Далимил умышленно не называл Трафальбрасса герцогом, а упорно величал конунгом, подчеркивая самозванство Готфрида и, следовательно, такое же самозванство его знатности. Это еще больше выводило из себя Сигурда. И только отведенная для удара плетка, которая его пугала, сдерживала готовую прорваться ярость.

В это время Гунальд поднялся на ноги. Но рыцарь с перевязанной рукой наступил на кинжал, не давая поднять его. Второй оруженосец герцога, такой же мощный, как Гунальд, выступил вперед и закрыл собой Сигурда от плетки Дали-мила.

Сигурд вдруг наклонил голову.

— Я сам бы проучил этих мерзавцев, — сказал он, чувствуя, что потерял поддержку. Кастовое братство в сакском рыцаре все же уступило национальному чувству, к которому добавилось желание узнать правду, и герцогу пришлось опять выступать в одиночестве. — Но это ниже моего достоинства — поднимать оружие на простолюдинов в поединке. И потому я выставляю за себя двух оруженосцев. Пусть состоится Божий суд!

— Ты требуешь Божьего суда? Не кощунствуй! Ты проиграешь, Сигурд! — раздался из-за спин собравшихся новый голос, низкий, с сильным акцентом, с трудом выговаривающий сакские слова, но безжалостно-насмешливый. — Ты отдаешь своих людей на смерть, а себя на позор. Помни, что Бог всегда знает правду! И пусть это будет Бог христиан или скандинавов, или даже иудеев. Бог един, только разные народы по-своему понимают его.

Рыцари и ратники обернулись.

— Я тоже свидетельствую против тебя, Сигурд, — выступил вперед, рыцарь, называемый князем Ратибором. — И мне ты имеешь право дать полное удовлетворение.

Сигурд вдруг низко наклонил голову, словно готовился, как зверь, к прыжку.

— Я ничего не имел против тебя, князь. Но ты сам приговорил себя к смерти. Завтра мы скрестим с тобой оружие. Я видел тебя сегодня в меле. Ты хороший воин. И нет среди франков такого, кто сможет с тобой справиться. И со мной они не справятся. Сначала мы побьем франков и саксов… Всех саксов, что собрались здесь сейчас! — взревел он. — А потом сразимся с тобой. Мы двое — самые сильные здесь. Я знаю. И останется только один. Единственный! Этим единственным буду я. Обещаю…

— Бог рассудит! — решил мнимый Ратибор.

— А сегодня я хотел бы увидеть мертвым твоего оруженосца. Это будет для тебя предзнаменованием… Приведите коней! Бой будет на большом ристалище!

— Карл запретил ссоры во время проведения турнира, — напомнил рыцарь с перевязанной рукой. — И потому я предлагаю послать к Карлу гонца с просьбой разрешить бой в нетурнирное время.

— Пусть так, — согласился Сигурд. — Встречаемся на ристалище через четыре часа. Как приятно, должно быть, умирать на закате солнца…

Рыцарь с перевязанной рукой вопросительно посмотрел на князя Ратибора. Хотя тот и плохо говорил по-сакски, но все, очевидно, понимал, и потому кивнул, звякнув бармицей, повернулся и удалился широким сильным шагом в сторону своей палатки.

— Хотел бы я знать, почему он не показывает лица… — произнес один из саксов.

— Поговаривают, — сказал другой рыцарь, — Ратибор получил сильный ожог от греческого огня, когда совершал

очередной набег на византийские земли. И просто не хочет раньше времени пугать своих соперников собственным уродством, которое пострашнее любого оружия.

— Да, он не лишен благородства, хотя и аварец, — по-своему понял сказанное рыцарь с перевязанной рукой.

Ставр с Барабашем тем временем направились в Хам-мабург не по дороге, где все еще сновали прохожие, а напрямую через лес, что значительно быстрее. За последние несколько дней лес вокруг города приобрел совершенно новые очертания. Множество людей, стремясь сократить путь, вытоптали столько новых тропинок, что человек, долго в здешних местах не бывавший, пришел бы в изумление и подумал, что попал он совсем не туда, куда следовало. Впрочем, Ставр, идущий, как всегда, первым, не обращал на тропинки внимания, ориентируясь только одному ему ведомым образом и никогда не теряя правильного направления. Даже совершая вынужденные обходы вокруг бурелома болотца, каменной гряды, или другого препятствия, которое обойти было проще, чем преодолеть.

