Но вот стоило спросить его о житейских событиях почему-то стушевался. Оказалось, он надумал женится, но перед ним встало такое неизвестное мне препятствие, как финансовый ценз — тут офицеру мало того, что требовалось от начальства одобрение кандидатуры невесты и разрешение на свадьбу, так еще нужно было подтвердить свое материальное благополучие.

— Погодите, но вы же казак, у вас-то все должно быть проще?

— Казак-то я казак, но служу по Главному штабу, там свои порядки.

Цена вопроса оказалась всего пять тысяч рублей, и я тут же предложил несколько вариантов — взять их у меня в долг, положить на имя Болдырева временный вклад в банк или выписать свидетельство о владении паем в какой-либо из “моих” фирм. Несколько сложнее оказалось его уговорить, но я переупрямил.

А потом мы начали играть в кораблики — считать, сколько броненосцев и крейсеров есть на Дальнем Востоке у нас и у японцев. По броненосцам выходило так на так, по крейсерам мы пока были впереди, но Лавр утверждал, что японцы срочно достраивают три корабля и рыщут где бы перекупить еще чего в высокой степени готовности.

— Да, это самый простой и быстрый путь. Газеты пишут, что англичане строят два корабля для Чили, итальянцы — два для Аргентины, у французов верфи заняты бразильскими заказами, так что выбор есть. Я бы поставил на итальянцев.

— Я бы тоже, тем более, аргентинцы уже зондировали почву на предмет продажи крейсеров нам.

— “Гарибальдийцы”? — надо же, не знал, что их сперва предлагали России.

— Да, “Ривадавиа” и “Морено”.

Мда, не по зубам задачка. До генерал-адмирала мне не добраться, а и доберусь — ему парижи важнее флота. А как бы было хорошо, купи их Россия… Может, действительно, взорвать их к чертовой матери?

— Лавр, очень деликатный вопрос, можете не отвечать. Есть ли у вас агенты на японских угольных станциях? Там ведь наверняка работают корейцы, их можно зацепить…

Болдырев отвлекся от подкручивания усов и медленно кивнул. А пока мы стояли на одной из станций, навстречу, в Харбин покатился, стуча колесами, поезд с нефтяными цистернами, с потеками, лесенками и круглыми люками, так похожими на командирские башенки. Танки… нефть… стоп. Это уже за пределами возможностей.

В Иркутске Лавр сошел, а на его место подсадили совсем молодого парня, лет двадцати пяти, студенческого вида — пиджак поверх косоворотки, брюки в сапоги, шляпа, шевелюра и черное пальто. Я вспомнил свой конфликт из-за внешнего вида в Харбине и мысленно усмехнулся, здесь, видимо, все было проще или пассажира знали.

Как выяснилось — да, знали. В том смысле, что билет ему выписывали по представлению полицмейстера, у Георгия, как он назвался, закончился срок ссылки и он ехал в Питер, сдавать экстерном за курс юрфака университета, после чего надеялся получить место помощника присяжного поверенного где-нибудь дома, на Украине. В ссылку угодил за студенческие волнения, которые сам и организовал — на второй день пути мы все-таки разговорились, видимо, он посчитал, что использовать целого американского инженера в качестве “наседки” слишком расточительно. Да и рассказ о Кропоткине произвел впечатление, но особенно сыграло неожиданное для него мое знакомство со статьями в “Правде”.

— Что, прямо в ссылке получали? — полюбопытствовал я. — Нет, путей не надо, просто — да или нет?

— Да.

— Отлично, отлично, — надо агентам “Правды” благодарность выписать, смотри-ка ты, даже ссыльным умудряются доставлять.

— Но только я не согласен с линией Большева.

— Почему же?

— Слишком эволюционно. А тут все ломать надо, до основания, дать выход свежим народным силам!

— Вот просто так взять все и сломать? Ну хорошо, предположим вы все сломали. Дальше что?

— Дальше народ самоорганизуется и построит новую жизнь. Без принуждения, на вольных основах.

— Знаете, я вот сельскими артелями занимаюсь, — тут он с интересом на меня посмотрел, — так я скажу, что если без принуждения, то уже через год во главе артели будет местный кулак, а остальные будут на него батрачить, на вольных-то основах.

