В „Шлоссе“ было найдено много документов, показывающих, что Роде стоял во главе охраны музейных ценностей во всей Восточной Пруссии. Он вывозил отсюда вещи в замки… Но от него ничего нельзя добиться. Он не лжет, но говорит очень мало, только тогда, когда мы и без него что-нибудь открываем. Когда сейчас мы подошли к двум последним комнатам Шлосса, где стоит вести раскопки, он, видя, что мы будем продолжать копать, подробно описал, что там стоит: негативный и фильмофонды, сундук с фарфором, картины. Я никак не могу добиться, чтобы с Роде поговорили по-серьезному, а не гладили его по головке и не манили „системой пряника“. Подобру он ничего не расскажет. По-моему, матерый фашист…
В маленькой комнатушке отыскиваем вещи для полковника Фисунова. Я отдал ему из Шлосса два ковра современной фабричной работы (не музейный фонд, а ковер, лежащий на полу орденского помещения). А потом мы с Фейерабендом отыскали где-то третий ковер и т. д. Пусть! Это может помочь работе, то есть от Фисунова можно будет получить машину для перевозки из Вильденгофа архива Шверинских.
Эти дни продолжал раскопки в замке. Маленькая комнатка расчищена. Нашли сохранившуюся фонотеку музея и десять цветных стекол начала XVII века. Каким чудом сохранились они под многотонным завалом? Начали расчистку последней комнаты (коридора). Работа крайне трудная. Все завалено. Лежат огромные плиты железобетонных покрытий, рельсы и пр. на высоту до 5 метров… Беляева уезжала к знакомым в Велау. В это время мне случайно удалось добиться свидания с генералом Прониным (комендантом Кенигсберга). Я просил у него машину для вывоза архива Шверинских и получил отказ — нет якобы горючего! А кругом все катаются на машинах. Из-за двадцати пяти литров горючего гибнет архив! (Ковры не помогли. А может, те ковры надо было всучить не жадному полковнику, а коменданту города? — Ю. И.). В замок ввели на квартирование 1-ю Московскую часть. Вещи хранятся в незапертом помещении. Что делать? Буду добиваться их перевоза в архив, но, боюсь, безуспешно (увы, не боец вы, профессор. Не боец! — Ю. И.).
Итак, наша работа, по-видимому, пойдет впустую. Вещи мы запакуем, но сохранятся ли они? Маловероятно. Настроение упало. При таких условиях нет смысла больше оставаться в Восточной Пруссии. Надо скорее закончить то, что начато, и ехать обратно. Планируем уехать 18-го…
В замке я почти закончил раскопки. Осталось работы дня на три-четыре. И упаковка и перепись вещей. Встретилось довольно много хорошего фарфора — китайского, берлинского, майсенского. Интересна коллекция копий с медалей этой войны, собранных Штандингером и хранившихся в замке — „За взятие Киева“, „За взятие Парижа“, „За взятие Сингапура“, в честь вторжения в Англию и т. д. Есть деревянная скульптура XIII–XIV веков, мраморная скульптура Вильде, подаренная музею Муссолини. Вещей много, но что будет с ними после нашего отъезда, не знаю. Капитан Чернышев собирается уходить в другую армию и уезжать. Без него все погибнет. Сегодня, в воскресенье, не работаем…
13 июля. Давно не писал. Накопилось много нового. Беляева и Пожарский закончили свою работу. Я думал закончить 12-го, но к концу дня полез на стену (буквально по краю отвесной стены) и открыл на сохранившейся площадке второго этажа следы коллекции фарфора. Тотчас достал лестницу и пригнал туда рабочих и начал раскопки. Это оказались четыре ящика с отборным фарфором. Ящики упали с третьего этажа, много побито, но около сорока вещей сохранилось, фарфор исключительный! Все это я упаковал в пять ящиков для Москвы. Все раскопки закончены. Все вещи упакованы в шестьдесят ящиков. Половина отобрана для Москвы. Вещи снесены в две запирающиеся комнаты замка. Чернышев обещает завтра перевезти вещи, предназначенные для вывоза, в архив, где есть специальная охрана…
Я допрашивал Роде о коллекциях, находившихся в замке, его ответы совпали с текстом найденных документов. Вот его показания: „Минский музей. Вещи были привезены весной сорок третьего года и стояли в восточном крыле здания на третьем этаже… Лучшие вещи были отобраны, запакованы, и Восточное министерство собиралось их эвакуировать, но не успело, и все вещи погибли при налете в августе 1944 года. Из польских собраний были: три картины на дереве, Брейгель „Нотариальная контора“, „Амур и Психея“. Прусский музей был эвакуирован сначала в Растенбург, а затем в Померанию“».
