она услышала:
— Простите, гражданка!
Сказавший это человек даже не посмотрел на нее, его мысли были заняты совсем не этим — похоже, он решился протолкаться к самому помосту.
И не он один, уже через минуту Изабелла почувствовала, что ее сжали со всех сторон. Ей неожиданно захотелось выбраться из этой душной толпы. Людской толпы, пришедшей посмотреть, как будут убивать человека.
Честно говоря, все слова о миге, который запомнит история, о последователях Брута, казнящих тиранов, ее нисколько не трогали. Такие речи горланили студенты на собраниях секций, и к ним можно было не прислушиваться. Те, кто поумнее, разъяснял на тех же собраниях, что казнь предотвратит большую кровь, что республика в опасности, и в такое время на одной чаше весов — жизнь всех, на другой — жизнь одного-единственного человека.
Речи выслушивали, ораторам аплодировали — а теперь, в это холодное январское утро, толпа горожан пришла на площадь Революции, в центре которой стоял помост со странного вида механизмом. Помост оцепили национальные гвардейцы в своей сине-бело-красной форме. Но и без них от сочетаний синего, белого и красного цвета рябило в глазах — ленточки или кокарды этих цветов виднелись почти на всех. Даже Изабелла ими не пренебрегла — прикрепила к платью патриотическую кокарду. На всякий случай.
Командир гвардейцев скомандовал что-то подчиненным, и те начали легонько теснить толпу. Напирали, впрочем, не сильно — ведь и гвардейцы, и их командир, и любой уличный зевака — все они были гражданами, равными среди равных. Гражданином ныне звался даже тот, чья голова должна была слететь с плеч — правда, был он осужденнымгражданином.
— Ну что, скоро там? — бодро выкрикнул кто-то из зевак, обращаясь к гвардейцам. — А то уж заждались этого кровопийцу!
— Вчера он кровушку пил, а нынче из него кровушку выцедим! — заверил его приятель.
— Тише, спокойней, граждане! — увещевал один из гвардейцев расходившихся зевак. — Все увидите! А теперь — шаг назад, граждане! И еще! Вот так…
Толпа еще раз колыхнулась, и Изабелла оказалась плотно притиснутой к какой-то гражданке — судя по заплатанной одежде, та была из самых низов, из «добродетельных домохозяек», у которых дома, в общем-то, и не было — уж, скорее, конура.
Хотя эта женщина могла быть кем угодно — сейчас было модно рядиться под бедняков-санкюлотов. Да и безопаснее.
Мысли Изабеллы, прерванные движением толпы, потекли дальше. Честно говоря, она никогда не видела человека, которого сейчас везли через толпу, запрудившую площадь Революции, на казнь. При дворе Изабелла не состояла, хотя знала, что его величество, а в особенности — королева, — нередко посещали ее коллег по ремеслу. Вот только эти посещения, похоже, нисколько им не помогли. Быть может, они обращались к гадалкам просто так, ради развлечения.
Изабелла, или же, «мадемуазель Исабо», как назвали ее здесь, была именно гадалкой. Ее счастье, что она жила именно теперь, а не лет на сто раньше — тогда за такое и на костер можно было бы угодить. А сейчас гадание стало развлечением, и все больше и больше людей верили, что нет ни Бога, ни Дьявола, ни чудес. Тем более, республика эту веру всячески поощряла.
Но работать Изабелле не запрещали (хотя она свою работу не афишировала), к тому же, клиентов у нее было довольно много даже теперь. Все по мелочи — порча, любовный приворот. Это было при короле, это осталось и при республике. Разве что обращение поменялось — теперь положено всех называть гражданами. Так что нечему удивляться, когда очередная клиентка, смущенно улыбаясь, начинает просить: «Я знаю, что у моего мужа, гражданина Анри Леклерка, есть любовница. Гражданка, помогите его удержать…» А другая слезно просит навести порчу на гражданку Мари Эруэль, которая расстроила свадьбу…
Конечно, способностей у Изабеллы было куда больше, чем требуется для такой ерунды, как сглаз и приворот, но их лучше всего было не выставлять напоказ. Ее прабабка была сожжена на костре в Испании, и эта история, передававшаяся из поколения в поколение, стала залогом некоторой осторожности — даже когда бабка Изабеллы обосновалась в чуть более вольной Франции.
…Хотя в толпе было почти жарко, отчего-то сейчас Изабелла почувствовала, что на дворе — неласковый январь, а над городом дует холодный ветер. Она слегка повернулась — и встретилась взглядом с той самой «добродетельной домохозяйкой».
— Простите, милочка, если я вас толкнула, — сказала женщина, обращаясь к Изабелле. И это обращение, столь непривычное сейчас, и хорошо поставленный голос говорили только об одном — рядом с гадалкой стояла ряженая, возможно, даже из бывших аристократок.
— Нет-нет, ничего, — Изабелла кивнула, успев рассмотреть лицо еще не старой женщины с пронзительно-холодным взглядом синих глаз.
— Как вы думаете, мы все отсюда увидим? — продолжала «домохозяйка», слегка облизав губы.
— Да, — согласилась Изабелла, которой отчего-то сделалось очень не по себе — то ли от холода, то ли от ожидания казни.
Толпа еще раз качнулась, и Изабелла вместе со своей соседкой оказались в первых рядах, хотя, вроде, и не думали прорываться. Теперь помост был прямо перед ними, он виднелся из-за спин гвардейцев.
— Ну, сейчас… — пробормотала «домохозяйка», вновь нервно облизывая губы.
У лестницы, ведущей к помосту, появилась процессия. Ее возглавлял незнакомый Изабелле человек в форме гвардии, поодаль от него держались несколько штатских. А за ними конвоиры вели человека в белой рубахе, рядом с которым шел аббат, напутствовавший идущего на казнь.