Только этим он спас себя от дальнейшей расправы. Грэмпи, оставшаяся теперь единственной владелицей всей свалки, повернулась к сыну со знакомым уже мне жалобным призывом: "Ер-р-р, ер-р-р…" В ответ Джонни радостно заковылял на своих трех здоровых лапах - так быстро, как только мог. Присоединившись к матери, он с такой жадностью набросился на еду, что даже перестал скулить.

Очевидно, он уже бывал на свалке, так как отлично разбирался в жестянках и коробках. Коробки из-под омаров не прельщали его, если он мог найти банку из-под варенья. Некоторые жестянки доставили ему много неприятностей, так как он был слишком жаден и неловок, чтобы избежать их острых краев. У одной соблазнительной жестянки из-под фруктов было такое большое отверстие, что он просунул внутрь всю голову и в течение нескольких минут наслаждался, вылизывая самые дальние уголки. Но вытащить голову обратно ему не удалось, он оказался пойманным. Тогда Джонни стал царапать жестянку и кричать, как сделал бы всякий другой ребенок на его месте, доставляя этим большое огорчение своей матери, которая никак не могла ему помочь. Когда ему наконец удалось освободиться, он колотил жестянку до тех пор, пока она не сделалась совершенно плоской.

Другая большая жестянка, из-под сиропа, вознаградила его вполне. Она была из тех, которые закрываются особой крышкой, так что ее отверстие имело совершенно гладкие края. Но зато голова Джонни не влезала в это отверстие, и как он ни вытягивал свой язык, он не мог добраться до ее сокровищ. Однако Джонни быстро нашел выход из положения. Запустив внутрь свою маленькую черную лапу, он стал водить ею по стенкам, потом вытаскивал и вылизывал ее начисто. Облизывая одну лапу, он другой работал внутри жестянки, повторяя эту операцию, пока жестянка не сделалась такой чистой внутри, как только что выпущенная с фабрики.

Потом он заинтересовался сломанной мышеловкой. Захватив ее крепко передними лапами, он принялся ее исследовать. От мышеловки очень соблазнительно пахло сыром. Однако эта невиданная вещица ответила на удар его лапы ударом, и он едва сдержал крик о помощи, проявив в этом случае необычное для него самообладание.

После внимательного осмотра, во время которого он наклонял голову то в одну сторону, то в другую и вытягивал губы трубочкой, мышеловка подверглась тому же наказанию, как раньше непокорная жестянка из-под фруктов. Усердие Джонни было на этот раз вознаграждено: в самом сердце преступницы он нашел кусочек сыру.

Джонни, по-видимому, никогда еще не случалось отравляться. После того как он вылизал все жестянки из-под варенья и фруктов, он обратил свое благосклонное внимание на коробки из-под сардин и омаров и даже не испугался военных мясных консервов. Его живот раздулся, как шар, а передние лапы от беспрестанного облизывания сделались гладкими и блестящими.

Мне пришло в голову, что мое место может оказаться очень опасным, так как одно дело - попасться на глаза одинокому медведю, и совершенно другое - привлечь к себе внимание сердитой медведицы, испугав чем-нибудь ее медвежонка.

"Предположим, - подумал я невольно, - что маленький шалун Джонни проберется к этому концу свалки и найдет меня в моем убежище. Он сразу поднимет крик, а его мать, конечно, вообразит, что я напал на него, и, не дав мне возможности объясниться, позабудет все правила вежливости, установленные в парке. Тогда дело может принять весьма неприятный оборот".

По счастью, все банки из-под варенья были в другом конце свалки. Джонни держался возле банок, а Грэмпи не отходила от него далеко. Заметив, что в лапы матери попалась соблазнительная жестянка, Джонни с плачем побежал к ней, требуя ее себе, но тут нечаянно бросил взгляд на вершину холма. То, что он там увидел, заставило его сразу присесть на задние лапы и тревожно закашлять: "Кофф, кофф, кофф, кофф…"

Мать быстро повернулась и стала смотреть в ту же сторону. Я последовал за их взглядом и там - о ужас! - увидел громадного медведя из породы гризли [в Америке водятся медведи двух пород: черные и серые; "гризли" по-английски значит "сероватый", отсюда серые медведи и получили название "гризли"]. Это было настоящее чудовище, которое походило на целый омнибус, закутанный в мех и двигавшийся меж деревьев. Джонни заскулил и спрятался за мать. Грэмпи глухо заворчала, и шерсть на ее спине встала дыбом.

