В нашем доме никогда прежде не царила такая тишина. Я лежала в постели и, с трудом делая каждый вдох, слышала, как скрипели мои легкие, словно ржавые дверные петли. Мой одурманенный лекарствами мозг усиливал все звуки, раздающиеся вокруг: шипение радиатора, гул проезжающих мимо дома машин, лай соседского терьера. Когда ветер усиливался, наш старый дом скрипел и стонал, а верхушки елей за окном изгибались в диких спазмах. Я была благодарна, по крайней мере, что нахожусь в теплой спальне и не должна выходить на стужу. В промежутках между приступами кашля я наблюдала за тем, как тают под лучами восходящего солнца ледяные разводы на стеклах. Часы и минуты не имели для меня значения. Я отсчитывала время по рассвету, наступлению дня, приходу сумерек и наступлению ночи.
Однажды во второй половине дня, когда в комнате начало темнеть, а тени, отбрасываемые мебелью, становились все глубже, я лежала совершенно измученная и отчаянно мечтала о сне. Приступы кашля не позволяли мне забыться на протяжении всего дня, и мой разум часами балансировал в сумеречной зоне, разделяющей состояния сна и бодрствования.
В ту же минуту, когда усталость победила и я стала погружаться в сон, перед моим мысленным взором предстал образ хрупкого мужчины средних лет. Вначале я видела только его лицо: взгляд темно-карих глаз пронизывал меня насквозь. Я пыталась удержать видение и подробнее рассмотреть его. Образ был реален и отчетлив. Я сосредоточилась на нем и уже через несколько минут смогла различить фигуру человека и комнату, в которой он находился. Он лежал на кровати, одетый во все белое. Его тело со всех сторон было обложено подушками. Я слышала, как он кашляет, с трудом вдыхает воздух и сплевывает кровь в носовой платок. Женщина, одетая в платье, сидела у его изголовья. На ее лице застыло тревожное выражение.
Я в это время тоже лежала на кровати и с трудом дышала. Его положение показалось мне до странности знакомым.
Сила видений притягивала меня – в них была реальность и от них исходил свет, несвойственный для дневной дремы. К тому же я знала, что не сплю, так как слышала лай соседского пса под дверью дома. Я забыла о боли и кашле. Прошло напряжение, и дыхание стало более медленным. Я не двигалась, закрыв глаза, сконцентрировалась на образах и направила на них все свое внимание.
Все в этой картине было для меня необычайно знакомым: и резная кровать, и белоснежное белье, и женщина, сидящая рядом, и лицо умирающего – особенно его глаза, в которых отражалась душа. Когда я позволила себе проникнуть поглубже в видение, я почувствовала, что все это мне знакомо.
Я содрогнулась всем телом от шока узнавания, словно прикоснулась к обнаженному проводу. В одну секунду я поняла, что я была этим мужчиной, что я существовала в ином времени, на другом плане. Вначале истину постигло мое тело, лишь затем мозг смог зарегистрировать этот факт. Это было потрясающее узнавание, как если бы вы случайно столкнулись на улице с другом, которого не видели многие годы. Вначале появляется ощущение чего-то знакомого, и лишь затем вы припоминаете сознательно, где и когда встречались с ним.
Эта странная узнаваемость потрясла меня. И когда я наконец признала, что вижу саму себя в прошлой жизни, мысль, завершающая историю, пришла мне в голову. Этот мужчина (может, лучше сказать я?) умер от чахотки в тридцать с лишним лет, примерно в том возрасте, в который вступила сейчас я.
Мне потребовалась минута, чтобы полностью осознать эту новую мысль. В процессе осознания кадры в моей голове сменились, и передо мной предстала новая сцена – похороны. Я увидела погребальную процессию – лошадей, везущих кареты, мужчин и женщин, одетых в наряды девятнадцатого века. Наблюдая сверху, я увидела, как процессия свернула к кладбищу и прошла сквозь кованые железные ворота, прикрепленные к каменным столбам. Кладбище выглядело как парк – там было много тенистых деревьев и мавзолеев. И снова перспектива сместилась. Я увидела вблизи одетую в длинное платье женщину, которая ухаживала за покойным в последние минуты его жизни. Ее лицо было прикрыто вуалью, к глазам она прижимала носовой платок. Вид этой сраженной горем женщины поднял во мне волны невыразимой грусти и тоски. Пытаясь справиться с этими непрошеными чувствами, я потеряла концентрацию. Видение тут же исчезло, как и появилось.
