какой-то миг потерял ориентацию и допустил ошибку, отступив на два шага тогда, как следовало сблизиться с противником, чтобы не дать ему снова ударить, а себе позволить передышку. Только в последний момент он заметил нацеленное в горло копье и лишь каким-то чудом сумел уклониться вбок. Однако копье все равно задело сильную шею и нанесло серьезную рваную рану.

— Третьей победит, Ваше Величество, — сказал Оливье. — Я рад, что вы не повесили его. Он еще во многих походах будет служить вам верой и правдой!

— Это еще неизвестно… — из-за спины графа возразил Кнесслер. — Я знаю Гаса много лет. Он всегда, до последней минуты боя продолжает быть опасным.

— Нет, — не согласился Аббио, сидящий рядом с Кнесслером и наблюдающий за поединком так внимательно, словно изучал противника, с которым ему самому предстоит вскоре схватиться. — Третьей в каждом эпизоде бывает чуть проворнее. Он быстрее соображает, чуть раньше начинает движение и опережает в ударе и в защите. Здесь явно сказывается больший боевой опыт. Третьей, как ни прискорбно мне признать, сильнее.

— А мне нравится, как держится Гас, — сказал король, чтобы поддержать сторону Кнесслера. — И он, думаю, еще не показал всего, на что способен.

Гасу тем временем в самом деле приходилось туго. Противник, нанеся удар и понимая, что смутил этим сакса, не стал экономить силы, а, напротив, предельно ускорил свои движения. Удары сыпались на низкорослого сакса со всех сторон. Но после одного из них Гас изловчился, и сам уда? рил сбоку щитом в древко куза. Древко, внешне такое крепкое, видимо, получило трещину от предыдущих ударов и переломилось.

Франк резко отскочил на пару шагов и попытался вытащить меч. Но тут уже Гас показал свою опытность и атаковал, заставляя Третьена не рисковать, подставляя под удар открытый бок, что непременно случилось бы, ухватись он за рукоять меча. Сакс просто не позволил бы мечу покинуть ножны. И неизвестно, выдержал бы панцирь удар в бок, как он выдержал удар в грудь. На груди все панцири обычно имеют усиленную броню, тогда как по бокам их не укрепляют, чтобы не утяжелять.

Но здесь Третьен сделал то, что не сообразил сделать минуту назад Гас. Франк просто пошел на противника, отталкивая его щитом и не давая размахнуться для удара, не оставляя дистанции для выпада, когда к движению руки добавляется усиливающее движение тела. А потом и вовсе схватился рукой за край щита сакса, лишая последнего возможности маневра. И в итоге соперники сошлись вплотную, где фрамея оказалась бесполезной, и Гас вынужден был просто отбросить ее вместе со щитом. Тогда и Третьей отступил, улыбнулся своей маленькой победе, позволившей ему выровнять положение, и вынул меч одновременно, как Гас достал скрамасакс.

Воины-франки придерживаются традиционной манеры фехтования: его соперника следует отбивать щитом, а мечом его наносить. Скрамасакс же требует совершенно иной техники. Правая рука ложится под небольшой выступ, заменяющий гарду, а левая держит другой конец длинной рукоятки. И для удара скрамасаксом вовсе не требуется размах плеча — бывает вполне достаточно одновременного движения рук в разные стороны. Чем длиннее рукоятка, тем резче получается удар. К тому же отсутствие щита само собой предполагает более быстрые движения. Гас все это и продемонстрировал, нанося по пять ударов в ответ на единственный Третьена. Но лезвие меча значительно тяжелее лезвия скрамасакса, и потому даже не слишком частые удары франка Гас держал с трудом. Впрочем, он и защиту избрал соответственную. Не принимая тяжесть клинка на перпендикуляр своего оружия, он короткими боковыми ударами направлял меч франка в сторону. При этом сакс получал преимущество для атаки на то время, что требовалось Тре-тьену для возвращения тяжелого меча в боевое положение. Очевидно, франк впервые столкнулся с такой манерой фехтования, и потому был несколько обескуражен, не сумев сразу под нее подстроиться. Это стоило ему пропущенного удара в плечо. Скрамасакс угодил между защитных пластин и нанес хотя и не глубокую, но мешающую полноценно владеть мечом рану.

