– Ты не можешь просто взять и бросить его.
– Тебе обязательно проедать мне мозги? Хен, мамы здесь больше нет, показывать, какой ты замечательный и распрекрасный, больше некому, так что хватит выпендриваться, чванливый пиздюк.
– Ты понимаешь, что тебя снова посадят?
– Пусть сначала поймают меня, – сказала она с надменной, насквозь фальшивой бравадой.
– Единственное, что у тебя можно поймать, это вшей, – сказал я.
– Я не раз и не два отмазывалась от тюрьмы, отсосав офицеру, так что заглохни.
– Думаешь, шеф Калкинс отпустит тебя, если ты ему отсосешь?
– Отъебись, Генри, – сказала она злым, громким голосом. – Иисусе! Ты отстанешь от меня или нет? Я пришла сюда не за лекциями от своего брата-педика. Господи, давай ты заткнешь свой гребаный пидорский рот? Думаешь, после всего, через что я прошла, мне охота сидеть тут и слушать твой чертов пидорский голос?
– Мама? – раздался вдруг тоненький голосок.
Я оглянулся и увидел в проеме двери Ишмаэля.
– Мама! – Он бросился к ней.
– Да что б вас, – вырвалось у нее.
– Мама, – простонал Ишмаэль. Его лицо уже было мокрым от радостных слез. – Почему ты ушла?
На кухню влетел одетый в одни подштанники Сэм.
– Я услышал голоса, – сказал он встревоженно. Он, похоже, испытал шок, увидев здесь Сару. – Сара, где, черт возьми, ты была?
Ишмаэль плакал навзрыд у матери на плече.
– О, господи, Иши, – рявкнула Сара. – Не задуши меня.
– Мама! – воскликнул он, вцепившись в нее еще крепче.
– Иши, все.
Она отлепила его от себя. Мне было видно, что там, где она вдавила свои пальцы в его красную кожу, остались белые пятна.
– Хватит ныть! Иисусе.
Его лицо будто схлопнулось. Он закусил губу, отчаянно пытаясь сдержать слезы.
– Не кричи на него, – сказал я.
– Не говори мне, что делать.
– Он всего лишь ребенок.
– И этот ребенок все нервы мне вымотал, нытик проклятый!
– Сара, прошло почти две недели. Мы от беспокойства чуть с ума не сошли.
– Мама? – проговорил Ишмаэль.
– Что? – зло сказала она.
– Мама, я буду хорошим, – тихо сказал Ишмаэль. – Я люблю тебя, мама. Мама, пожалуйста! Я люблю тебя. Я больше не буду плохим. Я стану лучшéе. Я не плохой ниггер.
– Иши, ты отстанешь с меня или нет? Сгинь с глаз долой. Мама устала. Только этого дерьма мне сейчас не хватало. И сколько чертовых раз тебе повторять, что нет такого слова «лучшéе»? Господи боже, когда уже ты скроешься с глаз? Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда ты так лезешь.
Он отступил от нее, опустил глаза.
Я взял его за руку.
– Да что ты за человек? – гневно воскликнул я, внезапно возненавидев ее раскаленной добела ненавистью.
– Хен, просто дай мне немного денег, и все. Это меньшее, что ты можешь сделать.
– И что это должно значить?
Она медленно покачала из стороны в сторону головой.
– Когда-нибудь ты прозреешь и увидишь, что у тебя перед носом. Мне бы очень хотелось поприсутствовать рядом, когда до тебя наконец-то дойдет, что твоя распрекрасная ебаная семья – не более чем распрекрасная липа. Господь свидетель, ты делаешь все, чтобы это не замечать.
Я молчал.
Ишмаэль повернулся ко мне и уткнулся лицом мне в живот, плача так тихо, словно боялся, как бы его не услышали.
– Как ты можешь так обижать его? – спросил я.
– Хен, какой же ты бестолковый.
– Я не понимаю.
– Я знаю. И так было всегда. Ты видишь только то, что тебе хочется видеть.
– И что это значит?
– У меня нет времени на гребаные двадцать вопросов. Ты дашь мне немного денег или что?
– А как же он?
– Мне плевать. Ты меня слышишь? Срать я хотела. Сунь его в пластиковый мешок и утопи в чертовой речке вместе со всеми остальными детьми, которые нахер никому не нужны.
– Как ты можешь так говорить? Он твой сын!
– Нет, не мой.
– Сара, какого черта?
– Он никогда не был моим. Лично я вообще ничего этого не хотела.
Я в замешательстве уставился на нее.
