— Ничего страшного, твой лекарь сидит рядом, возле кровати. Если тебя прихватит, будь спокоен: я знаю, что делать.

— Вот этого я и боюсь. — Его прищуренный взгляд перебежал на маленький контейнер с лекарствами и шприцами, лежащий на столе. — Моя задница чувствует себя так, будто я уселся на куст утесника без штанов.

— Хорошо, — удовлетворенно сказала я. — Через час ты получишь еще порцию. А сейчас валяй рассказывай.

Джейми поджал губы, но потом, вздохнув, расслабился. Он с усилием приподнялся и оперся на подушки здоровой рукой. Я не стала ему помогать.

— Ладно, — сказал он наконец, глядя вниз и выводя пальцем звездочки на краю одеяла. — В общем, это было, когда я вернулся из Англии.

Он вернулся из Озерного края, перевалив через протяженную каменную стену, что отделяет Англию от Шотландии и на широкой спине которой в древности собирались на торжища и вершили суд жители границ.

— Там есть камень, который отмечает границу, может быть, ты знаешь, это такой древний камень, он и с виду–то похож на рубежный знак.

Джейми взглянул на меня вопросительно, и я кивнула. Я действительно знала его, огромный менгир высотой футов в десять. В мое время кто–то вырезал на одной его грани «Англия», а на другой стороне — «Шотландия».

Там Джейми остановился передохнуть, как останавливались тысячи путников на протяжении многих лет. Позади оставалось прошлое: тюрьма, изгнание, унижение, а впереди, за зелеными равнинами, виднелись окутанные туманом далекие утесы горной Шотландии.

Джейми взъерошил волосы здоровой рукой, как делал всегда, когда погружался в раздумье, отчего на макушке затопорщились маленькие яркие завитки.

— Тебе не понять, каково это — так долго жить среди чужих.

— Неужели? — язвительно заметила я.

Джейми удивленно посмотрел на меня и улыбнулся, опустив глаза на покрывало.

— Ну, может быть, тут я ошибся — тебе это понятно. Но ты изменилась, разве нет? Хоть ты и стараешься сохранить воспоминания о доме и о том, кто ты, — ты изменилась. Не стала чужой — ты никогда не станешь ею, даже если бы захотела, — но ты не такая, какой была.

Я подумала о себе, молча стоявшей рядом с Фрэнком, скучавшей в ярком водовороте университетских вечеринок, возившей детскую коляску по чопорным паркам Бостона, играющей в бридж и беседующей с другими женами и матерями, которые говорили на чужом языке домохозяек среднего класса. Чужая, вот уж точно!

— Да, — согласилась я. — Понимаю. Продолжай.

Джейми вздохнул, почесал нос указательным пальцем.

— Итак, я возвратился. — Он поднял глаза и слабо улыбнулся. — Что ты там сказала Айену–младшему? «Дом там, где нас, когда бы ни пришли, не могут не принять»?

— Именно, — сказала я. — Это цитата из поэта по фамилии Фрост. Но что ты этим хочешь сказать? Уж конечно, твоя семья была рада снова тебя увидеть!

Джейми нахмурился, перебирая пальцами одеяло.

— Так–то оно так, — медленно произнес он. — Не в этом дело. Я не хочу сказать, будто они дали мне почувствовать, что я нежеланный гость, вовсе нет. Но меня так долго не было! Майкл, маленькая Джанет и Айен даже не помнили меня. — Он печально улыбнулся. — Правда, до них доходили слухи. Когда я вошел на кухню, они вжались в стену и уставились на меня круглыми глазами.

Он слегка подался вперед, стремясь донести до меня свои чувства.

— Понимаешь, когда я прятался в той пещере, было совсем другое дело. Дома я не жил, и они редко видели меня, но я всегда был рядом, я всегда был частью семьи. Я наблюдал за ними, я знал, когда им голодно или холодно, или когда заболевали козы, или выдавался неурожай, даже когда меняли кухонную дверь. Потом я отправился в тюрьму, — совсем другим тоном сказал он. — А из тюрьмы в Англию. Конечно, я писал им, а они мне, но это не одно и то же — увидеть на бумаге несколько накорябанных слов, рассказывающих о том, что происходило несколько месяцев назад. А когда я вернулся…

Джейми пожал плечами, поморщившись, оттого что это движение потревожило его руку.

