Конечно, на следующий день господа очухались, а самые сообразительные даже догадались, что с ними поступили не совсем честно, но было поздно. Некоторые из догадавшихся попытались возмущаться, ввалившись целой делегацией в штаб, где пришельцы вместе с местными военачальниками уже азартно толкались вокруг карт, изучая подступы к Пятому Оазису. Беспечного эмпата с разными ушами на этом серьезном заседании не было, но его помощь и не потребовалась. Офицеры дружно, как по команде, сделали непонимающие лица. Главнокомандующий тоном образцового психиатра поинтересовался, как именно, по мнению уважаемых старейшин, их «околдовали» и в чем сие выражалось. Когда же они, уже не столь уверенно и внятно, объяснили в чем, великомученик Феандилль воззрился на них с беззащитным недоумением обиженного младенца и невинно уточнил:

— Хотите ли поведать вы, что чувств подобных не испытываете на самом деле? Что не вызывают у вас горечи поражения армии вашей, не пробуждает жалости гибель мирных жителей и нет в душах ваших желания остановить зло, творимое Повелителем и его последователями?

А начальник контрразведки, подозрительно прищурясь, добавил: не значит ли это, что господа на самом деле сочувствуют врагу и вовсе не желают оказывать ему сопротивление? Или как понимать их сегодняшний отказ от своих вчерашних слов?

Пока же бедняги пытались объяснить, что именно они имели в виду, а чего не имели, опять вмешался главнокомандующий и категорически заявил, что не собирается разрывать договор только из-за того, что кто-то не может разобраться в собственных тонких чувствах и меняет мнение по три раза на дню. А если господа настаивают, пусть сначала объяснят свою изменчивую точку зрения рядовому составу и населению заодно. Особенно в пригороде. Только лично и без охраны.

Еще три недели ушло на обсуждение дальнейших действий, разработку стратегии, составление планов, над переводом которых Витька чуть не поседел из-за незнания терминологии, а также на организацию, сборы и небольшие полевые учения для войск, которым никогда прежде не приходилось воевать при поддержке магии.

За это время Элмар успел нахвататься местных слов и общеупотребительных фраз и по крайней мере в самых простых вопросах мог теперь объясниться самостоятельно, к великой радости Кангрема, у которого убавилось работы, и геройского полковника, который с первого момента знакомства жаждал пообщаться с Карающим Мечом наедине. О чем они там общались, Элмар распространяться не стал, но как бы невзначай поинтересовался, собирается ли Витька остаться в этом мире, когда все закончится.

— Нет, конечно. Домой вернусь, — отозвался Кангрем и только тут понял тонкую подоплеку вопроса. — Погоди, так вот о чем с тобой секретничал полковник? Куда меня девать после победы, чтобы не пришлось делать из меня легенду… э-э-э… общеизвестным некрасивым путем?

— Нет, в основном мы разговаривали об истории оружия и о войне вообще. — Разоблаченный герой слегка смутился. — Он, оказывается, много знает об истории своего мира, в их семье даже сохранились старые книги и фамильный меч. Интересный, я таких даже у восточных варваров не видел — кривой, широкий… А впрочем, ты все равно в этом не разбираешься… И кавалерия у них когда-то существовала, только вместо лошадей использовались другие животные… Словом, мы больше рассматривали книжки с картинками, чем разговаривали, потому что для умных бесед нам слов не хватало. А вот под конец, когда я уже уходил, он с таким… очень многозначительным видом и по большому секрету — если я правильно понял этот жест — посоветовал мне, когда буду возвращаться домой после всего этого, забрать и тебя. Я так понял, это был намек.

— Он самый… — невесело усмехнулся Витька. — Сделав свое дело, боги должны уйти обратно на небеса и не путаться под ногами у победителей, мешая им пожинать плоды победы и обустраивать жизнь по их усмотрению. Сволочи они здесь, почище чем у нас дома…

— Как видишь, не все.

— Угу… Интересно только, что бы он делал, если бы нам некуда было уходить.

— Не знаю. Хочется все же верить, что нашел бы выход. Одно радует — раз он уже планирует жизнь после победы, значит, не сомневается.

Витька не сдержал саркастический смешок.

