Следом, из пещеры стремительно вышла высокая, крепко сбитая девушка, легко размахивающая увесистым котлом.
— Пойду-ка я, попробую проход в ущелье расчистить, — бросил Вернигора оторопевшим друзьям, и со скоростью, которую сложно было заподозрить в такой громадине, исчез за ближайшими скалами.
— Сбег паршивец! — сплюнула девушка.
Только теперь, она обратила внимание на трех растерянных друзей.
— Ой, гости дорогие! — она смущенно сунула котел за спину. — Проходите! Не обращайте на меня внимания. Это все неслух тот, каменный. Уж все жилы мне вытянул, сил моих нет! Хоть бросай все, и к маменьке уходи! Проходите, проходите!
Она засуетилась, быстро отнесла котел в пещеру, и снова вышла, на ходу поправляя толстенную, с руку толщиной, черную как смоль, косу.
— Не гоже гостям на ветру стоять. Проходите в дом, гости дорогие! Уж простите меня, гости редко бывают, начинаю дичать, совсем как тот каменный неслух.
В пещере, вопреки ожиданиям Сергея, было довольно уютно. Пол старательно застелен мягкими шкурами, тепло, сухо. В углу, в очаге пылает жаркий огонь. Там же на небольшом столике, сложены сковороды, ножи, сбоку парочка черных, прокопченных вертелов — видимо кухня. В центре большой стол, столешница белеет отскобленным деревом, сбоку широкие лавки, в общем, все как в любой избе. Разве что стены не из бревен, а из цельного камня.
— Присаживайтесь к столу, гостюшки! А я сейчас, мигом! Вы уж не серчайте, не ждала я, потому скромненькое угощение.
Скромненькое угощение включало в себя печеную со специями ногу барашка, огромное блюдо сдобренной салом гречневой каши, гору печеной рыбы, пироги и с грибами, и с капустой, и с яйцами, и с рыбой, и с различными ягодами. Тут же поспела высокая стопка румяных блинов, а к ним разные варенья да сметана. И квас, и ароматный, кипящий сбитень, даже кувшин простокваши отыскался.
Изрядно проголодавшиеся парни набросились на еду. На этот раз Сергей от Яросвета не отставал, глотал почти не жуя, торопливо запивая колючим квасом. Лика лишь слегка пригубила, что б не обидеть разрумянившуюся от хлопот хозяйку, и осторожно начала расспрашивать о житье-бытье, незаметно подводя разговор к событиям, вызвавшим ссору. Хозяйка отвечала охотно, было видно, изголодалась она по простому бабьему разговору. Для женщины нет беды хуже, чем отсутствие собеседника, а Вернигора красноречивым не выглядел.
— Весь день по своим горам шляется, я одна сижу, готовлю, да убираю. Придет, поздоровается, поест, и спать заваливается. А с утра опять, только его и видела. Угораздило же меня полюбить такого! Сердце у него доброе…
Она промокнула уголки глаз кончиком косы, сделала добрый глоток колючего кваса, и продолжила.
— Спервоначалу ж он и ласковости всякие говорил, и цветы с горных круч такие носил, что все подружки млели от зависти. А уж сколько историй знает, и про древние времена, и про наши. Как зачнет говорить — заслушаешься. А сейчас… — она махнула рукой. — Я перед ним и так уж, и этак, не понимает, бестолочь. Я уж думаю — разлюбил. Я ж перед ним и так, и эдак… Уйду к матери. Чего уж неволить мужика буду. Если в пару дней не одумается — соберу вещи. Чай обычные мужики не такие остолопы.
Лика неопределенно хмыкнула, бросила взгляд на обожравшихся ребят.
— Мальчики, погуляли бы, после еды полезно. С Вернигорой поговорите. В общем, найдите себе занятие. А мы тут по-бабски поболтаем. У женщин — свои секреты.
— Ну а как мне быть? — вздыхал Вернигора, который, наконец, нашел слушателей, которым можно излить душу. — Утром просыпаюсь, на меня орут, что храпел всю ночь, спать не давал. Сижу дома — орут, что расселся, порядок мешаю наводить. Ушел — опять же виноват! Пришел — всегда не вовремя. Сделал запруду, что б красиво, да рыба всегда под рукой. А как назло половодье, все размыло. Расстроился, пришел, хотел поделиться бедой, дык, наорала, что только безмозглый олух додумается перед половодьем запруды делать… А на том ручье, верити ли, ни в жисть половодьев-то не было. Просто совпало так. Я к ней с душой, поделиться, а на меня знай орет.
