31 декабря 1959 года Королев собрал ближайших сотрудников своего ОКБ-1 для традиционного подведения итогов года и новогоднего поздравления.

СП преподнес участникам пусков Е-2 только что вышедший из типографии Академии наук атлас «Первые фотографии обратной стороны Луны». Я получил это издание с автографом: «Дорогому Борису Евсеевичу Чертоку на добрую память о многолетней совместной работе. 31.12.59. С. Королев». В атлас была вложена копия ленточки лунного вымпела.

В подробном описании устройства автоматической станции, ее полета, техники фотографирования и передачи изображения невидимой стороны Луны не содержалось ни единой фамилии авторов проекта. Только в предисловии, подписанном президентом Академии наук академиком А.Н. Несмеяновым, приводились имена Галилея, Ньютона и слова Н.С. Хрущева: «Как нам не радоваться, не гордиться такими подвигами советских людей, как успешный запуск в течение одного 1959 года трех космических ракет, вызвавших восхищение всего человечества. Весь советский народ славит людей науки и труда, проложивших путь в Космос».

Нами восхищалось человечество и гордился весь советский народ, не зная наших имен. Но мы не роптали по этому поводу. «Наш подвиг, — сказал СП, — оценен не только человечеством, но и богатым французским виноделом. Он объявил,что подарит тысячу бутылок шампанского тем, кто покажет обратную сторону Луны. Он был уверен, что ничего у нас не получится, и не боялся риска. Но проиграв, он сдержал слово. Правда, вышла заминка. Винодел обратился в наше посольство в Париже с просьбой сообщить, в чей адрес выслать шампанское. Посольство растерялось и запросило МИД. МИД после многоярусных согласований дал указания отправить бутылки в адрес президиума Академии наук. Теперь нам выпала честь получить несколько десятков бутылок шампанского со склада Академии наук. Вам перепадет по паре бутылок, остальные разойдутся среди аппарата и других непричастных». Мы много злословили по этому поводу. Но все же привезти вечером домой на семейную встречу Нового года французское шампанское, полученное в подарок за Луну, — согласитесь, это не каждому дано.

Повеселившись, перешли к обсуждению задач 1960 года. Настроение было предпраздничное, все спешили, и СП тоже, тем не менее час или полтора ушло на обсуждение перечня будущих работ. Я не смогу процитировать Королева, так как дословной записи не делал, а приведу содержание и его оценки задач предстоявшего года.

Нашей первой неотложной задачей являлось успешное проведение пусков 8К74 по акватории Тихого океана.

Это не должно было доставить удовольствия Эйзенхауэру, но сделало бы его более сговорчивым на предстоящей встрече с Хрущевым. «Встреча будет в мае, может быть в июне, — сказал СП. — Говорят, что на берегу Байкала срочно строят два коттеджа: один для приема Эйзенхауэра, второй для Хрущева».

В отношении коттеджей могу подтвердить, что все оказалось правдой. В 1972 году, во время отпуска, мне с Катей повезло. Совершая путешествие по Байкалу, мы вдвоем прожили целую неделю в одном из этих фешенебельных коттеджей.

Хрущев и Эйзенхауэр так и не встретились в этих сказочно красивых местах. История, возможно, пошла бы по-другому, если бы намечавшееся сотрудничество двух президентов не было разрушено. 1 мая 1960 года наша зенитная ракета С-75 конструкции Грушина с помощью комплекса управления, разработанного Расплетиным, сбила над Уралом американский самолет-разведчик У-2. Этот самолет-шпион, больше чем что-либо другое, разрушил надежды на сближение между СССР и США.

Эпизод с самолетом У-2 явился ярчайшим примером главенства военной политики над гражданской, что вскоре стало неотъемлемой характерной чертой политики США в годы «холодной войны».

Крайняя милитаризация общественного сознания и политики, проводимая сторонниками жесткого курса в последующие 25 лет, существенно усилила позиции точно таких же твердолобых и в Советском Союзе. Чем больше политические лидеры Америки рассматривались в Москве как сторонники военного, а не политического разрешения натянутых советско-американских отношений, тем сильнее крепла тенденция в Москве к усилению как партийного, так и полицейского контроля, и тем сильнее действовали тормоза, препятствующие либерализации режима. К этому утверждению Джона Ф. Кеннана, бывшего американского посла в Советском Союзе, я полностью присоединяюсь.