Я открыла глаза и оглядела свою комнату, стараясь закрепиться в настоящем. Неяркий свет проникал сквозь занавески, соседский терьер до сих пор лаял.
Еще одна мысль заставила меня похолодеть: если я действительно была тем мужчиной, умершим от подобного состояния приблизительно в моем возрасте, то неужели я тоже обречена умереть сейчас от заболевания легких? Было ли это видение моей собственной неизбежной смерти? Мне стало страшно. Я не могла перенести мысль о том, что мне суждено умереть и оставить детей и мужа одних.
Сквозь мой мозг в беспорядке проносились мысли. Была ли это обычная галлюцинация, вызванная утомлением и приемом лекарств? Я предпочла бы считать, что просто вообразила себе все это, что скоро все развеется. Но видение пробудило во мне слишком сильные чувства, чтобы можно было разом отделаться от них. Эмоции были слишком знакомы, словно я испытала их когда-то, но забыла. Образы отличались четкостью, которую можно увидеть лишь в жизни. В них не было сумбура и сумятицы, сновидений и галлюцинаций.
Но что мне оставалось делать со всей этой информацией? Если я повторяла паттерн прошлых жизней, как я могла разбить этот шаблон и избавиться от цикла болезней?
Когда Стив возвратился домой этим вечером, я все рассказала ему о своем видении. Он не знал, что думать о всем этом. Но он считал: если я верю, что видения, явившиеся из моей прошлой жизни, помогут мне исцелиться, он будет только счастлив поддержать мою надежду. На следующий день я послала его в местную библиотеку отыскать книги, касающиеся вопроса перевоплощений, могущие пролить свет на эту тайну. Он нашел там книги по переселению душ и теологические дискуссии по этому вопросу, но ни в одной из них не говорилось о том, что означает, если ты вспоминаешь свою прошлую жизнь. Стив вернулся из библиотеки с пустыми руками и расстроенный. Что ж, придется мне искать ответ самостоятельно.
В последующие дни я лежала в кровати, не в силах ничем заняться. Я была слишком слаба, чтобы читать, и, к своему большому огорчению, обнаружила, что разговор по телефону, длящийся более пары минут, вызывал приступы невыносимого кашля. Все, что мне оставалось делать, – это наблюдать за верхушками елей за окном, любоваться солнечными пятнами, ползущими по стене, – и думать.
Вопросы о перевоплощении и смерти кружились в моем неугомонном мозге. Картины моих похорон в прошлой жизни стояли перед моим мысленным взором – реальные и яркие. И предчувствие неминуемой смерти разливалось холодом по моему телу. Сейчас, когда я так тяжело болела, понимание перевоплощений обрело особый смысл и значение для выживания.
Я подумала об иудейских традициях моей семьи, о религии, которую я исповедовала в детстве, чтобы решить, не забыла ли я с тех пор чего-нибудь такого, что могло бы помочь мне сейчас. Я никогда не могла постигнуть мысль о том, что существование заканчивается со смертью. Мне также всегда казалась бессмысленной идея, что человек рождается в страданиях, живет, умирает и больше ничего. Но иудаизм никогда не мог дать мне адекватный ответ о смерти и жизни после смерти, в нем также ничего не говорилось о перевоплощениях. То же самое относилось и к христианству, которое исповедовали мои друзья.
Когда я была маленькой девочкой, наш раввин произнес слова, которые запомнились мне навсегда: «По мановению Божьей руки вы могли бы оказаться рожденными в Индии и погибать от голода». Я не понимала этого. Почему, думала я, Бог может решать, кому следует даровать хорошую жизнь, а кому – плохую? Мне повезло, это хорошо, но почему же другим не посчастливилось? Неужели наши судьбы зависят от Божьего каприза? Мне, ребенку, это просто казалось бессмыслицей.
