Сразу после бурного первомайского отдыха все службы полигона продолжили напряженную подготовку к первому пуску. В МИКе закончились, наконец, горизонтальные испытания и началась сборка пакета из пяти блоков. Эта впервые проводимая здесь операция собрала много зрителей. Руководили сборкой старший лейтенант Синеколодецкий и бригадир монтажников нашего завода Ломакин.
Невысокий, тонкий, очень подвижный Синеколодецкий, обувшись в тапочки, артистически балансировал по поверхности ракетных блоков, отдавая приказания крановщику. Один за другим боковые блоки, охваченные специальными подъемными приспособлениями, плавно поднимались с наземных ложементов и вместе с командующим их перемещением подплывали к центральному блоку. Весь пакет укладывался на технологическую тележку, с которой затем предстояла перегрузка на платформу-установщик. Только 5 мая закончились последние электрические проверки уже всего пакета.
Рано утром 6 мая из широких ворот МИКа тепловоз выкатил платформу-установщик с пакетом и по специальной железнодорожной колее медленно поехал по повой трассе к старту. Ракета располагалась впереди тепловоза и всеми своими тридцатью двумя соплами смотрела в сторону приготовившихся принять ее в свои объятия стальных ферм стартового сооружения.
С этого дня установилась традиция — председатель Государственной комиссии, главные конструкторы, начальник управления полигона и все желающие являются на торжественную церемонию вывоза очередной ракеты из МИКа. В тот первый вывоз мы шли за очень осторожно двигающимся тепловозом «пешком по шпалам». В последующем от пешеходных прогулок до стартовой площадки отказались и имевшие такую возможность пользовались персонально прикрепленными машинами.
Первая установка ракеты Р-7 в стартовое сооружение происходила в присутствии большого числа болельщиков. Все чувствовали: начинается самый ответственный этап нашей работы, определяющий судьбы многих на долгие годы. Только к концу дня Бармин, руководивший лично всем процессом установки ракеты, доложил, что он свою задачу на данном этапе выполнил, «теперь испытывайте!»
И начался длинный, по нашим теперешним представлениям, цикл предстартовых испытаний. На время вся власть перешла к Воскресенскому и Евгению Осташеву. Чистое «машинное» время всех электрических испытаний первой ракеты Р-7 номер 5 на стартовой позиции заняло 110 часов.
По ночам старались не работать, но семь суток ушло на испытания с разбором всех замечаний, просмотром пленок, докладами и массой всяческих процедур, связанных еще с нашей неопытностью, а иногда и ошибками.
Когда на бетоне стартовой площадки во время испытаний мы с Воскресенским выясняли у Кашо вопрос о доработке и установке клапана в магистрали питания рулевых двигателей, к нашей группе подошел Бармин. Послушав споры, он сказал:
— Ракет вы наделаете еще много, а такое сооружение единственное. Если ваше «сооружение» не улетит, а упадет на мое сооружение, то имейте в виду, это — отсрочка следующего пуска не менее чем на два года!
Что нам оставалось делать? Заверили, что улетит.
— Но если ты, Владимир Павлович, вовремя выпустишь нашу красавицу. А то, чего доброго, не отойдут твои фермы, вот тогда она тебе покажет.
Пока не начиналась заправка, пребывание вблизи ракеты было безопасным. То там, то здесь собирались группы спорящих, обсуждающих ход электрических испытаний и доклады, поступающие от пультистов бункера.
Утром 14 мая к стартовой позиции тепловозы начали подавать парящие цистерны с жидким кислородом. Находившийся на площадке Рябиков посетовал:
— Второй раз страну оставляем без кислорода.
Почему второй раз? Оказывается, на заседании Государственной комиссии в Москве было заявлено требование ЦК, то есть Хрущева, осуществить первый пуск до 1 мая — сделать подарок к празднику. Нестеренко резко выступил против, указав достаточно убедительно, что полигон, стартовый комплекс и сама ракета не успеют подготовиться в оставшиеся до праздника 20 суток.
— Ну, не успеете, доложим в ЦК, объясним причины, — сказал примирительно Неделин.
