Джейми горько улыбнулся.

— Есть поговорка: «После войны первыми появляются вороны, поедающие плоть, а за ними законники, подбирающие кости». — Он непроизвольно потянулся к своему левому плечу, массируя его. — Но поговорка поговоркой, а Нед, несмотря на свою профессию, славный малый. Он мотается то в Инвернесс, то в Эдинбург, иногда даже в Лондон или Париж. И порой по пути заворачивает сюда передохнуть.

Именно Нед Гоуэн, вернувшись из Балриггана в Эдинбург, упомянул Дженни о Лаогере. Дженни навострила уши, расспросила его о подробностях и, сочтя их удовлетворительными, сразу же послала в Балригган Лаогере и двум ее дочерям приглашение в Лаллиброх на предстоящие вскоре новогодние праздники.

В тот вечер дом сиял огнями, во всех окнах горели свечи, лестницы и двери украшали ветки падуба и плюща. После Куллодена волынщиков в горной Шотландии поубавилось, но по случаю праздника волынщика все же нашли, как и скрипача, так что над лестницей витала музыка, смешиваясь с головокружительными запахами ромового пунша, сливового пирога, миндальных пирожных и савойского печенья.

Джейми спустился поздно и чувствовал себя не вполне уверенно. Многих из гостей он не видел почти десять лет и, по правде говоря, не горел желанием встретиться с ними снова, чувствуя, что изменился и отдалился от них. Однако Дженни справила ему новую рубашку, вычистила и починила плащ, гладко причесала и заплела его волосы, и у него просто не было предлога, чтобы не спуститься к шумной компании и не оценить угощение.

— Мистер Фрэзер?

Пегги Гиббонс заметила его первой и, ничуть не смущаясь, поспешила к нему через комнату с сияющим лицом и распростертыми объятиями. Захваченный врасплох, он крепко обнял ее в ответ и моментально был окружен маленькой толпой женщин, которые восклицали, поднимали маленьких детей, родившихся после его отъезда, целовали его в щеки и гладили по рукам.

Мужчины вели себя более сдержанно, ограничиваясь грубоватыми приветствиями или хлопками по спине, пока Джейми проходил через комнаты, но в конце концов он удрал от этого общего внимания в кабинет лэрда.

Когда–то здесь был кабинет его отца, потом его собственный, а в годы его отсутствия здесь обосновался управлявший делами имения зять. Гроссбухи, реестры и счета были аккуратно сложены на краю обшарпанного письменного стола. Он провел пальцем по кожаным корешкам, ощущая удовольствие от прикосновения. В этих бумагах отражалось все: посевы и урожаи, бережные, осмотрительные покупки и приобретения, медленные приращения и неизбежные траты, составлявшие ритм жизни арендаторов Лаллиброха.

На маленькой книжной полке он нашел деревянную змейку, оставленную им здесь перед отправкой в тюрьму, как и многое другое, представлявшее ценность. Например, иконку, вырезанную из вишневого дерева, подарок его старшего брата, умершего в детстве. Он сидел на стуле за письменным столом, поглаживая основательно потертые изгибы змейки, когда дверь в кабинет открылась.

— Джейми? — произнесла она, застенчиво стоя на пороге.

Он не потрудился зажечь лампу в кабинете, и ее силуэт очерчивали лишь горевшие в коридоре свечи. Ореол светлых волос, распущенных, как у девушки, делал лицо почти невидимым.

— Может быть, ты помнишь меня? — спросила она, не решаясь войти в комнату без приглашения.

— Да, — сказал он, помолчав. — Да, конечно помню.

— Там музыка, — заметила она.

Так оно и было: из большой гостиной доносилось пиликанье скрипки, топот ног и бравые восклицания. Судя по всему, веселье было в разгаре. После такого гулянья многие гости под утро заснут прямо на полу.

— Твоя сестра говорит, что ты прекрасно танцуешь, — сказала она, все еще робко, но не без настойчивости.

— Да я невесть сколько времени не танцевал, — неуверенно возразил Джейми, вдруг почувствовав, что при звуках музыки ноги сами стали проситься в пляс.

— Это «Вереск, вот моя постель». Знаешь эту мелодию? Может быть, пойдем посмотрим, все ли ты забыл?

