По крайней мере, так говорил Коттон Пикл. А он много чего говорил.
Когда мы закончили, я отправился к заднему крыльцу и зашел в дом. Ишмаэля я попросил ждать меня во дворе, потому что мистер Коттон, прославленный автор-песенник, был заодно старым развратником, о чем весь город тоже был в курсе. Время от времени он делал мне недвусмысленные предложения, обещая заплатить за определенного рода услуги – обычно за то, чтобы я ему подрочил после того, как помогу принять ванну. Брать деньги за подобные вещи было неправильно, но иногда из жалости к нему я разрешал уговорить себя на кое-какую «помощь». Мы, в принципе, никому не причиняли вреда. Поскольку он был парализован и прикован к инвалидному креслу, я не обращал внимания на его глупости. Большую часть времени дома находилась его сестра, так что его авансы давно стали достаточно робкими. Да и сложно было не испытывать жалость к человеку, вынужденному всю жизнь разгуливать с именем Коттон Пикл. Плюс у Коттона Пикла имелось свое обаяние.
Мистер Коттон сидел на террасе и наблюдал за нами через окно. Сквозь дверной проем виднелась гостиная, стены которой были увешены плакатами и золотыми пластинками.
– Ох, сколько же загара к тебе прилипло, – сказал он, улыбаясь и восхищенно оглядывая мою голую грудь.
– Вы бы посидели на улице, – посоветовал я. – Солнце пойдет вам на пользу.
– На меня и близко не так приятно смотреть. Ты сегодня привел помощника, да?
– Он мой племянник.
– Симпатичный мальчонка.
Я оставил это без комментариев.
– Как у вас дела, мистер Коттон? – спросил я. – Все хорошо?
– Хорошо… насколько возможно, – протянул он со своим медленным стариковским выговором. – Конечно, мне стало бы лучше, если б ты помог мне принять ванну, но сестра Бетти крутится тут целое утро, как ненормальная. Ты же знаешь, какая она.
Я выдал намек на улыбку.
– Твой чек у нее, Хен, – прибавил он. – Ну и жарень стоит, да?
– Июль.
– Напоминает мне об Атланте, такая жара, – произнес он рассеянно. – Неплохо мы тогда повеселились в Атланте, тут можешь не сомневаться. Я когда-нибудь рассказывал тебе, как провел ночь с «KC and the Sunshine Band»?
– Вы правда переспали с ними со всеми?
– Такие были времена, Хен! Казалось, будто все на свете возможно. Понимаешь, мы верили в буги. Потому-то я и назвал свою песню «Я верю в буги». Раньше мы все во что-то да верили. А сейчас люди, похоже, совсем ни во что не верят. Ходят постоянно смурные и только. Я рассказывал тебе, как «Я верю» чуть было не получила «Грэмми»?
Всего миллион раз…
– Мы думали, что изменим мир, – прибавил он. – Был 1980-й. Единственный год, когда «Грэмми» давали за диско. Проиграл «I Will Survive». Забавно, да? Там был Род Стюарт с «Do Ya Think I’m Sexy». Донна Саммер с «Dim All the Lights». Майкл Джексон с одной из своих ранних вещей. С такими конкурентами даже номинироваться было великой честью. Но Глория Гейнор надрала нам всем задницы и совершенно заслуженно. Хотя она не сама сочинила ту песню. Ее написали Фредди Перрен и Дино Фекарис. Я рассказывал тебе, как однажды повстречал Дино в «Рокси»?
Всего миллион раз…
Погруженный в воспоминания, он испустил тяжкий вздох.
– Слушай-ка, Хен, ты не мог бы помочь мне с подножкой?
Уловка была не новой, однако я решил сделать ему одолжение. Он собирался притвориться, что его ноги стоят на подножке как-то не так, и, пока я с ними вожусь, пощупать меня.
Присев на корточки, я стал осматривать его ноги, не забыв при этом придвинуться достаточно близко, чтобы он мог до меня дотянуться. Его рука почти сразу упала на мою голую спину – словно ради поддержки.
– Добрый ты парень, – заметил он, пока его хрупкие пальцы порхали на моей коже.
Я поправил одну его ногу, поставив ее в наиболее подходящее по моему мнению положение. Он наклонился, его рука принялась блуждать по моей спине.
Я сделал вид, будто продолжаю возиться с его ногой.