Признаюсь, и у меня волосы поднялись дыбом, но я старался не шелохнуться.

Гризли приближался величественной походкой. Его широкие плечи и серебристый мех, колыхавшийся при каждом шаге, производили впечатление такой мощи, что невольно внушали ужас.

Джонни начал скулить еще громче. Я вполне ему сочувствовал, но старался молчать по весьма понятной причине. После минутной нерешительности Грэмпи повернулась к своему плаксивому медвежонку и произнесла несколько слов, которые для меня звучали как короткое покашливанье: "Кофф, кофф, кофф…" Но я могу представить себе, что она в действительности сказала: "Дитя мое, тебе следует взобраться на то дерево и подождать, пока я пойду и прогоню этого нахала".

Во всяком случае, так именно поступил Джонни и такое желание изъявила его мать. Но Джонни вовсе не был склонен отказываться от развлечения. Он хотел видеть, что произойдет, и не удовольствовался тем, что спрятался в густых ветвях сосны, а постарался соединить безопасность с возможностью наблюдения. Он взобрался на самую высокую ветку и там, отчетливо вырисовываясь на фоне неба, вертелся и громко визжал от волнения. Ветка была так тонка, что гнулась под его тяжестью, раскачиваясь в разные стороны при всех его движениях, и я каждый миг ожидал, что она сломается. Если бы при этом Джонни упал в мою сторону, мне пришлось бы поссориться с его матерью. Но ветка, к счастью, оказалась крепче, чем я думал, а Джонни был слишком искусен в подобных упражнениях, чтобы сломать ее или самому потерять равновесие.

Тем временем Грэмпи шла навстречу Гризли, вытянувшись во весь свой рост, с ощетинившейся шерстью, скрежеща зубами. Гризли, насколько я мог видеть, не обращал на нее внимания и прямо направился к свалке, как будто он был совершенно один. Но когда он поравнялся с Грэмпи, она зарычала, бросилась на него и отвесила ему жестокую оплеуху. Озадаченный, он все же успел ответить ей ударом левой лапы и опрокинул ее. Нисколько этим не укрощенная, она рассвирепела еще больше, вскочила и снова бросилась на него.

Они обхватили друг друга и катались по земле, фыркая, рыча и поднимая целые облака пыли. Но сквозь весь этот шум я мог ясно расслышать Джонни, который визжал во весь голос на верхушке сосны и, видимо, ободрял мать, чтобы она поскорее покончила с противником.

Почему Гризли не сломал ее пополам, я так и не мог понять. Через несколько минут, в течение которых мне не было видно ничего, кроме пыли и неясных очертаний дерущихся, они вдруг разошлись, как будто по взаимному уговору, - быть может, согласно правилам медвежьей борьбы, - и остановились, глядя в упор друг на друга, причем Грэмпи касалась сильно утомленной.

Гризли, по-видимому, готов был этим ограничиться. В намерения его вовсе не входило продолжать драку, а тем более обращать внимание на Джонни. Он хотел только одного: мирно пообедать. Но нет! В тот миг, когда он сделал первый шаг по направлению к свалке, а по мнению Грэмпи - к ее медвежонку, она возобновила нападение. Но теперь Гризли был начеку. Одним ударом он свалил медведицу с ног и отшвырнул на громадный, выдернутый с корнями пень. Теперь она была хорошо проучена. Сила полученного удара и жесткий прием, оказанный ей торчащими корнями, похожими на рога, отбили у нее весь

воинственный пыл. Поднявшись кое-как, она попыталась скрыться. Однако теперь Гризли сам пришел в ярость и, желая ее наказать, стал гоняться за нею вокруг пня. Грэмпи была подвижнее и устраивала так, что пень всегда оказывался между нею и противником. Джонни, оставаясь на дереве, продолжал проявлять самое живое и шумное сочувствие матери.