Она протянула ему маленькую и изящную руку. Джейми встал, принял предложенную руку и сделал первые шаги в поисках себя.

— Это было здесь, — сказал он, обведя взглядом комнату, где мы сидели. — Дженни распорядилась убрать всю мебель, кроме одного стола с едой и виски. Скрипач стоял там, у окна. Молодая луна светила над его плечом.

Он кивнул в сторону окошка, в которое скребся куст, и на лице его промелькнул мимолетный отблеск того Нового года. Меня это неприятно кольнуло.

— Мы танцевали всю ночь напролет, иногда с другими, но главным образом друг с другом. А уже на рассвете многие отправились по народному обычаю гадать. Мы тоже пошли. Ты знаешь этот обычай: одинокие женщины закрывают глаза, кружатся, а когда открывают, то первое, что они увидят, должно рассказать им о суженом.

Было много смеха, когда гости, подогретые виски и танцами, толкались у двери. Лаогера держалась позади, раскрасневшаяся и смеющаяся, сказав, что это игра для юных девиц, а не для матроны тридцати четырех лет. Но остальные настаивали, и она предприняла попытку. Развернулась три раза по часовой стрелке и, открыв дверь, вышла на холодный утренний свет и завертелась снова. И когда она открыла глаза, полные ожидания, они остановились на лице Джейми.

— В общем… она была вдовой с двумя детьми. Ей нужен был муж, это ясно. Мне нужно было… что–то.

Джейми уставился на очаг, на красную массу торфа, дающую тепло, но совсем мало света.

— Я подумал и решил, что мы могли бы помочь друг другу.

Они тихо поженились в Балриггане, и он перевез туда свои немногочисленные пожитки. А меньше чем через год уехал оттуда и отправился в Эдинбург.

— А что же случилось? — спросила я с любопытством.

Джейми беспомощно поднял на меня глаза.

— Не могу сказать. Не то чтобы было так уж плохо, просто ничего не складывалось. — Он устало потер рукой лоб. — Наверное, в этом была моя вина. Я все время как–то ее разочаровывал. Бывало, за ужином ни с того ни с сего глаза ее наполняются слезами, она, рыдая, выходит из–за стола, а я остаюсь сидеть, гадая, что на сей раз сделал не так.

Он сжал кулак на покрывале, потом напряжение его отпустило.

— Господи, я никогда не знал, что сделать для нее или что сказать! Что бы я ни говорил, все было не так. И бывали дни — да что там дни, недели! — когда она не разговаривала со мной, отворачивалась, когда я подходил к ней, и стояла, уставившись в окно, пока я не уходил снова.

Его пальцы пробежались по параллельным царапинам на лице и шее. Теперь они почти зажили, но следы моих ногтей были все еще заметны на его светлой коже. Он покосился на меня.

— Ты никогда не поступала так со мной, англичаночка.

— Это не мой стиль, — согласилась я с улыбкой. — Если я сержусь на тебя, ты, черт возьми, по крайней мере знаешь почему.

Он хмыкнул и снова прилег на подушки. Некоторое время мы оба молчали. Потом, глядя в потолок, он сказал:

— Я думал, что не хочу ничего знать, как это было — с Фрэнком, я имею в виду. Наверное, я был не прав.

— Могу рассказать тебе обо всем, что ты захочешь узнать, — сказала я. — Но не сейчас. Пока твоя очередь.

— Она боялась меня, — тихо проговорил он после долгого молчания. — Я пытался быть с ней деликатным… Господи, да просто из кожи вон лез, делая все, что, по моему разумению, могло понравиться женщине! Но все без толку.

Его голова беспомощно повернулась, оставив вмятину в перьевой подушке.

— Может быть, дело было в Хью, а может быть, в Саймоне. Я знал их обоих, и они были хорошими людьми, но никто не знает, что происходит на супружеском ложе. Может быть, причина заключалась в вынашивании и родах: не всем женщинам это дается легко. Так или иначе, несмотря на все мои потуги, что–то во мне ее задевало или ранило. Стоило к ней прикоснуться, как она вздрагивала с болью и страхом в глазах.

Вокруг его закрытых глаз разбегались грустные морщинки, и я порывисто взяла его за руку.

Он мягко сжал мою ладонь и открыл глаза.