Мэри Флеминг позвонила мне из Иллинойса в ответ на объявление в журнале. Когда ее дети-близнецы, Мишель и Алан, обучались в подготовительной школе и им было по четыре года, учитель обратил внимание на их удивительную способность к рисованию.

Личный учитель Мишеля сказал мне, что он рисует как одаренный двенадцатилетний подросток. Любопытно, но в это же время оба мальчика испытывали трудности в изучении алфавита. Они смогли его выучить только к шести годам. Но оба они демонстрировали удивительные способности к рисованию.

Как-то, когда Мишелю было около четырех лет, я укладывала его в постель и он стал говорить о своем таланте: «Как хорошо, что я помню, как рисовать, мам. Я так боялся, что забуду, но нет, я помню. Это пришло ко мне за один раз. Я так переживал, что забыл свое искусство, а теперь счастлив, что вспомнил его». Так он продолжал говорить месяцами – все об одном и том же.

Это совершенно ошарашило меня. Я не знала, что отвечать ему, – прошлые жизни и реинкарнации не входили в мою систему воспитания. Нет, я читала об этом – я читала Ширли Мак-Лайн, и мне это казалось интересным. Но одно дело – читать обо всем этом, и совершенно иное – слушать, как твой собственный ребенок говорит такие вещи.

Оба моих сына заговаривали о прошлых жизнях, а также о воспоминаниях, предшествовавших рождению. Когда они рассказывали обо всем этом, я и не знала, что отвечать. Обычно я бормотала что-то вроде: «Угу» или: «Да, это, наверное, здорово», сама не зная, что обо всем этом думать. Но мне всегда было интересно слышать, что говорят дети об этой теме.

Это искусство – совершенно иная история. Когда дети говорят о прошлых жизнях, их просто невозможно не слушать. Я просто ощущаю подлинность их слов. Это нельзя проигнорировать или отмести.

Когда моим детям исполнилось по пять лет, я нашла для них учительницу рисования. Она работает с ними уже два года. Она утверждает, что Мишель – исключительный ребенок. Он подходит к работе как зрелый профессионал: начав рисовать, он отказывается выслушивать замечания и советы, пока вещь не завершена. Когда учительница дает новый материал, он схватывает его на лету, словно это было ему давно известно и нужно только освежить память. Если дети его возраста обычно рисуют схематических человечков, Мишель сообщает своему рисунку перспективу и вносит в него тени и полутона. Учительница сказала, что обычно более взрослые дети учатся передавать перспективу в течение десяти недель, тогда как Мишель и Алан постигли это за один раз.

Билли

Пат Кэрролл позвонила из Вирджинии и рассказала мне о том, что ее сын, Билли, часто вспоминает свою прошлую жизнь. Слушая ее историю, я про себя отметила, что первые три признака в ней явно присутствуют. Когда я спросила ее о возможных странных чертах поведения ее сына, мы обе пришли к неожиданному открытию.

Когда Билли было чуть больше двух лет, мы как-то пекли изделия из теста и пользовались сахарной пудрой. Я терпеть не могу сахарной пудры, потому обычно обхожусь без нее, но он хотел, чтобы я приготовила особые пирожные, какие делает тетя, и потому мне пришлось воспользоваться этим рецептом.

Я посадила Билли на столик так, чтобы он мог «помогать» мне смешивать компоненты. Когда пришло время посыпать пирожные сахарной пудрой, я открыла желтую коробочку, в которой та была упакована. Билли спросил меня: «Что это такое?» Я ответила, что это не очень хороший сахар, и он попросил меня дать ему попробовать немножко. Я ответила: «Конечно», и он засунул свои крохотные пальчики в коробку и, достав оттуда щепотку сахара, положил ее себе в рот. Внезапно выражение его лица изменилось. Трудно описать, как именно изменилось, – лицо оставалось все тем же, но стало таким умиротворенным, каким никогда раньше не бывало. Его плечи опустились – я не могу передать этого словами, но вдруг он стал выглядеть гораздо старше своих лет. Я знала, что что-то произошло с ним, но не представляла, что именно.

Он сказал: «О, я знаю, моя бабушка часто пользовалась таким».