Но вернемся к нашему совещанию у Королева.

Вторая задача — всемерное форсирование Р-9. Этой ракете, по словам Королева, главком Неделин придавал исключительное значение. Очень тяжелое положение у Глушко. На двигателях при стендовых испытаниях появлялась «высокая частота», они разрушались. Глушко был занят отработкой двигателя для янгелевской Р-16. Неделин считал, что не исключена возможность начала летных испытаний Р-16 еще в этом году. Тогда мы с Р-9 попадали в очень невыгодное положение. Королев был совершенно прав, успешные испытания Р-16 могли поставить крест на Р-9, учитывая кампанию, которую проводил Янгель, доказывая непригодность кислородных ракет для длительного боевого дежурства.

Третья задача — надо повторно готовить пару ракет и аппаратов для фотографирования Луны. Этого добивался Келдыш. Королев с явным раздражением говорил о споре с Келдышем, о том, как просил его не настаивать на повторении фотографирования обратной стороны Луны. «Но Келдыш считает, что наука нам не простит, если мы, имея возможность сделать лучшие снимки при косом солнечном освещении Луны, когда тени и свет будут очень контрастны, упустим такой случай. Сейчас происходит раскрытие возможностей нашей „семерки“, о которых мы и не думали при ее первоначальной разработке. Надстраивая на боевой двухступенчатый пакет третью, а затем и четвертую ступень, мы делаем „семерку“ носителем аппаратов для фундаментальных исследований Солнечной системы. С Келдышем трудно спорить, — сказал далее Королев. — Он вице-президент Академии, я академик, мы должны обогащать науку действительно фундаментальными открытиями, тем более они сами идут нам в руки».

На эту тему СП любил говорить не без иронии. Он пытался показать нам свое якобы несерьезное отношение к академическим ученым. На самом деле, и в этом я не раз убеждался, он прятал от окружающих его прагматиков романтическую мечту о действительно фундаментальных научных открытиях.

Трудно доказывать маршалам, генералам, вождям партии и министрам, что для счастья советского народа необходимо тратить десятки миллионов рублей на исследование Луны, Венеры и Марса. В этом отношении космонавтике повезло. Главный вождь партии -Хрущев оказался, может быть, большим романтиком космических исследований, чем Королев и Келдыш. Поэтому поддержка самых смелых и еще сырых космических программ с самого верха была обеспечена.

И не только Хрущев был энтузиастом космонавтики. Главный маршал артиллерии Неделин тоже проявлял к космическим программам внимание и доброжелательность. В те годы никто не думал о возможности военного использования космических программ исследования планет. Неделин проявлял в этом отношении широту мышления, не свойственную министру обороны маршалу Малиновскому и пришедшему ему на смену маршалу Гречко.

Четвертая задача — сразу после Луны мы должны готовить не менее двух четырехступенчатых ракет для пуска аппаратов к Марсу в октябре.

— Насколько я знаю, — сказал Королев, обращаясь ко мне и Туркову, — у нас по изготовлению и испытаниям 1М (это был шифр первых марсианских автоматов) еще и конь не валялся.

— Конь, Сергей Павлович, валяется уже давно, но вставать и скакать пока не может, — сказал Турков. Он не счел нужным молчать и, переходя в нападение, заявил, что нет еще многих чертежей для изготовления, и, насколько он знает, нет надежды на получение комплектации в сроки по действующему графику.

— Сама четвертая ступень ракеты — блок «Л» с двигателем Мельникова — еще только в заготовительных цехах, — закончил Турков.

При таких бунтарско-панических заявлениях СП обычно менял деловой дружелюбный тон на свирепо-обличающий, но на этот раз сдержался. Он понимал, что эта четвертая задача для октября практически нереальна, но в части сроков он никаких предложений слушать не захотел: