На сорок первый день нас со Светой вызвали на комиссию по родовым вопросам. Присутствовало много разных людей, обсуждалось сразу несколько вопросов. Основные: кому отходят жёны погибших. У меня случился культурный шок. Оказывается, не может быть женщина одна, без мужа. Девушка до замужества сколько-то может, только всё равно должен быть старший мужчина, который за неё отвечает. Эта опека похожа на опеку детей. В-частности, вдовы должны быть пристроены по истечении полугода. Траур длится полгода. А потом вдова обязана ткнуть пальцем и сказать: кого она хочет иметь мужем или опекуном. На церемонии присутствовал некий жрец, он сказал: «На сороковой день душа окончательно покидает наш мир. Завтра траур заканчивается для всех, кроме вдовы». Я тогда не придал этому значения: «Ну, заменили попов на жрецов, ну и ладно, что тут такого?» Большую часть родовой комиссия просидел, думая о своём, слушал вполуха. И тут, оба-на, дело коснулось меня лично. Когда говорили что-то о переходе Марины к Ивану, побратиму Фёдора — ничто не цепляло моего внимания. Не сообразил я, что у меня тоже был побратим, что у Витьки теперь жена вдовой стала. Светка меня пихнула локтем в бок, чтоб слушал.

Дааа, дела! Для вдовы Виктора Кривоноса предложено несколько кандидатур опеки: дед Виктора, младший брат Андрей, государственный муж, и я, Журавлёв Юрий Григорьевич, побратим покойного. Оказывается, родственники по линии мужа и побратим, имеют преимущественное право на жену погибшего воина. Обычная помощь или опека смысла не имеет, так как государство обеспечивает материальную сторону само. А вот духовную… Считается, что мать-одиночка не может воспитать нормальных детей без мужа; даже девочек. Девочки не видят модельного поведения матери с мужем. А всякий опыт общения с людьми в другой обстановке тут не помощник. Процент распавшихся семей от детей, выросших в неполных семьях, в три раза выше, чем в полных. Когда я поинтересовался у жреца: откуда данные, тот сказал, что из России и других стран. Ещё он сказал, что взять вдову побратима к себе женой — честь. А за безосновательный отказ Диктатор велит рейтинги социальной ответственности и ведической лояльности понижать. Хотя я таблицу рейтингов наизусть не помнил, но эти — очень важные, на многое влияют, могут быть большие проблемы. Чёрт! На ровном месте! Впрочем, Алёна может найти себе второго мужа сама, любого другого. Не сошёлся же на мне свет клином? Это, ведь, всего лишь преимущество, не обязаловка?

Деду Виктора семьдесят два года. Это бред! Комиссия его кандидатуру рассматривала на полном серьёзе, в деле фигурировала даже справка от врачей что-то там про сперматозоиды. Блин, ну и Веды, ну и порядки! С Андреем сложнее. Ему пятнадцать лет. Совершеннолетие для мальчиков в нашем СССР наступает только в двадцать один год. Официально, до того времени, жениться нельзя. А для девочек — в шестнадцать! Ну и порядки! До двадцати одного года можно назначить другого опекуна, если Андрей согласится. Что такое государственный муж, никто мне не объяснял, и, честно говоря, страшно даже об этом думать. Последняя кандидатура — это я. Вот тебе и раз! Подумал Штирлиц…

— Света, я не хочу! Она мне в дочери годится! Ей — двадцать, а мне — тридцать семь. Ну, куда это годится?!

— Юра, ты чего на меня кричишь? Я, что ли, тебя побратима брать заставляла? Или ты со мной советовался? У меня было ощущение, что если бы я не спросила про шрам на руке, так ты ничего бы и не сказал. Вчера бы узнала.

— Света, но я не думал, что всё так серьёзно! Я считал это ничего не значащим ритуалом. Я не хочу!

— Ты так говоришь, как будто я тебя заставляю. Сама не хочу тебя ни с кем делить. Одно дело — Алёна-подруга, и другое дело — вторая жена.

Тишину квартиры разорвал резкий прерывистый сигнал звонка. Света выбежала в прихожую.

— Юра, срочно одевайся, это тревога. Нужно бежать в убежище.

— Какого чёрта? Почему в убежище?

— Так уже было два раза. Как мне объяснили в школе, это такие учебные тревоги. Но настоящая будет выглядеть так же. Если не пойти — снизят рейтинг и назначат штраф. Сознательно никто не нарушает. Возьми бутылку с водой и еды простенькой. Я возьму Славика, его одежду взять нужно, по дороге оденем.

