Вздохнул, вынул из седельной сумы потрепанную соломенную шляпу, обвязал лицо тряпицей. Шагнул навстречу буре.

— Вспомни, где в последний раз видел караван, — предложил монах. — Следует идти прямо к нему.

Хуан Фа осмотрелся — но направления так и не определил. А потому последовал за монахом. Сумрачный занавес рыжей пыли медленно подкатился к ним — и поглотил целиком.

Все утро монах и купец брели сквозь бурю. Колючая пыль ранила глаза. Хуан Фа лишь чуть приподнимал веки — и все равно она терзала, выдавливала слезы.

Она забивала ноздри, выползала тягучей бурой слизью, мешала дышать. А чуть открыл рот — грязь заполнила глотку, заставляя судорожно кашлять. Лютая мука! Раньше он и вообразить не мог подобного ужаса.

Сверхъестественно тонкая летучая пыль пролезала всюду, превращала одежду в наждак, истирала кожу, набивалась во все отверстия и выемки.

Оставалось лишь упрямо ступать, переставлять по очереди ноги. Монах то и дело оборачивался, подходил к купцу, упорно тянущему лошадь. Та спотыкалась, упрямилась — болезнь и буря отбирали силы.

Держаться на ногах Хуан Фа помогала лишь мысль о Янь, ожидающей в конце пути.

Караван оставлял за собой хорошо заметный след, но пыль быстро укрывала все ровным буроватым ковром, затопляла следы. Она набивалась в легкие, и в груди будто перекатывались неровные камни.

Кобылица шла недолго.

— Что случилось?! — закричал монах.

Хуан Фа завертел головой, всматриваясь, но не увидел спутника, пока тот не вынырнул из пыли всего в десятке чи.

— Боцзин! — запричитал купец.

Монах подергал за веревку, чертыхаясь, — напрасно. Боцзин стояла как вкопанная, фыркая и кашляя. Хуан Фа приложил ухо к ее груди, послушать легкие, — и кобылица решила, что хозяин отпустил ее, не желает больше мучить. Упала на колени, затем повалилась в рыжую пыль — умирать.

Хуан Фа не захотел покинуть Боцзин, оставить перед смертью одну. Накинул на морду плащ, надеясь защитить ее легкие от пыли. Опустился рядом на колени, долго гладил, шептал добрые слова.

— Оставь ее! — взмолился монах. — Не трогай! Язва перейдет на тебя!

— Я не могу ее бросить! — прокричал купец в ответ.

Но и сам уже понял: безнадежно. Хотел лишь утешить дорогую спутницу перед смертью.

— Принцесса моя, прости, — шептал снова и снова, гладя жесткую от пыли шерсть.

Мучимая бурей и язвой, лошадь умерла через час.

А тогда Хуан Фа снял седельные мешки с нажитым добром и поковылял дальше.

Закрыл изрезанные пылью глаза, позволил монаху вести.

Когда открыл, вокруг было темно. Может, потерял счет часам и уже настала ночь? Затем понял: он ужасался, стоя всего лишь на краю бури, а теперь она разыгралась в полную силу. Прежний ветер казался игрушкой по сравнению с нынешним, пыль накатывала волнами, захлестывала. Дымка, прятавшая солнце час назад, сгустилась, грозя загасить солнечный свет.

Хуан Фа подумал, что проклятие настигло его. Так хотел спасти кобылицу — и чародей вырвал ее из рук. Сколь же свиреп «Прекраснодушный герой» Баатарсайхан!

Он ковылял вслепую, ведомый монахом, чья способность ориентироваться среди рыжей мути казалась сверхъестественной. Купец из-за пыли не смог набрать в легкие воздух и подумал, что, вопреки всем усилиям, обречен задохнуться среди бури.

Кашляя, укрывая голову плащом и не видя ничего вокруг, он упал на четвереньки, пополз, держась за рукав монаха. И вдруг рука ткнулась в упругое. Это же шатер!

Монах склонился, распутывая завязку на пологе, приподнял его — и оба странника ввалились в убежище, где сидело несколько торговцев, одетых в лучшие образцы своего товара, в шелка, расцветками подобные певчим птицам и бабочкам. В шатре сиял золотой фонарь, купцы восседали вокруг него на подушках и пили чай. Даже под тканью воздух наполняла тончайшая пыль. Благородного вида ученый муж глянул пристально на Хуан Фа, словно узнал, и объявил:

— Вот, почтенные господа, обещанные мною гости. Как я и говорил, один свят, другой проклят.