— Все изменилось. Айен спрашивал меня, что я думаю об огораживании старого пастбища Кирби, но я знал, что он уже велел своему сыну этим заняться. Я бродил по полям, и народ смотрел на меня с подозрением, считая чужаком. А когда меня узнавали, то у них глаза округлялись, будто они увидели привидение.

Он замолчал и посмотрел в окно, где посаженный его матерью розовый куст терся ветками о стекло.

— Впрочем, наверное, я и был привидением, если ты понимаешь, о чем я.

— Может быть, — сказала я.

По стеклу стекали капли дождя, такие же серые, как небо.

— Такое чувство, будто твои связи с землей оборваны, — быстро сказала я. — Плывешь через комнаты, не ощущая своих шагов. Слышишь, что люди обращаются к тебе, и не понимаешь, что они говорят. Я помню это — так было до того, как родилась Бри.

Правда, у меня тогда сохранялась одна связь, якорь, крепивший меня к жизни, — мой ребенок.

Джейми молча кивнул, не глядя на меня. В очаге шипел и потрескивал торф, от которого пахло горной Шотландией, а по дому распространялся теплый, уютный запах пекущегося хлеба.

— Я был здесь, — тихо сказал он, — но не дома.

А ведь даже я ощущала здесь притяжение — притяжение дома, семьи, самого этого места. Я, с детства не знавшая, что такое дом, чувствовала желание осесть здесь и остаться навсегда, надежно, тысячей нитей врасти в эту уютную повседневность, в эту привязывающую к себе землю. Каково же было ему, выросшему здесь, вскормленному этой землей, вернуться и почувствовать, что он лишился корней?

— И думаю, я был одинок, — тихо произнес Джейми.

Он откинулся на подушку и закрыл глаза.

— И я так думаю, — проговорила я, стараясь, чтобы в моем голосе не прозвучала нотка сочувствия или осуждения.

В одиночестве я и сама знала толк.

Джейми открыл глаза и посмотрел на меня со щемящей откровенностью.

— Да, это тоже имело значение, — сказал он. — Не первостепенное, но имело.

Дженни то исподволь, то прямо, то мягко, то настойчиво пыталась его женить. Она знакомила его и с симпатичными вдовушками, и с добронравными девицами, но поначалу без толку. И только осознав свою отчужденность и отчаянно желая ощутить привычное единение, он начал к ней прислушиваться.

— Лаогера была замужем за Хью Маккензи, одним из арендаторов Колума, — продолжал он. — Однако Хью был убит при Куллодене, и два года спустя Лаогера вышла замуж за Саймона Маккимми из клана Фрэзеров. Две девочки — Марсали и Джоан — его дочери. Англичане арестовали его несколько лет спустя и отправили в тюрьму в Эдинбурге.

Он уставился на темные балки потолка над головой.

— У него был хороший дом и собственность, стоящая того, чтобы ее отобрать. Этого оказалось достаточно, чтобы представить горца изменником, неважно, сражался он открыто за Стюартов или нет.

Голос его становился хриплым, и он прокашлялся.

— Саймону повезло меньше, чем мне. Он умер в тюрьме до суда. Корона пыталась наложить руку на всю его собственность, но Нед Гоуэн отправился в Эдинбург, выступил на процессе в защиту Лаогеры и сумел–таки отстоять главный дом и немного денег под тем предлогом, что это неотчуждаемая вдовья доля.

— Нед Гоуэн? — произнесла я с приятным удивлением. — Неужели он до сих пор жив?

Именно Нед Гоуэн, маленький пожилой адвокат, который консультировал клан Маккензи по юридическим вопросам, двадцать лет назад спас меня от сожжения на костре. Мне он уже тогда казался совсем древним. Джейми улыбнулся, заметив мою радость.

— О да! Черта с два он помрет, разве что кто–нибудь грохнет его топором по голове. Старина Нед выглядит точно так же, как выглядел всегда, хотя ему уже за семьдесят.

— Он по–прежнему живет в замке Леох?

Джейми кивнул, взял со стола графин с водой, сделал глоток и поставил графин обратно.

— В том, что от него осталось. Правда, в последние годы он много времени провел в разъездах, защищая обвиненных в государственной измене и участвуя в судебных тяжбах по возвращению собственности.