На этом записи в дневнике кончаются, но позвольте, профессор, уважаемый Александр Яковлевич, как же так? А что же Янтарная комната? Ведь вы уже имели на руках докладную записку директора кенигсбергских музеев, что, во-первых, ящики с янтарными панелями находились во дворе замка до 5 апреля. Во-вторых, что Янтарная комната переправлена в «надежное место», в-третьих, что огромное количество ценностей было вывезено из Кенигсберга в Вильденгоф. Вы, профессор, были там и увидели, что все исчезло. Все, кроме архива, куда-то переправлено, сокрыто, но куда? Это наверняка знал Роде. Знал! Не мог не знать, если занимался переправкой в Вильденгоф, а значит, наверняка до самых мелочей был продуман и дальнейший маршрут всех этих сокровищ в иные замки, подвалы и бункеры, не так ли, профессор? Разве эти мысли не приходили вам в голову? Конец розыскам! «Нет смысла больше оставаться в Восточной Пруссии».
Завтраки, обеды, ужины в ресторане бывшего отеля «Берлин». Чернышев уже уехал, и теперь профессор проводит время в компании молодого младшего лейтенанта Забродского, теперь уже фрейлен «Лизочку» и подавно не дозовешься. Вся хрустящая, накрахмаленная, возбуждающе пахнущая какими-то нежными, наверняка французскими, духами, она пробегает мимо их стола, в угол ресторана, где сидит шумная, веселая компания с молодым, высоким полковником-танкистом. У него русые волосы, шрам через все лицо, широкая грудь в орденах. Улыбается, когда «Лизочка» подходит к их столу, уверенно кладет ей на бедро руку, что-то шепчет в розовое ушко. «Лизочка, компотика бы», — занудно взывает лейтенант. «Яволь, яволь! — быстро отвечает „Лизочка“, порхая по залу, как яркая, привлекающая взоры всех мужчин бабочка. — Айн момент». Из зоопарка, что напротив, доносится мощный рев — это требует морковки единственный уцелевший после штурма его обитатель бегемот Ганс. «Бреду я, в томленьи счастливом неясно ласкающих дум, по отмели, вскрытой отливом, под смутно-размеренный шум… — негромко, задумчиво, глядя куда-то сквозь младшего лейтенанта, декламирует профессор и постукивает вилкой по тарелке. — Волна набегает, узорно, извивами чертит песок, и снова отходит покорно, горсть раковин бросив у ног…» — Замолкает. Кладет вилку. Вот, наконец-то «Лизочка» несет компот. Профессор спрашивает у Забродского: «А что остальные бумаги Роде? Когда их переведут? И куда подевался Роде? После того как его вызывали в „Серый дом“?» Младший лейтенант выпивает компот, вылавливает в нем косточки от урюка и раскусывает их крепкими зубами. Говорит: «Там сказали, что его сразу отпустили. Ведь он никаких преступлений не совершал, а жег свои собственные бумаги. Куда он подевался? Ушел куда-то, вот и все».
«Вот и все. Брюсов Роде больше не видел», — пишет в своей «Версии» Арсений Владимирович Максимов — архитектор, художник, создавший целую галерею рисунков разрушенного Кенигсберга с натуры, внучатый племянник великого ученого Менделеева, много сил положивший на восстановление его загубленного поместья под Москвой, превращение сохранившихся зданий в музей… Вот и все! Почувствовав свой промах, Брюсов ВСПОМНИЛ об оставшихся после Роде документах. Прошла еще неделя, когда Брюсов начал их изучать. Вот здесь-то он и узнал, что Янтарная комната была уже как бы в его руках, но уплыла по его беспечности! Он обнаруживает три документа, которые пунктуально подшиты к делу с ответными текстами. Здесь у ученого волосы встали дыбом. Он уяснил себе, кого он упустил… По тексту этих документов оказалось, что сам Гитлер трижды требовал доставить Янтарную комнату в Берлин, но Роде умышленно оттягивал ее отправку.
Документ первый гласил: «Фюрер приказал доставить Янтарную комнату в Берлин». В подколотом ответе Брюсов читает: «Многоуважаемый фюрер!..» — далее на две трети машинописного листа следуют выражения почтения, преданности и добрые пожелания. И только треть листа делового текста: «Янтарная комната реставрируется, так как за последние столетия она пришла в ветхость. Как только все закончится, она будет немедленно доставлена Вам. Доктор Роде». Документ второй датируется месяцем позже первого. Гитлер вновь приказывает доставить Янтарную комнату и — немедля! Доктор Роде вновь, излив свои почтения фюреру, пишет: «Янтарная комната завершается реставрацией и днями будет упакована». Третий документ адресуется уже не доктору Роде, а на имя Эриха Коха — с категорическим приказом доставить Янтарную комнату в Берлин немедленно. На этом документе виза красным карандашом Эриха Коха, требующая от Роде немедленного исполнения приказа фюрера. Третий ответ вновь дается от лица Роде. После очередных заверений в почтении и уважении ответ гласит: «1. Железные дороги перерезаны красными. 2. Морем отправлять не рискуем, оно активно контролируется противником. 3. В воздухе постоянно висит авиация красных. Даю государственную гарантию, что Янтарная комната хранится в достаточно надежном месте, в третьем ярусе бункера, вход замаскирован. Доктор Роде».