— Я в последнее время вообще не встречаю людей, которые сомневались бы в тебе или в том, что ты им обещаешь. Как у тебя это получается? Ну ладно, в своем мире у тебя есть имя и репутация, но здесь, где тебя видят впервые в жизни и даже о пророчестве не всегда знают! Как?

Элмар чуть шевельнул могучими плечами, давая понять, что точного рецепта не знает.

— Может быть, надо для начала самому во что-то верить?

— В себя, например, — ядовито прокомментировал Витька, которого все эти рассуждения о позитивном мышлении и вере в себя начали бесить еще лет двадцать назад, когда он удостоверился в их бесполезности.

— В себя не верить нужно. Себя нужно знать.

— Я знаю. И это знание какое-то… мягко говоря, неутешительное.

— Если тебя все еще беспокоит твоя воображаемая невезучесть, о которой ты с такой убежденностью толковал, то об этом тебе лучше поговорить не со мной. Попробуй выбрать момент, когда мой наставник будет не очень занят, и обратись к нему. Или подожди, пока не поправится мой кузен, я все равно хотел вас познакомить. Или… кстати, скажи честно, почему ты удрал в такой панике, когда Азиль предложила тебе остаться с ней?

Витька, который последнюю пару недель содрогался при одном упоминании Элмаровой невесты, мигом почувствовал, как его физиономия начинает полыхать ярче его же шевелюры. Так и знал, что ему обязательно кто-нибудь скажет… Идиот старый, не мог отказаться как-нибудь… с достоинством!

— Ты же знаешь все, я тебе, помнится, объяснял…

— Я знаю, — проворчал Витька. — Мне еще и Диего объяснял, и сама она… тоже… все я знаю и ничего такого не подумал, просто не нашел правильных слов, чтобы внятно выразить свое «нет», потому и получилось все так, словно убежал.

— Но почему «нет»?

— Послушай, тебе-то что? Неужели для отказа должна быть причина, будто в этом есть что-то ненормальное!

— Ну… по меркам нашего мира это и есть ненормально, хотя спрашиваю я конечно же не поэтому. Просто кроме тебя я знаю только одного человека, который категорически и наотрез отказался, тоже так и не назвав причины. И мне до сих пор не дает покоя вопрос почему. Я надеялся, хоть ты скажешь.

— Да брось, у нас запросто могут быть разные причины. А его самого почему не спросишь?

— Да спрашивал. Не говорит. Ладно, забудь. Это всего лишь любопытство. Давай, наверное, укладываться спать. Завтра будет трудный и суматошный день, подготовка к битве выматывает чуть ли не сильнее, чем сама битва.

Витька кивнул и принялся разбирать постель. Он честно собирался промолчать и больше не заводить разговоров на эту тему, но выдержал не более полуминуты.

— Элмар, а ты серьезно считаешь, что моя невезучесть — воображаемая?

— Да. Может быть, я и неправ, но я считаю, что ты сам ее себе выдумал. В твои годы ты все еще жив, цел и практически здоров. У тебя есть работа, может быть, не самая прибыльная, но, по крайней мере, интереснее, чем изо дня в день махать киркой или мотыгой. У тебя есть друзья. Семьи, правда, нет, но это уж ты сам себе устроил. Точь-в-точь как мой кузен — если бы его не пнули своевременно, так и прожил бы холостяком.

— И какого черта тогда со мной вечно что-то приключается?

— А ты предпочел бы, чтобы ничего не приключалось? Чтобы каждый день был похож на предыдущий, чтобы жизнь тянулась монотонной серой бесконечностью? Да ты бы со скуки сдох от такой жизни.

— Нет, конечно, но ведь случается почему-то только всякая пакость!

— Серьезно? — Герой вдруг насмешливо ухмыльнулся. — К какой разновидности пакостей относится тогда наше знакомство и все прочие события, ему сопутствующие?

— Хорошо, не всегда. Но в большинстве случаев…

— Если бы ты сказал что-то подобное моему кузену, он непременно посоветовал бы тебе подсчитать и вывести соотношение в процентах или что-нибудь вроде того. Но я в сложных математических премудростях не силен, поэтому разберемся проще. Если до конца этой войны тебя убьют, я, так и быть, поверю, что удача к тебе действительно неблагосклонна.