Я не поняла, что Билли имеет в виду, так как моя мама никогда ничего не печет из теста. Тогда я спросила его, имеет ли он в виду свою другую бабушку. «Нет, нет, – сказал он, – моя другая бабушка». Я снова переспросила его, имеет ли он в виду мать своего отца, но мальчик упорно повторял: «Нет, моя другая бабушка».

«Хорошо, – сказала я, – давай разберемся, о какой бабушке ты говоришь».

«О прежней бабушке».

Мне стало любопытно, и я спросила, что это за «прежняя» бабушка? Он стал рассказывать, что эта бабушка любила печь и все время применяла такой сахар. Он был очень счастлив, вспоминая, что бабушка его очень любила и он любил ее тоже.

«У тебя была мама?» – спросила его я.

«Да, у меня была мама».

«А папа был?»

Он поднял глаза, словно задумавшись, но никак не мог вспомнить. Потом он ответил: «Там были несколько мужчин, которые жили с нами некоторое время, но я не думаю, что они были моим папой. Я не знаю, кем они были. Они были мамиными друзьями».

Я очень удивилась, когда Билли рассказал мне все это. Вначале я подумала, что он просто пересказывает сон, но затем поняла, что это что-то большее, чем просто сон, – его лицо было совсем другим. К тому же это не было похоже на сон двухлетнего мальчика. И он не мог увидеть такое по телевизору, так как я всегда смотрю телевизор вместе с ним. В этот момент я действительно не знала, что и подумать. У меня возникло это чувство – ну не совсем как мороз по коже, но что-то похожее – что-то подсказывало мне слушать и наблюдать. Итак, я перестала печь и направила все внимание на ребенка.

Он стал употреблять слова, которые были слишком взрослыми для такого маленького ребенка. Помню, что мне тогда казалось, что он был взрослым или большим мальчиком. Он употреблял полные фразы, что было совершенно несвойственно ему. Он не делал пауз, не подыскивал слов, не мучился с описанием той или иной вещи, как это обычно происходит. Его речь была очень гладкой. Слова лились сами собой. Я была потрясена – он никогда не говорил подобным образом.

Я решила, что ему есть еще что рассказать. Я пыталась получить от него больше информации, не наводя его на определенные ответы. Я хотела, чтобы он продолжал рассказывать сам.

Он казался по-настоящему счастливым, когда вспоминал, как они с бабушкой любили сиживать на заднем крыльце своего дома и наблюдать за поездами, проходящими вдалеке. Все это показалось мне странным, так как мы живем в городской квартире и рядом нет никаких поездов.

Затем я спросила Билли, что произошло с его семьей и бабушкой. Он сразу же загрустил – действительно глубоко загрустил. Знаете, когда человек испытывает настоящую грусть, он не всхлипывает, только слезы катятся у него по щекам. Он продолжал меланхолически рассказывать о том, что у его близких не стало денег, чтобы содержать его.

Я спросила: «Хорошо, и куда ты тогда пошел?»

Он ответил не сразу. «У них не было денег, чтобы покупать пищу, мам. Мы ходили в продуктовый магазин, и человек из магазина давал нам хлеб. А затем однажды он заявил, что не сможет больше этого делать, так как мы не расплатились с ним. А у нас не было денег, чтобы заплатить ему. Моя прежняя бабушка начала печь пряники и давала их мне». Затем он снова заговорил о том, как они наблюдали за поездами.

Я снова спросила, что он делал после этого. Билли повторил: «У них не было денег, и они не могли заботиться обо мне. Так что им пришлось отпустить меня».

Я спросила, пошел ли он жить к кому-то другому. Тогда он расстроился и как-то странно посмотрел на меня. Затем, раздраженный моим непониманием, он повторил: «Им пришлось отпустить меня, мам».

Я сказала, что не понимаю, куда же он все-таки пошел. Он взглянул мне прямо в глаза и ответил: «Мам, они отдали меня тебе».

Меня мороз продрал по коже. Я почувствовала себя очень глупо, так как не понимала, о чем он говорит. Но у меня не было опыта в подобных вещах, и я не представляла, чего ожидать. Я не хотела ничего говорить, надеясь, что он мне все объяснит. Я спросила: «Как мы с папой получили тебя?»