– Хен, меня изнасиловали. И мама настояла, чтобы я родила. Это ей было нужно. Ей и папочке, но не мне. Меня никто не спросил. И у меня сил больше нет притворяться. Я больше не стану мириться с этим дерьмом. Извини, но с меня хватит. Осуждай меня, сколько влезет. Мне все равно.
– Ты никогда не говорила, что тебя изнасиловали. И он в этом не виноват.
– Я знаю, что нет, и мне очень жаль, но я больше не могу выносить этот ад.
– Почему ты мне не сказала?
– Что именно? Что я хотела утопить своего ребенка в толчке, потому что видеть его не могла? Что я должна была тебе рассказать?
– Мы могли бы помочь.
– Хен, ты просто не понимаешь. Вообще ничего. Я хочу, чтобы все кончилось, чтобы этот ебаный бесконечный кошмар, который длится уже восемь лет, наконец-то закончился. Так что просто дай мне немного денег, и я сразу уйду.
– Ты не говорила, что тебя изнасиловали.
– Ну так я говорю это сейчас, разве нет?
– Почему ты не сказала нам сразу?
– Я не могла, Хен. Не могла, понимаешь? Он сказал, что убьет меня.
– Мы могли бы помочь.
Она покачала головой – как-то печально, сердито.
– Я не понимаю, – повторил я растерянно.
– Ты ничем не мог мне помочь, – после долгой паузы сказала она. – И никто не мог мне помочь.
Она подняла лицо, и я, к своей неожиданности, увидел в уголках ее глаз слезы. Обхватив себя, она рассеянно почесывала открытую кожу.
– Иши может остаться у нас, – сказал я. – Мы договоримся о помощи для тебя. Необязательно жить такой жизнью.
Она покачала головой.
– Почему ты отказываешься?
– Ты дашь мне, наконец, деньги? – вставая, спросила она.
– Сара, пожалуйста. Он не видел тебя две недели. Он с ума сходил без тебя.
– Прости, Хен, – сказала она, и ей, кажется, было искренне жаль. – Я бы очень хотела все объяснить, но ты должен додуматься сам. Да и все равно ты не поверишь, если я расскажу.
– Расскажешь мне что?
Она достала сигаретную пачку.
– У нас дома не курят, – сказал я.
– Да похер. – Она прикурила и выпустила длинную струю сигаретного дыма. – Так ты дашь мне немного денег?
– А как же Иши?
– Хен, сколько раз еще повторить, что мне поебать? У тебя что, кукуруза в ушах? Мне насрать! Ты меня слышишь?
– Ты так не считаешь.
– Не смей говорить мне, что я считаю, или чувствую, или думаю, или пытаться открыть мне глаза хоть на что-то еще в этом растреклятом, гребаном мире. Последнему человеку, который попробовал рассказать, что я чувствую, за его беспокойство жопу снесли.
Я умолк. Оглянулся на Сэма, губы которого были сжаты в мрачную линию.
– Так что насчет денег? – не унималась она.
– Мы ничего тебе не дадим, – сказал Сэм.
– Гомосек, я, по-моему, не к тебе обращаюсь.
– Сара, тебе нужна помощь, – проигнорировав ее грубость, произнес он.
– От тебя мне ничего не нужно.
– Мы вызываем полицию, и мы со всем разберемся, – продолжал Сэм, его голос и поведение были профессиональными, деловыми.
– Может, лучше отлижешь мне? Или так, или деньги. Выбирай. Я не могу торчать тут всю ночь.
– Ты в этом уверена? – спросил Сэм.
– Слушай, заткни свой ебаный рот, – огрызнулась она, становясь агрессивной. – Я пришла сюда не затем, чтобы болтать с тобой, гомосек! Не твое проклятое дело, чем я там занимаюсь. Кто ты такой вообще, гребаный педик? Хен мой брат.
– Можешь называть меня педиком сколько угодно – меня это не задевает. Ты просто демонстрируешь свое собственное невежество, вот и все. Так что продолжай в том же духе.
– Обязательно, говномес. Много задниц отлизал в последнее время?
– Тебе что за дело?
– Какие же вы мерзкие, чертовы педики.
– Будет проще, если ты сама сдашься полиции, – сказал Сэм.
– Сдамся за что?
– Хотя бы за пренебрежение родительским долгом.
– Слушай, Хен. – Она повернулась ко мне. – Мне нужны деньги. И мне надо закинуться. Хотя бы чуть-чуть. Прямо сейчас. Мне очень, очень нужно сделать это прямо сейчас. Хен, ну пожалуйста. Помоги. Ну нет у меня времени на всю эту мутотень. Просто помоги мне, и я сразу исчезну. Ты мне брат или нет?
