— Как дела у моей сестры? — спросил он Фергюса.

— Хорошо, милорд, очень хорошо!

Искренний тон этого заверения подтвердил подозрения Джейми.

— Схваток еще не было? — настойчиво спросил он.

— Нет, милорд! Конечно нет!

Джейми наклонился и схватил плечо Фергюса своей ручищей, словно тисками. Хрупкие кости подростка навеяли не самое приятное в такой момент воспоминание о кроликах, разделанных им для Дженни, но сейчас было не до церемоний, и он усилил хватку. Фергюс завертелся, пытаясь вывернуться.

— Говори правду, малый, — велел Джейми.

— Нет, милорд! Правда!

Пальцы Джейми сжались еще сильнее.

— Она велела не говорить мне?

Должно быть, запрещение Дженни было высказано буквально и касалось только родов, поэтому на этот вопрос Фергюс счел возможным ответить. Что и сделал с явным облегчением:

— Да, милорд!

— Ага!

Он выпустил Фергюса. Тот вскочил на ноги и затараторил, потирая костлявое плечо:

— Она сказала, что я ничего не должен говорить вам, сказать только о солдатах, милорд, потому что, если я скажу, она отрежет мне все мужские причиндалы и сварит их, как колбасу с репой.

Услышав эту угрозу, Джейми не удержался от улыбки.

— Может, нам и не хватает еды, — заверил он своего протеже, — но не до такой степени.

Джейми бросил взгляд на горизонт: над черными силуэтами сосен уже проступало ясное розовое свечение.

— Тогда пойдем, а то через полчаса совсем рассветет.

В этот ранний час в доме не было и намека на тишину. Любой с первого взгляда понял бы, что дела в Лаллиброхе обстоят не как обычно. На дворе был выставлен котел для кипячения одежды, но огонь под ним давно погас, и вода остыла. Из коровника доносилось отчаянное мычание, указывавшее на то, что единственная его обитательница настойчиво требовала дойки, а раздраженное блеяние в загоне извещало о непреложном желании коз подвергнуться той же процедуре.

Стоило Джейми войти во двор, как ему под ноги с оглушительным кудахтаньем метнулись три курицы, преследуемые заходящимся в лае терьером Джеху, охотником на крыс. Возмущенный подобным разбоем среди бела дня, Джейми дал псу такого пинка под брюхо, что того подбросило в воздух. Он удивленно взвизгнул и, шлепнувшись наземь, поспешил убраться от греха подальше. Добравшись до гостиной, Джейми обнаружил там малышей, старших мальчиков, Мэри Макнаб и другую служанку, миссис Кирби, суровую строгую вдову, которая читала им выдержки из Библии.

— «И не Адам прельщен, но жена, прельстившись, впала в преступление», — вещала миссис Кирби.

Сверху донесся громкий протяжный крик. Он доносился снова и снова, и вдова, видимо желая, чтобы до всех лучше дошел смысл слов Писания, выдержала паузу, после чего возобновила чтение. Взгляд ее глаз, бледно–серых и влажных, словно сырые устрицы, метнулся к потолку, затем с удовлетворением остановился на растерянных, напряженных лицах слушателей.

— «Впрочем спасется через чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием» [2].

Китти разразилась истерическими рыданиями и уткнула головку в плечо сестры. Мэгги Элен под россыпью веснушек сделалась красной, а вот ее старшего брата эти непрекращающиеся вопли заставили мертвенно побледнеть.

— Миссис Кирби, — сказал Джейми, — будьте любезны прерваться.

Слова был произнесены достаточно корректно, но взгляд, вероятно, был такой же, какой увидел Джеху перед своим знаменательным полетом, последовавшим за соприкосновением с сапогом, потому что миссис Кирби осеклась, ахнула и уронила Библию.

Джейми нагнулся, поднял ее и показал миссис Кирби зубы. За улыбку это выражение сошло бы едва ли, но эффект возымело. Миссис Кирби побледнела и приложила руку к полной груди.

— Может, вам лучше пойти на кухню и заняться делом? — сказал он, вскинув голову, отчего Сьюзи, кухарка, вылетела точно лист, гонимый ветром.

