— Это как это сдать?! Кто вам позволил? Да кто ты такой, чтобы тут распоряжаться! Лицо вскочившего Жукова наливалось багровой яростью, глаза, казалось, вот-вот вывалятся из глазниц!
— Жуков… — я повернулся к генералу армии, словно только сейчас заметил — а ты чего здесь делаешь? Тебе сейчас нужно быть в Спас-Деменске или на худой конец в Хутор-Михайловком, в штабе 13й армии, а ты, почему то — здесь ошиваешься… Или ставка Верховного главнокомандующего не получила моей последней радиограммы? Так ведь они радировали подтверждение… Или тебя с ней не ознакомили — а? — продолжал издеваться над будущим «лучшим полководцем» всех времён и народов. Хотя — может быть уже и нет… Жуков раскрывал рот, как рыба: лицо пошло белыми пятнами… Так ведь и окочурится, а мне за него отвечать! Нет — пришёл в себя; справился; заорал на весь кабинет, аж слюни брызгами полетели в разные стороны:
— Да как ты смеешь?! Ты…! Такое…!! Мне…!!! Вот-вот польётся отборный мат, на который, говорят, Жуков был великий мастак! А мне хочется это слушать? Я и сам не люблю сквернословить и другим не позволяю, потому что считаю: мат — это скудоумие интеллекта, хотя некоторые писаки и комментаторы разных мастей, даже у Пушкина, вроде бы, нашли матерные стихи… Нет, конечно иногда можно выдать что-нибудь такое при случае, но чтобы слова были связкой между матом?! А потом мы удивляемся: почему у нас анекдоты про тупых военных! Потому что и в жизни таких хватает, глядя на такие вот примеры! Отмахнулся от него, как от назойливой мухи:
— Георгий! Ты лучше своё красноречие прибереги для товарища Сталина. Ты ему лучше в красках расскажи, как ты тут пытался подправить за счёт других свою подпорченную репутацию, а тебе — такому великому полководцу — не дали! Можешь даже пожаловаться: я там хотел сотворить немцам такое, а меня не послушали — негодяи!
— Ты… Ты…! — перешёл на личность Жуков — ты кем себя возомнил! Получил погоны майора и думаешь можешь делать всё, что захочешь! И оскорблять безнаказанно таких как я?!! Я здесь для такого говна как ты и бог и царь и последняя инстт… танция! — запнулся он в гневе, с ненавистью бросая мне в лицо оскорбления…
— А кто ты такой Георгий? — вкрадчиво перебил я его так, что он застыл с открытым ртом. А во мне забурлила ярость, вскипая и поднимаясь наверх: вот-вот прорвётся наружу! Но я уже не старался себя сдерживать — меня понесло! С трудом сдерживаясь продолжил:
— Так кто ты — Жуков, чтобы бросаться такими словами? Победитель японцев? Так оперативный план разработал не ты. И руководил из рук вон плохо. Только и мог бросать в бой — «с колёс», как танковую бригаду, бойцов и технику на убой, ради победы — любой ценой! И победой той особо хвалиться и незачем: наше превосходство там было в два, а где то и в три раза больше. Во всём!
— Может похвастаешь своими достижениями на Украине в первые дни войны? Так кроме бездарно загубленных там мехкорпусов, тебе похвастаться не чем. Да к тому же, сразу после твоего отъезда, немцы прорвали фронт в нескольких местах! Вот все твои результаты…
— Ах да… Ленинград… Вот там да — там ты себя проявил во всей красе! Уложил в землю около трёхсот тысяч бойцов, командиров и добровольцев и, вроде как, остановил немца… А сколько ты положил в землю лучших представителей преподавательского, профессорского состава — цвет и гордость советской науки; мастеров высшего разряда, аспирантов, студентов, вступивших добровольцами в ДНО — дивизии народного ополчения? Тысячу… Пять… Десять тысяч?! Ты ж своими куриными мозгами не смог понять, что хорошие преподаватели как и хорошие командиры вырастают не сразу, а таланты — те вообще редкость! А ты их в окопы, как пушечное мясо! Или может бойцов в городе не было? Были и ты об этом знал! Так вот их надо было на фронт, а добровольцев — учить, хотя бы ещё несколько недель! Герой! Говно ты, а не генерал армии… — бросил презрительно в лицо побагровевшему представителю ставки…
— Правда товарищ Сталин не знает, видимо, что за неделю до твоей победной реляции Гитлер приказал приостановить наступление, а через день потребовал перебросить две танковые и две пехотные дивизии от Ленинграда на Киевское направление! — шипел я в лицо «герою», еле сдерживаясь; нависая над сжавшимся генералом армии.
