И для устрашения вытащил пистолет… Передернул затвор и направил ствол прямо в лоб Пану Профессору. Капитан Соколов на всякий случай встал сбоку от Градского, чтобы не рыпнулся и не вздумал бежать…

Майор Шашков решил применить старый, верный прием – взять подозреваемого на испуг. Тем более что это был какой-то профессор, натуральный шпак. Наверняка испугается, наделает в штаны… И расколется, как миленький, расскажет все, что знает. И даже то, что не знает. Все бумаги подпишет, с любым признанием… Главное – посильнее нажать, надавить, застращать. Но в то же время – только психологически, без кулаков и физического воздействия, иначе у командарма могут возникнуть вопросы. Нет, бить никак нельзя, нужно только словами…

Но Градский, как ни странно, не испугался, а, наоборот, спокойно ответил:

– Хорошо, стреляйте, товарищ майор госбезопасности. Но помните, что потом и с вас строго спросят: по какому праву пустили в расход личного переводчика генерал-лейтенанта Власова? Были у вас на то причины? Ах, по одному только пустому подозрению, без каких-либо доказательств… Ну, тогда вы, товарищ Шашков, совершили чудовищную ошибку. И даже не ошибку, а предательство: оставили генерал-лейтенанта, да и весь штаб Второй Ударной, без ценного специалиста. Что можно рассматривать как прямое пособничество врагу. А капитан Соколов был вашим сообщником… Значит, это уже сговор, действие в группе. Платой же за вашу ошибку будет расстрел. Причем пострадаете не только вы сами, но и все ваши близкие – как члены семей предателей Родины. Ну что, будете стрелять, товарищ майор госбезопасности?

Александр Георгиевич задумался и чуть опустил ствол, но пистолет в кобуру не убрал. Градский же продолжал нажим:

– Вы только представьте себе, товарищ майор: вот сейчас в штаб армии приведут пленного, шведа какого-нибудь, датчанина, бельгийца или испанца. Надо его допросить, а некому – вы только что расстреляли единственного человека, способного это сделать. Значит, подвели товарища Власова и всю Вторую Ударную армию. А если брать шире, то и весь Ленинградский фронт… Как думаете, сойдет вам это с рук?

Шашков побагровел и хотел уже было ударить Градского – вмазать в противную рожу, чтобы не смел с ним так нагло разговаривать… Но вовремя увидел испуганные глаза Соколова и остановился. Капитан давно все понял и всем своим видом показывал – не вздумай бить, Александр Георгиевич, нам с тобой потом хуже будет!

Профессор, как ни крути, а прав: оснований для допроса у нас нет, а выбивать показания нельзя – генерал-лейтенант Власов никогда не простит. И это дело на тормозах не спустит. Достанется нам с тобой за самоуправство! Командующий – человек крутой, с характером, любит, чтобы все было только по его. А тут – избили личного переводчика! Причем, по сути, только за то, что знает немецкий язык… То есть за выполнение прямых обязанностей. Нет, точно под трибунал пойдем…

Шашков немного подумал и убрал пистолет в кобуру. Затем сказал:

– Ладно, товарищ Градский, мы вам верим. Это была проверка, и вы ее успешно прошли. Можете быть свободны. Но прошу – никому ни слова, и особенно – товарищу командующему. Это только наше с вами дело…

«Ну уж дудки, – подумал Герман Градский на выходе из блиндажа, – обязательно доложу генералу. Пусть разберется со своими подчиненными, найдет на них управу. А то больше вреда, чем пользы».

И, как только вернулся в штаб армии, сообщил Андрею Андреевичу об инциденте. Выбрал удобный момент и коротко передал суть беседы с майором Шашковым. Но при этом подчеркнул, что особист действовал без согласования с командующим армией, фактически – за спиной, тайно. И кто знает, какие показания хотел выбить… Может, на самого генерал-лейтенанта?

Андрей Андреевич внимательно выслушал Градского и выразил крайнее неудовольствие: почему допрашивали его переводчика? И даже не поставили в известность? Это уже не только самоуправство, это гораздо хуже – подрыв авторитета командующего. А он в армии – это основа основ…

Командарм немедленно вызвал к себе майора Шашкова и устроил ему выволочку. Причем при всех. Распек, что называется, по полной – за глупое усердие и опасное рвение. А под конец категорически запретил даже на километр приближаться к своим подчиненным. И вообще – к штабу армии.

– Вы с немцами боритесь, товарищ майор госбезопасности, – едко выговаривал генерал-лейтенант, – а не с моими людьми. Дай вам волю, вы и меня в предатели запишете… Так ведь?

Александр Георгиевич переминался с ноги на ногу и молчал – возражать не посмел. Никто из штабных его не поддержал – все понимали, что майор перегнул палку. Конечно, проявлять бдительность – это хорошо, нужно, но не до такой же степени! Этак он в каждом из нас изменника Родины увидит!

– Вам здесь, в штабе армии, делать нечего, – жестко сказал генерал-лейтенант, – ступайте-ка вы… на передовую. Там и боритесь с гитлеровскими шпионами и предателями. И капитана Соколова с собой захватите! Уверен, что и для него дело найдется!

Шашков бледнел от публичного унижения, но молчал. А куда деваться-то? Понимал, что дал маху, что жестоко просчитался. Не того человека взял в оборот… И не тем способом начал обрабатывать. Надо бы по-другому, более тонко и тактично… Но что уж теперь! Облажался – так отвечай!

Поэтому проглотил горькую обиду и ответил по-уставному: «Есть отправляться на передовую, товарищ командующий!» Повернулся резко на каблуках и вышел из блиндажа. И только отойдя на приличное расстояние, дал волю чувствам – выматерился длинно и вычурно.

Но поделать ничего уже не мог – приказ получен, надо его выполнять. Придется взять капитана Соколова и отправиться в какую-нибудь дивизию. Не на самый передний край, конечно, в какой-нибудь штаб… Но все равно обидно. Ладно, отсидимся, переждем грозу, а потом вернемся по-тихому. Но впредь будем держаться от командующего и от его людей как можно дальше. Урок усвоен…

Градский же был очень доволен собой: удалось избавиться от надоедливого особиста. И даже от двух сразу! А заодно показать свою значимость в штабе, свое влияние на генерал-лейтенанта. Теперь штабные будут относиться к нему с большим вниманием и уважением. А не разговаривать через губу…

Майор Злобин выслушал рассказ и кивнул: молодец, все правильно сделал, как надо. И себе помог, и нам тоже. Видишь, не зря мы тебя в штабе армии оставили, с пользой!

Капитан Лепс также похвалил Градского: показал характер, проявил твердость, не дал себя запугать, не поддался на провокацию. И очень ловко убрал с дороги Шашкова, с которым непременно бы в будущем возникли тёрки. Спасибо от нашего маленького коллектива и от меня лично!

Иван принес воду: один котелок – для супа, другой – для чая. Костер разложили прямо возле бронемобиля, чтобы успеть запрыгнуть, если что… Дорога к Спасской Полисти просматривалась как на ладони, если фрицы полезут, встретим как полагается.

Сделали из разбитых кирпичей некое подобие жаровни, поставили котелки на огонь, сами сели вокруг – поговорить, покурить. Хорошо посидеть у костра, поболтать о том о сем… Но только не о войне. Хватит о ней, надоела хуже горькой редьки! Давайте о чем-нибудь другом, о мирном. «Вот ты, Мешков, расскажи о своей деревне…» – попросил капитан Лепс.

Иван охотно начал рассказывать, как хорошо им жилось до войны. Почти все – родственники, близкие или дальние, считай – одна большая семья, помогают друг другу. Даже раскулачивание никого не коснулось – богачей-мироедов у них отродясь не было, в основном – середнячки, трудовое крестьянство… Жили почти одинаково, не особо богато, но и не так, чтобы бедно. Советскую власть приняли сразу, без недовольства. Своя же она, родная. Как раз для таких, как они, трудового крестьянства…

Колхоз тоже организовали сами, без понукания и окрика из райцентра. Раз Советская власть сказала «надо», значит, надо. Люди мы понятливые, против ветра не плюем…

Мешковы имели одну лошадь, корову с телочкой, пару свиней да еще несколько овец. Ну и, конечно, птицу всякую, как полагается. В принципе, жили неплохо. Дед Трофим работал с утра до вечера, к тому же приучил и своего единственного внука. Бабка Авдотья больше хлопотала по дому и возилась на огороде…