Внезапно зазвонил телефон.

— Юра, возьми ты!

— Аллё.

— Это оператор-наблюдатель. Юрий Григорьевич, ваша семья — ближайшая. Скорую помощь я уже выслала, но вы успеете раньше. Тревога учебная, не переживайте, я санкционировала ваше привлечение. Нужна срочная помощь. В квартире 39, Алёна Кривонос собирается вешаться. Попробуйте предотвратить. Дверь разрешаю выбить.

— «Чёрт!» Света, я — к Алёне, она хочет повеситься! В убежище не надо, это учебная, сиди пока тут. «Ага, мои гантели, одну возьму с собой. Восемь килограмм — хороший аргумент для замка».

— Алёна, открой дверь!

За те тридцать секунд, пока ждал, нервов спалил столько же, сколько за предыдущую вахту в Средиземке. Уже примеривался: куда и как гантелей стукнуть, но дверь открылась. У Алёны глаза красные, нос припухший, взгляд отсутствующий.

— Здравствуйте, Юрий Григорьевич, а зачем вы мне гантель принесли?

— А ну-ка пойдём, красавица. Эт-то у нас чё такое?

- ***

А что тут можно сказать? К люстре была привязана бельевая верёвка. К люстре! Не к стальному крюку, что вмонтирован в перекрытие. Ух, и дура! Кошмар!

— Значит наблюдатель права — решила повеситься?

— Между прочим, люстра бы не выдержала, оборвалась. Верёвку привязывать нужно к крюку, он там, под колпачком люстры спрятан.

— Юра, что ты мелешь?! Вешаться он её учит! Совсем ум потерял?! — это подключилась к разговору подошедшая жена.

Света не усидела дома, примчалась. «А и, правда, что-то не к месту я стал Алёну просвещать. Не подумал. Возьмёт, другой раз к крюку привяжется. Немного неудобно вышло… Чёрт!»

— Бери Сашку, его одежду, пойдём к нам. Цыц! Лучше молчи! Не беси меня! Выпорю, хоть ты и совершеннолетняя. Ты о ребёнке подумала?! Ух, и ду-ура!

— А-а-а!

— Не реви. Ну что ты, что ты… Всё уже кончилось. Успокойся. Жрец сказал: конец траура, а не жизни. Ты же — ведистка. Должна жреца слушать. Он не говорил убиваться. Перестань, не плачь.

— Света, бери Сашу.

— Алёна, ты же — мать. Ты о ребёнке подумала? Так любишь Витю, что решила его сына круглым сиротой сделать. Так, да?

— А-а-а! А-а-а!!!

— Светик, принимай клиента, утешь как-то по-бабски, чаем напои, я щас, хоть разденусь.

— Юрик, а что ты с гантелей ходишь?

— Потом, дверь выбивать думал.

— Где она?

— Так, товарищ врач, а что вы будете с ней делать?

— Укол успокоительного, доставим в психдиспансер. Полежит там недельку.

— А ребёнка куда?

— Обычно, в детский дом сдаём, на время.

— Нет, так не пойдёт. Я — побратим её мужа, знаю её хорошо, это временно. Дайте нам с женой попробовать домашнюю психотерапию. Вы же не планируете успокоить её уколом на всю жизнь?

— На вашу ответственность. Но будьте внимательны. Возможны рецидивы: в окно попробует выпрыгнуть или ещё что-то придумает.

— Спасибо, доктор.

— На здоровье. И привыкайте: в СССР говорят: «благодарю».

— Света, пусть Алёна с Сашкой поживут сколько-то под нашим наблюдением. И тебе не будет скучно, по хозяйству легче управляться, детям играть будет интересно. А?

— Так, ну… Конечно, спальня лишняя есть…

— Красавица, ты — жена воина! Как так можно?!

— Мир стал пустым, жить больше не хочу. А-а-а! И вообще, по Ведам, жёны могли ложиться в могилу к мужу и их засыпали землёй, вот. Это считалось правильно. Хм-хм-хм.

— На.

— Благодарю, у меня свой платок есть где-то.

— То — где-то, рассказывай давай.

— Кроме Вити, у меня больше никого нет. Так вышло.

— А Сашенька?

— А-а-а!

— Тише, рассказывай, легче станет.

— Смерти наших отцов свели нас с Витей вместе. Только у него осталась мать, дед, брат, а у меня — никого. Мать погибла уже давно. На заводе авария была. Отец больше не женился. Потом — эта Чеченская. Если бы не Витя, то я бы в 95-м руки на себя… А-а-а!