— А в Питере что?

— Тоже общегородской Совет, там ваш протеже, помните, Гриша, вы его еще в Швецию направили?

— Да ладно? Вот молодец парень! — я порадовался, что наши “шведы” так выстрелили. — А Парвус там не появлялся?

— Не, — радостно сообщил Савинков, — Как прижали его с денежными махинациями, так из Германии ни ногой.

Ну и отлично, не будет под себя Петросовет подминать и Леве Бронштейну мозги набекрень делать.

— По Москве строят баррикады, в основном на Пресне, Грузинах, Бронных, в Хамовниках, — Медведник, как настоящий офицер, показывал отметки на крупной карте Москвы. — В Симонове рабочие контролируют весь район, но баррикад не строят, следят за порядком, там все идет по иваново-вознесенскому образцу, полиция не вмешивается.

— На Бронных студенты?

— Да, центр в “Чебышевской крепости”.

— Убьются ведь, надо бы их на Пресню передвинуть, что ли, а лучше всего вообще чтобы разошлись.

— Работаем, агитируем, сейчас ребята Муравского должны вступить, — кивнул Красин.

— Телефон?

— Отключен, забастовка. Но там наши дежурные, при необходимости связаться можно.

— Три вокзала?

— Войска удерживают только Николаевский, — доложил Егор. — Железнодорожники пытаются их выбить, там сильная эсеровская дружина Рязанской дороги. Через три-четыре дня возможно прибытие подкреплений из Питера.

— Что на Гнездниковском? — задал я главный вопрос, из-за которого мы и собрались.

Красин поморщился.

— Все шло по плану, но вчера вечером с лихача неизвестные метнули две мощные бомбы. Не иначе, химики перемудрили. Развалена передняя стена, трое убитых, в переулке нет целых стекол. Наше хозяйство не пострадало, но не очень ясно, что делать дальше.

— Считаю, что действовать надо до прибытия гвардии, — предложил Савинков, — когда все московские силы будут заняты на Пресне и в Хамовниках. Так что продолжаем по плану, а что стену разворотили — только лучше, артель нашу оттуда снимаем, дескать, испугались. Подставная артель сегодня же будет на Хитровке, вроде как ожидать найма.

— Согласен. Послезавтра сможем? — спросил я у собравшихся

— Вполне, — ответил за всех Медведник.

— Я с вами.

Лето 1905

Утром мне пришлось трижды телефонировать в Охранное отделение, но Кожин все время был занят и поговорить получилось только в середине дня.

— Плохие новости, Николай Петрович, артель, что у вас ремонт вела, сегодня разъехалась.

— Как разъехалась?

— Ну как, заявили, что подряжались на работы, а не под бомбами стоять, собрались и уехали.

— Так замените их! — рявкнул полицейский, события последних дней явно выбили его из равновесия.

— В том и горе, Николай Петрович, некем. Кто вот так же разъехался, кто на своих подрядах занят, некоторые вообще к вам отказываются, опасно, дескать.

— Мы патрули выставили, сейчас тихо, — успокаиваясь, ответил Кожин.

— Да я понимаю, но мне людей взять точно неоткуда!

— Да берите где хотите, мне в два дня стену закрыть надо!

— Может, вы сами на Хитровке наберете?

Ну они и набрали — пришедший туда позавчера наш ударный отряд во главе с Васей Шешминцевым.

В боевую группу меня, разумеется, не взяли.

Технически, все правильно — не мое дело с пистолетом бегать, да и помоложе для таких приключений надо быть, но ведь наверняка кто-нибудь потом ткнет в нос — мы, мол, кровь на баррикадах и колчаковских фронтах проливали, а вы, господин Скамов, в теплой квартире сидели?

На совещании коллегиально разрешили мне присутствовать только на дальнем наблюдательном пункте, и чтобы ни шагу в сторону, а сторожить приставили самого Красина. Операцией с ближнего пункта командовал Медведник — ему тоже запретили лезть в дело, личность известная, не дай бог опознают.

Больше всех разобиделся Савинков, которого не подпустили вообще на пушечный выстрел, потому как если все провалится и нас заметут, то кто-то должен остаться на воле.