Нестеренко попросил отменить распоряжение об отправке на полигон жидкого кислорода:
— Все можем сберечь, а кислород хранить не умеем, испарится.
Действительно, для обеспечения заправки кислорода требовалось доставить в Казахстан из России в три раза больше, чем заправлялось в ракету. Железнодорожные цистерны по своей конструкции не способны были длительно хранить криогенные жидкости, шло очень интенсивное испарение. Кислородный завод и хранилища на полигоне еще не были построены. Мы действительно оставляли нашу промышленность, особенно металлургию, без кислорода.
Доводы Нестеренко не подействовали. Указание об отправке кислорода на полигон с доставкой до 25 апреля было выполнено. После 1 мая все цистерны, обогатив степную атмосферу чистым кислородом, вернулись для повторной заправки. Но на этот раз ни у кого не возникло сомнений, что кислород будет использован.
К концу дня все замечания были разобраны, пленки просмотрены, полетное задание подписано и доложено Государственной комиссии. Все службы доложили о готовности на 15 мая. Все службы — это, значит, от Тюратама до самой Камчатки. По дороге четыре измерительных пункта: Сарышаган, Енисейск, Уссурийск, Елизово. Это не считая двух местных. Готовы дальние пункты радиоуправления, службы единого времени, полигонные телеметрические станции зо всех «кунгах» — больших автофургонах.
Рассмотрели планы эвакуации всех служб и жителей второй площадки, эвакуации самой стартовой команды и список находящихся в бункере во время пуска.
В последний предстартовый день отдохнуть и выспаться не удалось. Все время ушло на разбор замечаний по результатам просмотра пленок телеметрии «Трал» последних повторных генеральных испытаний. Надо было не только понять любой «скачок» вверх или «провал» линии вниз на пленке, но и объяснить Госкомиссии. Наконец, после всех докладов о готовности было принято решение о заправке.
Объявили порядок на стартовой площадке: кому где быть и по какой готовности куда эвакуироваться. Большая часть людей, не требующихся после часовой готовности, отправлялась в «укрепрайон» на холме в трех километрах от старта. Наилучшим местом для наблюдения и получения непосредственной информации в реальном масштабе времени был ИП-1 — первый измерительный пункт в километре от старта. Там были установлены три «кунга» с приемной аппаратурой «Трал», домик телеметристов, имелась прямая связь с бункером, на всякий случай окопы и навес для защиты высоких гостей от дождя и солнца.
При составлении списка многие стремились попасть на первый ИП. Но Королев с Носовым безжалостно вычеркивали фамилии, мотивируя это тем, что, во-первых, очень близко от старта, а во-вторых, посторонние будут мешать работе телеметристов. Я оказался в списке бункера и подумал, что пригодится недавняя тренировка на скорость подъема по крутым маршам бетонного трапа.
15 мая — день пуска. Только утром, до отъезда на стартовую позицию, вспомнил, что это пятнадцатая годовщина первого полета нашего БИ-1 — 15 мая 1942 года на аэродроме Кольцово под Свердловском. С кем поделиться таким открытием? Здесь, на полигоне, из участников того исторического события — Мишин, Мельников и Райков. Когда я им напомнил, они живо отреагировали: надо будет, после пуска сразу отметить два события.
Сколько же всего произошло за эти 15 лет! От примитивного фанерного самолетика БИ-1 с двигателем на тонну тяги до сегодняшней «семерки» с двигателями на 400 с лишним тонн! А в «голове» у этой «семерки» в будущем бомба, способная уничтожить любой город. Но предаваться воспоминаниям и философствовать не было возможности.
Пусковой день тянулся невероятно долго. Первая заправка шла с остановками. Королев, Бармин, Воскресенский, Носов, Евгений Осташев, офицеры и солдаты-заправщики возникали и снова скрывались в плотных облаках, образуемых парящим кислородом.
Я спустился в бункер. Там, за пультом, стараясь не мешать офицерам и пультистам загорской «Новостройки», рядом с Николаем Лакузо пристроился Пилюгин.