Миссис Кирби пусть не столь поспешно, сохраняя достоинство, но последовала за нею.

Воодушевленный своей маленькой победой, Джейми быстро приспособил всех к делу: вдове Муррея с дочерьми было велено заняться стиркой, младших ребятишек послали под присмотром Мэри Макнаб ловить кур, ребята постарше с явным облегчением двинулись в загон и коровник ухаживать за животными.

Когда комната наконец опустела, он задумался, что делать дальше. Некое смутное чувство долга призывало остаться как бы на страже, хотя он отчетливо понимал, что, как и говорила ему Дженни, на деле он, при любом раскладе, помочь ей ничем не может. Повитуха, судя по тому, что во дворе был привязан незнакомый мул, уже прибыла и находилась с Дженни наверху.

Не в состоянии усидеть на месте, он беспокойно бродил по гостиной с Библией в руке, трогая вещи. Вот книжная полка Дженни с царапинами и сколами, пострадавшая при последнем, случившемся в прошлом году вторжении в дом красных мундиров. А вот большой серебряный поднос для фруктов и цветов, вделанный в середину стола, оказался слишком велик для солдатского ранца, поэтому его, хоть немного и искорежили с досады прикладами, не выломали и не утащили. Впрочем, англичане вообще не слишком–то поживились в имении. Кое–какая мелочь, конечно, прилипла к их рукам, но немногие по–настоящему ценные вещи вместе с вином Джареда были надежно укрыты в убежище священника. Так назывались потайные комнаты без окон, которые с шестнадцатого века, когда католическая церковь в Англии оказалась под запретом, стали появляться в домах джентльменов–католиков как укрытие для их духовных пастырей.

Услышав протяжный стон сверху, Джейми невольно бросил взгляд на семейную Библию в своей руке и почти бессознательно дал книге раскрыться на первой странице, где велась хроника браков, рождений и смертей членов семьи.

Записи начались с брака их родителей. Брайан Фрэзер и Элен Маккензи. Имена и дата были выведены четким округлым почерком матери, а ниже размашистыми каракулями отца сделана короткая приписка. «Брак по любви», — гласила она. Красноречивое примечание, учитывая следующую запись, засвидетельствовавшую рождение Уилли где–то через два месяца после свадьбы.

Джейми, как всегда, улыбнулся при виде этих слов и поднял глаза на свой портрет, где он в двухлетнем возрасте был изображен рядом с Уилли и Брэном, большим охотничьим псом, шотландской борзой. Это все, что осталось от Уилли, который умер от оспы в одиннадцать лет. На холсте имелся разрез — след от удара штыком, в котором выразилось крушение надежд его былого владельца.

— А если бы ты не умер, — произнес Джейми тихо, обращаясь к мальчику на картине, — что тогда?

Действительно, что тогда? Закрывая книгу, он задержался взглядом на последней записи: «Кэтлин Мэйзри Муррей, родилась 3 декабря 1749 года, умерла 3 декабря 1749 года». Ох, вот и еще вопросы. Не заявись тогда, второго декабря, красные мундиры, может быть, и Дженни не родила бы до срока? А имейся у них в достатке еды и не будь сестра, как и все они, исхудавшей от недоедания, помогло бы это?

— Невозможно сказать, верно? — снова обратился он к картине. Там рука старшего брата покоилась на его плече, и он помнил, что всегда чувствовал себя уверенно, когда Уилли стоял позади него. Сверху снова донесся вопль, и руки Джейми в спазме страха сжали книгу.

— Молись за нас, брат, — прошептал он, перекрестился, положил Библию и направился к амбару помочь мальчишкам управиться со скотом.

Помощи там, правда, особой не требовалось. Рэбби с Фергюсом были более чем способны позаботиться о немногих оставшихся домашних животных, а юный Джейми в свои десять лет был достаточно крепок и смышлен, чтобы существенно подсобить им в работе. Оглядевшись по сторонам в поисках дела, Джейми набрал охапку сена и понес его вниз по склону к мулу повитухи. Когда сено закончится, корову придется зарезать: в отличие от коз она не добудет себе достаточно пропитания на зимних склонах, даже при том, что младшие дети таскают ей траву. Если повезет, засоленной туши хватит до весны.