Вот мы и торчали в одной из четырех снятых сильно заранее квартир, разглядывая через легкие тюлевые занавески Гнездниковские переулки, за последние недели меряные-перемеряные шагами, с вычислением времени подхода из разных точек шагом или бегом. За то же время определили все углы обзора, высмотрели все мертвые зоны, даже просчитали плотность огня, но все равно сейчас было трындец как страшно.

Отсюда трехэтажное здание полицейской канцелярии с палисадником перед ним и переулок были как на ладони. А уж с развернутых боковинами к стене двух шкафов в глубине комнаты и подавно — на них залегли два “бура”. Первый возился с “мадсеном”, второй накручивал на ствол винтовки Краг-Йоргенсена глушитель и пристраивал ее на горку мешочков с песком. Оттуда, сверху, простреливались все подходы, а вот снизу, с улицы, боевиков не было видно вообще.

По булыжнику прошуршали колеса пролетки, кто-то соскочил с нее и зашел в канцелярию, видимо, опоздавший чиновник. Сыскное отделение и дом градоначальника были дальше, мы надеялись отсечь их завалами.

Цокая каблуками, быстро прошла и скрылась за углом дама в высокой шляпке, следом со стороны Тверской въехала кавалькада из нескольких ломовых телег, за которыми нестройной толпой плелась “артель”, одетая даром что не в лохмотья с разнообразными инструментами в руках и на плечах.

Дворник у соседнего дома проводил их равнодушным взглядом, один из двух городовых у входа в канцелярию махнул на палисадник, дескать, ждите, и отправился внутрь за инструкциями.

Ломовики встали рядком, артельщики сошлись кучками, кто-то присел на каменную тумбу на углу и закурил. Черт, иной раз и пожалеешь, что сам не куришь, сейчас бы для успокоения, а то руки трясутся, никаких нервов с этой революцией не хватит… Леонид тоже волновался и постоянно поправлял белоснежные манжеты с золотыми запонками.

Ровно в девять со стороны Бронных что-то громко бухнуло и послышалась частая стрельба, причем не револьверная. Из канцелярии споро выскочил отряд полицейских с винтовками и затопал сапогами в сторону бульваров. В окне дома на углу вывесили красный половик, “ремонтники” поднялись, загомонили и потекли в здание, неведомым образом прихватив с собой обоих стоявших у входа городовых.

— Занавеску, — раздалось со шкафа.

Красин раздернул шторы и распахнул окно пошире.

В переулок резво, насколько позволял груз кирпича, вкатилась еще одна ломовая телега, но прямо на углу наехала на подложенную кем-то из артельщиков доску, отчего у телеги отвалилось колесо, она накренилась набок и ее содержимое высыпалось поперек дороги.

Ломовик успел соскочить и теперь, под неодобрительную ругань дворника и смешки двух прохожих суетился вокруг телеги и флегматичной коняги, приседая, хлопая себя по бедрам, и, наконец, остановился, почесал в затылке и развел руками. Этюд был исполнен на отлично.

— Ну Клим артист, неделю фокус отрабатывал, — улыбнулся Красин и снова поправил манжеты.

Через двенадцать минут и миллион моих сдохших нейронов из здания вынесли первый мешок и кинули его в телегу. Следом второй. Потом носилки с битым кирпичем. Еще мешок.

Стрельба со стороны Бронных усилилась.

В здании раздались негромкие хлопки, шедшие мимо пролома в стене трое прохожих даже не обратили на них внимания, и только мы знали, что это стреляли из пистолета с глушителем.

Четвертый мешок. Носилки. Еще носилки. Мешок.

На шкафу тихо клацнул затвор — со стороны Тверской появился патруль из двух городовых с винтовками,

Сердце колотилось, как бешеное, из соседней комнаты раздался короткий свист, в четырех квартирах напряглись группы прикрытия, поверх красного половика в окне легла белая дорожка.

Первая телега тронулась навстречу полицейским, вставшим на углу поржать над Климом и его попытками поставить колесо на место.

Телега миновала патруль, тот, обходя рассыпанные кирпичи, двинулся дальше, на Леонтьевский.