Он замолчал, но ни Сергей, ни Яросвет не находили что посоветовать грустному великану. Раз обида такая в его голосе сквозит, значит, близко к сердцу принимает скандалы Любавы. Значит, любит глупую бабу.
— Мне уж белый свет не мил, — Вернигора в отчаянии стукнул кулаком по большому валуну, на свою беду, вальяжно разлегшемуся лоснящимися боками, на берегу журчащего ручейка. Сочно хрустнуло, и две половинки отвалились друг от друга, плюхаясь в воду. — И с ней тошно, и без нее не лучше. Как взгляну на нее утром, пока спит — аж сердце от нежности щемит. А стоит ей глаза открыть, так с ними и рот открывается, тут и бегу, куда глаза глядят.
Много всего рассказал велет о своей жизни. И чем больше рассказывал, тем большей жалостью проникались к нему ребята. Небольшого опыта Сергея общения с женщинами, не хватало даже на малюсенький совет. А у Яросвета, и такого опыта не было.
— Даже приболеть нельзя. Сразу же орать начинает, что сам виноват. Я уж стараюсь молчать, но и это не устраивает. Орет, что молчу, с ней не разговариваю. А как с ней разговаривать, ежели она хочет, что б все лишь по-ейному было? Я ж в голове читать не умею. Откуда мне знать, как правильно ей ответить?
— Вот вы где!
Лика спрыгнула с тропинки, в небольшую расщелинку у ручья, где Вернигора делился с ребятами своей историей.
— Ну что, поговорили? Вот и молодцы! — она привстала на цыпочки и хлопнула велета по твердому плечу. — Ну что, растяпа, готов мириться?
— Готов, — прогудел Вернигора. — А почему растяпа?
— Потому что, тебя такая девушка любит, а ты… Эх, ты!
— Где ж любит? — удивился велет. — Орет только.
— А ты когда последний раз ей говорил что любишь? Что она красивая? Что она самая-самая?
— Дык, это… — велет шумно поскреб каменный затылок, обильно посыпая землю каменной крошкой. — Я ж ей уже говорил то. И раз с ней живу, стало быть, мнения не изменил, и люблю по-прежнему!
— Нет, ты не камень, — с жалостью произнесла Лика. — Ты дубина! Женщине постоянно нужно твердить, что любишь, говорить о ее красоте, и прочие ласковости! А подарки ты ей когда делал?
— Ну… — велет задумался. — Котел новый принес.
Лику едва удар не хватил.
— Котел! Ты это подарком называешь?! А цветы когда дарил?
— Ну… чего их дарить? Через день завянут, выбрасывать. А так растут в землице, и глаз радуют…
— Н-да. И как она только тебя выносит? Значит так, быстро дуй за цветами, а пока наберешь, вспоминай ласковости, что при первых встречах ей нашептывал! Мы с ней поговорили, она сейчас сердцем размягчилась. Если все как я говорю сделаешь — помиритесь, слово даю!
Вернигора тяжело вздохнул.
— Коли так, ладно. Пойду, цветов наберу. Есть тут одно местечко.
Он встал, и быстро ушел вдоль ручья.
— Послушал я все это, — сказал Яросвет, когда велет ушел достаточно далеко, что б услышать. — И решил. Всем богам молиться буду, что б любви мне не послали. И сам от них буду как от огня бегать! Не надо мне такого счастья!
— Дурак ты, Ярко, и уши у тебя холодные!
— А что? — вступился за него Сергей. — Прав он. Она из-за ерунды скандалит! Вернигора может с виду и каменный, но чувства ж и у него есть!
— Оба вы дураки! — разозлилась Лика. — Одно слово — мужики!
Она отошла от них на другую сторону ручья, и села на камень, подставив лицо чуть теплому солнцу. И до прихода Вернигоры хранила обиженное молчание.
Что бы отпраздновать воцарившийся мир, Любава напекла румяных пирогов. С коричнево-золотистой корочкой, пышные как облака, ароматные, и такие вкусные, что уже и пузо лопается, а рука знай тянет следующий кусок, и пихает в наполненный слюной рот. К пирогам, Вернигора достал бочонок с выдержанным медом, и пенистый темный квас.
Пир удался на славу. Вернигора и Любава не отходили друг от друга, подкладывали друг-другу лучшие кусочки, и налюбоваться не могли друг на друга. Умиляясь такой идиллии, Лика едва сдерживала слезы, а Сергей и Яросвет лишь переглядывались и вздыхали.
