Герман снова подошел к микрофону и предложил тост за любимую партию, за ее ленинский Центральный Комитет, за Никиту Сергеевича Хрущева. Обмениваясь на трезвые головы впечатлениями об этом приеме и вспоминая особо выдающиеся «подвиги», мы единодушно решили, что «дали жизни» Большому Кремлевскому дворцу.

Особое удовольствие мы получили от хорового исполнения под управлением Ключарева в Георгиевском зале его любимого гимна:

Смело мы в бой пойдем

За власть Советов

И как один умрем

В борьбе за это.

Я пытался сподвигнуть хор на исполнение своего коронного номера «По долинам и по взгорьям», но потерпел поражение. Даже сильно подвыпивший «контингент» определил у меня полное отсутствие необходимого для кремлевских апартаментов музыкального слуха.

«Мы были свидетелями триумфа Ключарева и полного провала Чертока», — так охарактеризовал Голунский результаты «хорового конкурса» в Кремле.

Исчерпав запас первоклассных вин, закусок и насладившись в Георгиевском зале общением с членами правительства, мы шумною толпой перебрались в Грановитую палату. Здесь обнаружили Раушенбаха, ведущего беседы с высшими представителями духовенства трех религий. Воскресенский предложил собрать соратников и дружно декламировать по опыту Остапа Бендера: «Бога нет» и «Религия — опиум для народа». Бдительность наших супруг пресекла это покушение на общественный порядок.

Усевшись за стол напротив раввина и муфтия, я предложил тост за космонавта Титова, который за сутки полета в космосе бога не обнаружил. «Бог находится внутри каждого из нас», — сказал кто-то из духовных отцов. По этому поводу окружающие стали дружно приканчивать остатки знаменитой хванчкары.

Время перевалило за 8 вечера, когда вежливые молодые люди стали нам намекать, что «пора».

Мы и сами поняли, что праздник кончился.

Через день предстоял закрытый митинг на нашей заводской территории. Там все «главные конструкторы», «главные теоретики», неизвестные ученые и инженеры имели возможность открыто стоять на трибуне перед многочисленной толпой истинных создателей ракет и космических кораблей.

11 августа состоялась пресс-конференция. Актовый зал МГУ на Ленинских горах не вмещал всех желающих, которых набралось свыше тысячи. Вступительное слово традиционно произнес Келдыш. Президент Академии наук СССР здесь выступал открыто. Никто из непосвященных не должен был заподозрить, что это и есть тот самый «Теоретик космонавтики», о котором упоминают корреспонденты, допущенные к великой тайне. Келдыш ничего не сказал ни о Главном конструкторе, ни о других ученых. От академии он вручил Титову золотую медаль имени Циолковского. Выступление Титова было хорошо подготовленным докладом об итогах полета.

В послеполетном отчете на Госкомиссии Титов честно признался о приступах головокружения и морской болезни, которые у него начались после третьего витка. На пресс-конференции ему разрешено было упомянуть только о плохом аппетите.

Более подробно об этом поведал Яздовский. Единственным сообщением, посвященным технике, был рассказ академика Котельникова о радиосвязи Земля — «Восток-2». Официальная часть конференции закончилась выступлением академика Седова.

Только 8 сентября «Правда» поместила подробное описание устройства корабля, систем связи, жизнеобеспечения и всех этапов полета. Статья была написана в ОКБ-1 и тщательно отредактирована Королевым.

При описании системы приземления, начиная с «Востока», говорилось о двух возможных способах: в самом спускаемом аппарате и путем катапультирования вместе с креслом на отдельном парашюте. Якобы выбор способа приземления определялся космонавтом. До сих пор никто не может понять, зачем нам тогда потребовалось это лукавство. С самого начала в автоматику была заложена логика катапультирования как обязательная. Скорость приземления спускаемого аппарата при касании достигала 10 метров в секунду. Это было опасно и грозило серьезным травмированном.