И неизвестно, чем бы поединок закончился, если бы эта рана не возбудила Третьена до такой степени, что он всю тяжесть вложил в один удар. Гас защитился, но скрамасакс не выдержал. Клинок переломился, и меч обрушился саксу на голову. Гас упал, оглушенный. Шлем все же спас его от смертельной раны, но продолжать бой воин не мог.

Герольд бросил между бойцами свой жезл. Это означало прекращение поединка.

— Увы, мы проиграли… — сказал король.

— А мы победили, Ваше Величество, — радостно улыбнулся граф Оливье. Он конечно же переживал за человека, которого хорошо знал. — Я надеюсь, что первая победа станет предвестницей победы в меле франкской стороны.

— А я, несмотря на искреннее к вам уважение, граф, — возразил эделинг Аббио, — надеюсь, что справедливость восторжествует. Вчера утром князь Бравлин, человек великолепной и удивительной эрудиции, — эделинг поклонился в сторону князя вагров, молча сидящего через два ряда от него, — учил нас интересным, хотя и простым истинам: если одному что-то дается, это отнимается у другого. Ни богатство, ни слава, ни победа не бывают в единственном числе, без оборотной стороны, точно так же, как не бывает дня без ночи, весны без осени, Луны без Солнца, Бога без черта. Если есть богатство, есть и нищета. Слава одного это — позор другого. Победа одного есть поражение другого. Однако окружающий нас мир представляет собой систему весов. Если все бесконечно перекладывается на одну чащу, в конце концов произойдет пресыщение, и чаша опрокинется. Поэтому равновесием и справедливостью будет победа противной стороны в меле.

— Сдается мне, — сердито покосился Карл в сторону князя Бравлина, — что наш уважаемый гость говорил все это, имея в виду не только турнир, а все государство франков. Хотелось бы мне знать, Алкуин, насколько вместительной окажется наша чаша…

— Ваше Величество, князь Бравлин правильно толкует законы существования вселенной, сформулированные еще в Древнем Египте «трижды великим Гермесом»[28]. Но он не договаривает их до конца. Пресыщение наступает тогда, когда одна сторона только берет и ничего не дает взамен. Вы же несете в завоеванные страны порядок и процветание. Вы платите своей энергией за существование великого государства. Что касается чаши, я думаю, она со временем все же опрокинется. Но произойдет это тогда, когда пришедшие вам на смену правители начнут лишь брать, перестав отдавать. Это будет трагедией для всей Европы…

Рарог, казалось, замер, как замирает раненый зверь, окруженный охотниками, в надежде, что останется незамеченным приближающейся облавой. Никто не выставлял на площади торговые палатки, не бегали по улицам всегда беззаботные дети, не обсуждали положение города солидные мужи, имеющие обыкновение собираться на другой площади, что возле храмов Свентовита и Радегаста.

Люди ждали. И не знали при этом, кому принадлежит власть — князю ли, про которого одни говорили, что он уехал, другие говорили, что он убит своим двоюродным братом князем-воеводой Дражко; или боярам, которые открыто поддержали данов-захватчиков и вот-вот начнут рвать и делить между собой княжество. Данов опасались уже на протяжение многих лет, с тех пор, как конунг Готфрид убил или подчинил себе других конунгов, объявив себя королем. Тогда начала неуемно и быстро расти сила и агрессивность соседнего государства. От данов досталось и свеям, и норвегам, постоянно доставалось Англии. И Рарог, живущий у хищника под боком, ждал своей очереди. Несколько набегов данов были отбиты еще при отце Годослава. Но тогда еще Готфрид был молод и не вошел в полную силу. Сейчас мощь самообъявленного королевства стремительно росла. Но рарогча-не упорно не желали называть себя данами, дикими и безжалостными, и потому бояр потихоньку проклинали. И все были готовы поддержать князя Годослава, если он вернется, готовы собрать ополчение в помощь не слишком многочисленным дружинам, как это делалось в прежние годы, когда отбивались от разных нашествий. А многие изъявили желание даже встать на сторону Дражко, если он объявит себя единоличным правителем. Дражко в народе любили. Лишь бы не поддерживать грабителей бояр и зарубежных воров-данов…