— Народ сам знает что ему нужно.

— Народ чувствует, что ему нужно. Иногда понимает, но почти всегда не знает, как этого добиться. Вот те же артели — ничего сложного, но почему-то без внешнего воздействия дело не пошло. И не могло пойти, потому как нужен план, смета, чертеж, представление того, что и зачем мы делаем.

Вот я строитель, инженер, потому попробую привести свою аналогию. Скажем, живем мы в некоем доме. Дом нам не нравится — старый, кривой, из щелей дует, все плохо, домохозяин придирается, нужно хорошее жилье, но другого нет. Что делать? Понятно, что нужен новый дом, но как его построить, если никто из нас не умеет класть стены, делать рамы и двери, стелить полы, делать кровлю и много других нужных вещей. Вот некоторые предлагают — а давайте оторвем доску, выбьем кирпич, поломаем ступеньку, так понемногу дом и разрушим. Или вообще взорвем его!

Так мы вели разговоры час за часом, а за окном купе, монотонностью своей склоняя ко сну, верста за верстой проносились ели, снега и время от времени снопы паровозных искр

— Хорошо, а что дальше? Вот вы разрушили до основанья, а затем, — я намеренно процитировал недавно появившийся перевод “Интернационала”, отчего Георгий бросил на меня быстрый взгляд, — оказались в чистом поле вообще без крыши над головой и, что еще важнее, без нужных умений. Вроде бы есть старые кирпичи, доски и обломки — а что с этим делать, неизвестно. Можно собрать все камни в кучу, накрыть досками — но у нас получится еще хуже, чем было. А ведь кроме нас с вами и домохозяина есть еще и подвальные жильцы, вряд ли они обрадуются, когда останутся без крыши над головой. Поэтому нужно учиться строить, а сломать мы всегда сможем.

— Ну и чему же именно учиться? Марксизму? Но это же современное начетничество, выводить все, от идеологии до искусства, из потребностей брюха это явное упрощение, схематичность и сведение всего многообразия жизни к двум-трем заученным формулам.

— Да, марксизм сейчас вроде модной болезни, все через него проходят, — усмехнулся я, вспомнив и Чернова, и Струве.

— Да и народничество меня не удовлетворяет, я считаю что наше освободительное движение будет все-таки движением рабочих.

— Ну тогда вам прямая дорога в синдикалисты.

— Возможно. А учиться-то чему?

— Да самым простым вещам — управлению производством и самоуправлению граждан, организации кредита, даже торговле, всему тому, что потребуется, после того, как “дом будет сломан”.

— И где же этому учат?

— Да хоть в земствах. Или в профсоюзах. Вы поймите, каждый умелый и образованный человек будет на вес золота! Знаете, как мы мучаемся с артелями от нехватки агрономов, фельдшеров, ветеринаров, учителей?

— Погодите… так вы тот самый Скамов? До меня только сейчас дошло!

— Ну, в известном смысле “тот самый”.

Так вот в спорах мы до Москвы и доехали, разве что на пересадке в Томске прикупили по шубейке, а то мороз уже давал о себе знать. Расставаясь, я записал его адрес и обещал написать, когда будет ясность с организацией обучения. Но не раньше, чем его проверит Савинков.

Осень-зима 1902

Ну вот я и дома.

Торжественно распахнулась монументальная дверь парадного подъезда, остались позади приветствия швейцара и Никанорыча, ковровая дорожка на мраморных ступенях лестницы и я на секунду застыл перед дверью. Вздохнул, вытащил ключ и тихо повернул его в замке.

Дома.

Полосатые бело-зеленые обои, сумасшедший запах Ираидиной выпечки, деревянные панели, вешалка и трюмо, в котором я — в припорошенной снегом томской шубейке, мохнатой сибирской шапке, и непонятной, то ли от возраста, то ли от снега сединой в бороде.

— Ну что, Михал Дмитрич, не встречают нас? — спросил я свое отражение, глядя ему в серые глаза. — Ничего, это мы сейчас… Эге-ге-гей, есть кто живой?