Барабаш все утро, до начала меле, был занят подготовкой новых стрел, потому что часть тех, которые он использовал в состязании стрельцов, просто-напросто растащили зрители и герольды при мишенях то ли на амулеты, то ли просто на память. Еще бы, ведь о таком стрелке они детям своим рассказывать будут. И потому Барабаш не обижался, справедливо считая стрелу только расходуемым материалом.

Изготовить стрелу — это не веточку с дерева срезать. Из веточки или тростинки стрелы годятся только для детского лука. Потому Барабаш и заказал купцу Олексе новые заготовки, которые у того оказались на складе. Но эти заготовки следовало еще ладом обстрогать, обчистить, превратить в идеально круглые и гладкие и только после этого навешивать на них наконечники и оперение. При дотошности и всегдашней медленной основательности в работе стрельцу понадобилось бы затратить много часов, чтобы пополнить свой тул. Он уже собрался было отказаться от зрелища, чтобы сделать нужное дело, считая, что после состязания, которое он выиграл, смотреть там будет нечего, но Ставр сказал, что в меле примет участие Годослав. Тогда только тяжелый громкий вздох возвестил, что Барабаш готов оставить работу неоконченной, чего старался вообще никогда не делать.

А уже после этого, не успел Барабаш снова приступить к работе, как Ставр потащил стрельца с собой в город. Опять потеря времени!

— Зачем я тебе в городе нужен? — взмолился стрелец. Он не любил городские улицы, опасаясь в них заблудиться, чего с ним никогда не случалось в лесу. — Стрелять там ни в кого не надо. Говорят, король Карл запретил всякие столкновения и ссоры. У меня дел невпроворот, возьми кого-нибудь другого…

— Другие не такие умные, с ними разговаривать неинтересно, — сказал Ставр. — Собирайся.

Стрелец опять вздохнул и пошел. Командиру следует подчиняться…

К удивлению Барабаша, предпочитающего ходить неторопливо, любуясь облаками и в свое удовольствие вдыхая прохладный лесной ветерок, Ставр в этот день сильно спешил, и стрельцу пришлось прилично попотеть, чтобы не отстать от длинноногого командира. У городских ворот Ставр отошел ненадолго в сторону с привратным стражником, о чем-то поговорил и вложил в ладонь волосатому саксу монетку. Но в городе, веселящемся еще сильнее, чем накануне, и чувствующем предстоящее завтрашнее веселье, они пошли не в сторону дома купца Олексы, как предполагал Барабаш, а двинулись к северным воротам, где располагались грязные и неровные кварталы городской бедноты. Но углубляться в беспорядочно стоящие постройки они не стали, заняв место возле крыльца одного из домов, выделявшегося особо грязным забором.

— Глаз у тебя, я знаю, такой, что сокол в небе позавидует. Что скажешь вон про того человека? — поинтересовался Ставр, показывая на повторяющего их путь незнакомца. Высокий и статный мужчина в грязных одеждах прошествовал мимо, направляясь в глубину квартала, и славяне проводили его взглядом, оценивая со всех сторон.

Барабаш только плечами устало пожал.

— Скажу, что ему нечего делать среди таких трущоб. Он не родился среди них и чувствует себя здесь, как яблоко в крапиве. И пока бедолага найдет того, кого ищет, у него выпотрошат все карманы. Ты же сам слышал, как у него при каждом шаге там побрякивает серебро. И вообще мне кажется, что членам любого королевского дома проще посылать кого-то за необходимым человеком, чем самим слоняться в его поисках. Толку будет больше.

У Ставра от удивления рот раскрылся. Так много информации сразу выдал ему стрелец, основываясь только на внешнем виде незнакомца.

— Объясни мне, неразумному, как ты узнал, кто это и что он здесь делает.

— А что тут странного, — пожал Барабаш плечами. — Я вчера еще говорил тебе, что видел приезд посольства норвегов во главе с ярлом Райнульдом Трюгвассеном, братом норвежского короля. Он сейчас переоделся в красивые лохмотья, наивно думая, что стал неузнаваемым. Ведь даже свою рыцарскую походку сменить не потрудился. Идет так, словно все встречные нищие должны к нему руку протягивать, а у самого штаны с дырой на коленке. Такого сразу за шпиона примут и побьют вдобавок ко всем его несчастьям.