Торговцы шелком уставились на пришельцев в изумлении.

— Невероятно! Посреди такой страшной бури! — вскричал один, а двое захлопали в ладоши, радуясь удивительному событию.

Ветер лютым демоном завывал снаружи, рыжая пыль висела густым туманом. Хуан Фа не сводил воспаленных, слезящихся глаз с мудреца-евнуха, чье лицо, несмотря на отсутствие бороды, казалось величественным и властным.

— Не следовало давать Баатарсайхану зуб дракона, — заключил мудрец, выслушав рассказ о невзгодах купца.

Прошло уже несколько часов с того времени, как странники укрылись в шатре, — но лишь теперь Хуан Фа смог отдышаться, рассказать о себе и взмолиться о помощи. День заканчивался, солнце уходило за горы среди оранжевой плотной мути. Торговцы шелком лежали в шатре, обуянные странной сонливостью, утомленные самим дыханием. Бодрствовали только мудрец да монах с купцом.

— Если чародей завладеет принадлежащим тебе, тем, чего ты касался, — получит власть над тобой, — сказал мудрец.

— Господин Вэн, я всего лишь хотел умилостивить его подношением!

— Он не простит тебя вовеки! — объявил мудрец, понурясь.

— Хоть что-нибудь можно сделать?! — вскричал монах. — Какие чары Баатарсайхан пустит в ход?

— Моя сфера — прорицания, я не сведущ во всем чародействе. Но я много странствовал, потому знаю обычаи и колдовство горных варваров. Баатарсайхан пошлет дух зверя с наказом вселиться в тело Хуан Фа, наполнить звериным голодом и стремлениями и тем привести к гибели.

— И что же это за зверь? — спросил монах.

— Трудно сказать. — Мудрец покачал головой. — Дух лисы наполнит похотью, дух волка — кровожадностью. Дух вепря сделает обжорой, дух обезьяны заставит вести себя подобно глупцу, — но мы далеки от земли обезьян… Скорее всего, это будет дух животного, обитающего поблизости от чародея.

Господин Вэн хлопнул в ладоши и велел тут же объявившемуся помощнику принести особый ларец. Отрок сбегал в другой шатер и вернулся вскоре. Господин Вэн приказал купцу лечь, вынул бутылочку с хной, кисточку для каллиграфии и принялся выписывать обереги на лице Хуан Фа.

— Дух зверя не сможет завладеть тобой, если не впустишь его сам, — объяснил, работая. — С ним можно и нужно бороться. Ты сможешь его отогнать при помощи моих заклинаний. Дух попытается проникнуть сквозь отверстие. Слабейшие места — ноздри и рот. Поэтому я окружу их письменами.

— Господин, вы сказали остальным, что я проклят. Как вы узнали?

Кисть замерла на мгновение.

— Я гадал сегодня на стеблях тысячелистника, толкуя смысл триграмм по «Ицзин».

Хуан Фа не слишком доверял «Ицзин», древней «Книге перемен». Согласно ей, жизнь любого человека подобна текучей воде. Форма и направление потока непрерывно меняются, и, чтобы сориентироваться, нужно гадать на стеблях тысячелистника, бросая их и читая в расположении знаки судьбы. Но гадание этим не исчерпывается. Многое зависит от способностей толкователя, его умения прорицать будущее.

Ненадежное, зыбкое ремесло.

— Значит, вы узнали о моем проклятии из «Книги перемен»?

— Уже несколько дней я предчувствовал твой приход. Стебли тысячелистника сказали мне: «Идет незнакомец, чьи руки в крови, а душа проклята. Враг его могущественней грядущей песчаной бури».

— Это все вы узнали из гадания?

Мудрец печально кивнул, затем оставил кисть и сложил руки.

— Я узнал немногим более — разве что время твоего прихода сюда.

— Смогу ли я спастись?

— Могущество Баатарсайхана намного превышает мое, — ответил мудрец, хмурясь. — Он смог наслать бурю, чтобы замедлить твое путешествие либо убить тебя — а это великое свершение. Однако я знаю: у человеческого сердца своя волшебная сила, не уступающая могуществу любого чародея. Возможно, если сумеем постичь эту силу…

Сердце Хуан Фа заколотилось неистово, обуянное надеждой.

— Возможно, есть гадание сильнее и совершеннее, чем «Иц-зин»?

Господин Вэн склонился сурово над купцом, лицо сделалось нарочито равнодушным и холодным, будто мудрец пытался скрыть раздражение.