Я столь подробно остановился на «Востоке-2» и полете Германа Титова не потому, что принимал в этом событии большее участие, чем в других пилотируемых полетах. Несмотря на многие последующие успешные и впечатляющие пилотируемые полеты, считаю, что Герман Титов был первым, кто доказал, что в космосе можно работать. Одновитковый полет Гагарина был историческим прорывом. Но он не рассеял сомнений и не убедил скептиков. Двадцатипятичасовой полет Титова открыл путь в космос человеку, а не только летчику-истребителю. Этот полет нам, инженерам, дал уверенность в том, что хорошо подготовленному космонавту можно будет доверить гораздо больше, чем мы предполагали вследствие своей любви к умным автоматам. Для создателей пилотируемых программ этот полет психологически имел гораздо большее значение, чем многие последующие. В истории космонавтики он имел большее значение, чем в истории авиации полеты Линдберга через Атлантический океан в 1925(это ошибка! В1927-Хл.) году и экипажа Чкалова в 1937 году через Северный полюс в США. Это во-первых.

А во-вторых, я счел нужным, пусть с опозданием, еще раз напомнить о роли Хрущева в истории нашей пилотируемой космонавтики.

Каждый историк космонавтики считает для себя обязательным упомянуть инициативу президента Кеннеди в лунной программе. Я согласен с американскими историками, что, не будь его смелости и инициативы, не суждено было бы американцам высадиться на Луну в 1969 году.

Роль Хрущева в истории нашей космонавтики в публикациях и трудах, вышедших после «октябрьской революции 1964 года», либо вообще игнорируется, либо сильно преуменьшается.

В объемистом издании Академии наук «Освоение космического пространства в СССР», вышедшем в 1971 году, приведены официальные сообщения ТАСС и материалы центральной печати в период 1957 — 1967 годов. Имя Хрущева изъято из всех выступлений, обращений и рапортов космонавтов, начиная с Гагарина и до Комарова.

В 1977 году «Воениздат» выпустил документальную повесть Германа Титова «Голубая моя планета». В 1981 году то же издательство выпустило «Дорогу в космос» Юрия Гагарина. Ни в первом, ни во втором литературно-документальном труде Хрущев вообще не упоминается.

Я не обвиняю в этом ни Гагарина, ни Титова. Если бы авторы и попытались в адрес бывшего генсека сказать хотя бы ничтожную часть добрых слов и благодарностей, которые они произнесли перед полетом, во время и в особенности после полета, эти в целом правдивые книги не появились бы вовсе.

И еще об одном. Во всех сообщениях ТАСС, публикациях и репортажах 1961 года нет географического названия Байконур. О месте старта вообще ничего не говорилось. Правда, начал проникать в печать термин «космодром». Мы долго не могли привыкнуть к слову «космодром». Даже теперь при разговорах и встречах друг с другом обычно говорим: «Помнишь, когда мы были на полигоне…» В памяти ветеранов остались «полигон» и «Тюратам».

В конце декабря 1961 года Главком ВВС по инициативе Каманина и Руденко обратился в ЦК КПСС — именно в ЦК, а не в ВПК — с предложением о наборе нового отряда космонавтов, в том числе и пяти женщин. Президиум ЦК одобрил этот почин, и после этого было выпущено решение Совмина.

Королев не поддерживал эту инициативу. Она прошла мимо него. Как-то в сердцах в своем кругу он сказал, что много генералов завидуют нашим успехам, хотят быть ближе к космическому пирогу, но при первом же несчастном случае они разбегутся или будут топтать нас ногами, приговаривая, «мы же предупреждали!»

Впрочем, далеко не все генералы стремились приобщиться к пилотируемым успехам.

Министр обороны Малиновский, его заместитель Гречко, начальник Генерального штаба Захаров очень ясно давали понять, что «Востоки» им не нужны.

Королев вместе с Келдышем должны были маневрировать — идти на сближение с ВВС, но в то же время доказывать высшим военным руководителям — маршалам «от инфантерии» (так любил шутить над высоким военным начальством полковник Цыбин), что космонавтика необходима обороне.