По какой причине я это делал, я понятия не имел. Сэм говорил, что это ужасно. Я отвечал, что мистер Коттон просто безобидный старик, которому время от времени хочется немного внимания.
Сэм в таких вещах особой чуткостью не отличался, но Сэм был отчасти шлюшкой, так что я пропускал его слова мимо ушей.
Поправив вторую ногу мистера Коттона, я встал около инвалидного кресла, а он положил свою левую руку мне на живот и стал маленькими кругами его потирать, глядя на меня своими стариковскими слезящимися глазами, словно он был моим сахарным папочкой и имел на то полное право.
– Ты не такой, как все, – пробормотал он тихо. – Ты всегда очень добр ко мне.
– Людям бывает одиноко, – заметил я.
– Ох, не то слово, – отозвался он.
– Вы давно ходили к врачу?
– Нет для меня от них проку, Хен. Только деньги будут тянуть, пока не помру. Эти врачи… они, если хочешь знать мое мнение, как пиявки, все до последнего. Врачи и еще адвокаты. Как запустят в тебя свои когти, так и выдоят досуха. Засядут, как цепни, в кишках и давай потихоньку сосать твою кровь. И агенты такие же. Помереть и оставить все свои деньги тебе – вот, что мне надо бы сделать, Хен.
Его ладонь соскользнула на ткань над моим пахом. Поглаживая выпуклость там, он прикрыл глаза, точно при медитации. Он часто намекал, что оставит мне деньги, на что я тоже не обращал внимания.
– Вам что-нибудь принести, пока я здесь?
– Лучше навещай меня чаще, – ответил он. – Только и получается заманить тебя в гости, если надо подстричь траву, или окно починить, или еще что-нибудь. А мне ведь так нравятся твои визиты.
– Скабрезный вы старикашка, – сказал я, но без злости.
– Я такой, – признал он с улыбкой. – В мои времена все было иначе. Чтоб раньше кто-то жил, как живете вы с Сэмом… господи боже! Люди бы этого не стерпели. Только не в наших краях!
– Жизнь меняется, – ответил я.
– Жаль только я этого уже не увижу. В том-то и состояла вся прелесть диско, Хен. В нем можно было увидеть любовь. Все танцевали, обжимались, любили друг друга… Не было ни черных, ни белых, ни геев, ни натуралов. Мы собирались изменить мир. Но люди, похоже, больше не верят в то, что мир может перемениться. Ты еще пишешь песни?
– После маминой смерти не написал ни одной.
– Ничего, скоро напишешь, – заверил меня он. – Нелегко это, написать песню, если сердце к ней не лежит. Но скоро твое сердце снова проснется. Сочинительство всегда было моей первой любовью.
– Берегите себя, мистер Коттон, – сказал я. Потом наклонился и полуобнял его, позволив ему на несколько секунд ощутить мою кожу, коснуться меня, приложиться лицом к моей голой груди.
– Твой чек у сестры Бетти, Хен, – сказал он, когда я отстранился.
– Увидимся через пару недель, мистер Коттон.
– Я буду здесь, – пообещал он. – Если только проклятые врачи меня не прикончат. А ты знаешь, эти сукины дети только того и хотят.
Глава 27
Монашка на лестнице
– Сестра Асенсьон, это Ишмаэль, мой племянник. Мы зовем его Иши.
– Привет, – сказал Ишмаэль, поднимая взгляд на сестру Асенсьон, которая была маленькой и хрупкой, как птичка. Очки с толстыми стеклами и строгое выражение на узком лице придавали ей сходство с огромным кузнечиком.
Была среда, и мы пришли в церковь на вечернюю мессу.
Сестра Асенсьон была нашим приходским священником – по крайней мере, в моем представлении. Когда отец Гуэрра не мог приехать из Оксфорда, чтобы провести мессу, его замещала сестра Асенсьон и справлялась с делом прекрасно.
– Твой дядя много рассказывал о тебе, – сказала она Иши. В ее голосе слышался сильный бронкский акцент. – Тебе очень повезло иметь такого дядю, как Хен. Он уже поручал тебе доить Ромни?
Ишмаэль улыбнулся.
– Ты следи за ним, а то не успеешь и оглянуться, как будешь выполнять за него всю работу. Может, ты и здесь начнешь помогать? Ты любишь мыть окна? У нас много витражей, которые требуется перемыть, и нам пригодилась бы маленькая обезьянка, вроде тебя, чтобы лазать по лестницам. Что скажешь?