— Нет — ну как я мог забыть?! Ельненская операция! Верх полководческого гения! Жуков вздрогнул — видимо не один я ему это напоминал. — Почти месяц — ты слышишь меня, гений хренов! — сорвался, не выдержав — ты проводил свою сраную операцию… И каков результат?! 78 тысяч погибших и умерших; десятки сожжённых и раскуроченных танков; десятки выпущенных вагонов снарядов тогда, когда остальные части считали их десятками, а где то и единицами! И авиация тебя поддерживала с воздуха, как нигде! И ради чего всё это Жуков?! Ради 25 километров и занятия Ельни? Очень здорово ты выглядишь на фоне немецких успехов! Так может ты хотя бы окружил немцев и разбил? Да нет, Жорик! Немцы, сначала, отвели тыловые части, а потом отошли сами. Хотя — надо признать: потрепали их прилично… Только это не твой полководческий гений, а те 78 тысяч погибших и те, которым повезло остаться в живых — как и под Ленинградом… Хотя о каких 78и тысячах я говорю? Ты же доложил товарищу Сталину о 3х тысячах погибших; 13 тысячах умерших от ранений и тысяче с лишним пропавших без вести. 17 тысяч… Хорошее соотношение: 78 и 17 тысяч, а — сраный товарищ генерал армии? — хрипло выдохнул я. Жуков уже не красный от гнева, а белый то ли от страха, то ли от позора, выдавил из себя с натугой:
— Откуда… Откуда такие сведения?… Это всё ложь! Это не правда! — вскочив, выкрикнул он. Понимаю: лучшая защита — это нападение! Сбоку, возившийся под рукой Рощина Мехлис, наконец то вырвался и вскочив, вытянулся во весь свой маленький рост.
— Негодяй! Сволочь!.. — заорал он, мешая русские ругательства с еврейским — позорить своим грязным языком нашу партию и Красную Армию! Я с изумлением уставился на чернявого человечка — а партия то тут при чём?! Хотя… — у кого что болит, тот о том и говорит! Вот главный комиссар и выдал о оскорблённой партии…
— Мехлис — ты о чём вообще? При чём тут партия? — перебил я его вопли — на твоём месте я бы вырвал волосы на голове; посыпал бы голову пеплом; ушел со своей должности и стонал бы где-нибудь в уголочке: О зохен вей! О бедный я несчастный! Куда глядели мои глаза?! Это ведь твои политработники поработали так, что у немцев сейчас больше полутора миллионов пленных. Это они отвечали за морально-стойкий и политически-грамотно выдержанный облик советского красноармейца и командира — а Мехлис? Хотя нет — не хочу я оказаться на твоём месте! Это надо же: превратил политуправление в сборище дармоедов! Главный комиссар страны замер на мгновенье; как то странно всхлипнул:
— Да ты… Да ты сволочь! Троцкистская гадина! — выкрикнул он в исступлении. — Я таких сам, лично, в Гражданскую расстреливал! А сейчас тебя расстреляю! — рука его лапнула кобуру, откинула клапан и выдернула наган. Я смотрел на него и… — улыбался…
— СВОЛОЧЬ! — с ненавистью выдохнул он — щас ты у меня здесь сдохнешь. Сдохнешь как шелудивая собака! Я продолжал смотреть на него — с улыбкой, поощрительно: ну давай; давай — стреляй…
Тишина обрушилась на кабинет; воздух, казалось, стал вязким и густым, словно мёд. Выдернутый из кобуры наган медленно поднимался в руке чернявого человечка, вообразившего себя вершителем человеческих судеб… Целившийся в меня ствол поднялся до уровня моего бедра и пополз выше… Вот он уже целится мне в пах, а теперь — в живот. Казалось бы вот она — цель, но ствол упрямо ползёт вверх… На секунду замер против моего сердца и… медленно пополз выше… В глазах Мехлиса мелькнуло непонимание, затем растерянность… А ствол продолжал жить своей жизнью и подниматься всё выше — к моей улыбке на безмятежном лице. Лицо Мехлиса побагровело; на лбу и висках вздулись извилистые уродливые синие вены… Крупные капли пота покатились по лбу, вискам, щекам, переваливаясь через чёрно-синие вздутия вен! В зрачках заметался ужас; из раскрывшегося рта вырвалось нечленораздельное мычание, в перемешку со стоном: Аааа… и поеее… Наверное он хочет сказать: Не надо… и Пожалей… — отстранённо подумал в моей голове кто то чужой… А ствол уже смотрел в потолок и продолжал свое страшное, в непредсказуемости, неумолимое движение. Наконец отверстие, выпускающее смерть, замерло напротив раскрытого рта и двинулось внутрь. Маленький Хозяин одной из самых могущественных организаций Советского Союза перестал вести бессмысленную борьбу со своим оружием и покорно закрыл глаза, подчиняясь неумолимому року: фатуму, судьбе. Я, не прекращая улыбаться, моргнул и палец, лежавший на спусковом крючке, судорожно дёрнулся, выпуская в ствол свинцовую смерть…
