Ирид. Не слишком годится такое вступление для твоего дела.

Мисопон. Мало того, я еще прибавляю, чтобы они и мне не верили, пока сами не убедятся, что дело верное: не увидят собственными глазами и собственными руками не ощупают.

Ирид. Как ты полагаешься на свое искусство! Поразительно!

Мисопон. Прошу их присутствовать при опытах превращения. Прошу глядеть повнимательнее. Чтобы рассеять последние сомнения, прошу делать все своими руками, а сам стою в стороне, наблюдаю и даже пальцем не прикоснусь. Прошу, чтобы расплавленную массу либо очистили сами, либо отнесли для очищения к золотых дел мастеру. Заранее предсказываю, сколько серебра или золота должно получиться. Наконец, то, что очистится, прошу отнести к нескольким мастерам для пробы лидийским камнем. Получают тот вес, который я предсказал. Получают чистейшее золото или серебро — разницы для меня никакой, разве что с серебром меньше риска.

Ирид. Значит, в твоем искусстве нет никакого обмана?

Мисопон. Наоборот — один только обман.

Ирид. Пока не вижу.

Мисопон. Погоди, увидишь. Прежде всего, я уславливаюсь насчет платы: не хочу ничего, покамест не испытано мое искусство. Даю им порошок, силою которого, якобы, и совершается превращение. Но как изготовить порошок, сообщаю только за большие деньги. И беру с них клятву, что в течение полугода они не откроют этой тайны никому из смертных или бессмертных.

Ирид. Обмана все еще не вижу.

Мисопон. Весь обман скрывается в одном угольке, нарочно для этого приготовленном. Я выдалбливаю уголь и заливаю внутрь расплавленное серебро — ровно столько, сколько должно выйти, чтобы мое предсказание оправдалось. Когда всыплют порошок, располагаю сосуд так, чтобы он был обложен жаром не только снизу и с боков, но и сверху: таково, мол, правило искусства. К углям, которые накладывают сверху, примешиваю уголек с серебром или золотом. Металл расплавляется и стекает в сосуд, где уже плавится олово или, например, медь.

Потом производят очищение и примесь извлекают.

Ирид. Нехитрое искусство. Но как остаться незамеченным, если все делает другой?

Мисопон. Когда он все исполнит по моим предписаниям, я подхожу и, пока сосуд не стронули с места, проверяю, ничего ли не упущено. Говорю, что, по-моему, недостает одного-двух углей сверху, и кладу свой уголек: делаю вид, будто взял его наугад из кучи угля, но на самом деле он подложен заранее, да так ловко, что простак ничего не заподозрит.

Ирид. А когда без тебя у них ничего не получается, чем ты оправдываешься?

Мисопон. Это меня не тревожит, раз деньги уже выплачены. Выдумываю что попало: что горшок был нечист, или угли не такие, как надо, или огонь плохо поддерживали. И наконец, немаловажная часть моего мастерства состоит в том, чтобы на одном месте долго не задерживаться.

Ирид. Но неужели доход от этого искусства так велик, что может тебя прокормить?

Мисопон. Отменно кормит! Вот и ты, если не глуп, бросай-ка свое нищенство и присоединяйся к нашей братии.

Ирид. Нет, скорее постараюсь вернуть тебя в нашу братию.

Мисопон. Чтобы я по доброй воле возвратился к тому, от чего уже раз бежал, отказался от благ, которые нашел?

Ирид. Наше занятие становится тем слаще, чем больше к нему привыкаешь. Многие покидают орден святого Франциска или Бенедикта, но встречал ты хоть однажды человека, который пробыл бы среди нас долго, а потом бы нас покинул? За считанные месяцы ты едва вкусил, что такое нищенство.

Мисопон. Вкусил довольно, чтобы понять: большего несчастья на свете нет.

Ирид. Почему тогда никто нам не изменяет?

Мисопон. Может быть, оттого, что все вы несчастны по самой своей природе.

Ирид. А я этого несчастья даже на царскую участь не променял бы. Потому что нет ничего более сходного с царским достоинством, чем нищета.

Мисопон. Что я слышу? Нет ничего более сходного со снегом, чем уголь?

Ирид. Скажи мне, какая главная причина тому, что цари счастливы?

Мисопон. Они могут делать что душе угодно.

Ирид. Но эта свобода, которая всего на свете отраднее, никому из царей не принадлежит в большей мере, чем нам. И я не сомневаюсь, что есть немало царей, которые нам завидуют. Война ли идет, стоит ли мир — мы всегда в безопасности: в военную службу нас не записывают, к общественным обязанностям не призывают, податями не обкладывают; народ дочиста грабят поборами — на нас никто не обращает внимания; совершим преступление, и даже тяжелое, — кто унизится до того, чтобы привлечь к суду нищего? Даже если кинемся на кого с кулаками — с нищим драться стыдно. Царям ни во время мира, ни во время войны нельзя жить в свое удовольствие, и чем выше их положение, тем больше страхов. Нас же толпа страшится обидеть и глядит на нас с каким-то благоговением, словно мы под особой защитою у господа бога.

Мисопон. Но и лохмотья ваши, и лачуги до того грязны!…

Ирид. Разве это хоть сколько-нибудь умаляет истинное счастье? То, о чем ты говоришь, — вне человека. Нашим лохмотьям и обязаны мы блаженством.

Мисопон. Но боюсь, что изрядной доли своего блаженства вы скоро лишитесь.

Ирид. Как так?

Мисопон. Пошли уже речи о том, чтобы не дозволять нищим бродить с места на место, куда вздумается, но чтобы каждое государство содержало своих нищих, а тех, кто здоров, заставляло бы трудиться.

Ирид. Отчего такие замыслы?

Мисопон. Обнаружилось, что под покровом нищенства творятся ужасные злодеяния. И вообще от вашей братии — страшный вред.

Ирид. Не в первый раз слышу такие толки. В греческие календы это исполнится.

Мисопон. А может, и скорее, чем ты надеешься.

Полимиф. Как не подобает хорошо устроенному государству жить без законов и без государя, так и застолью негоже быть ??????? ??? ?????? [300]

Геласин. Прекрасно! От имени всего народа изъявляю согласие!

Полимиф. Эй, слуга, принеси-ка нам кости. Их голосованием определится, к кому благосклонен Юпитер. Тому и за столом царить. Замечательно! Юпитер благосклонен к Евтрапелу. На этот раз случай не был слеп. Удачнее выбора и быть не могло, даже если бы собирали голоса по трибам[301], запрашивая каждого из граждан в отдельности. Есть одна пословица, не очень, правда, латинская, но не без смысла: что ни граф, то свой прав. Она и к царю приложима. ????????? ????, ? ???????[302].

Евтрапел. В добрый для сего застолия час! Во-первых, повелеваю: всякий да расскажет забавную историю; кто промолчит, с того пени одна драхма; означенную пеню употребить на вино. В числе надлежащих полагать и такие истории, кои будут сочинены на месте, коль скоро соблюдены ?? ??????? ??? ?? ??????[303]. Ежели не промолчит никто, тогда цену вина да уплатят двое: один — кто расскажет самую веселую историю, другой — кто самую скучную. Хозяин дома от расходов на вино да будет свободен, все прочие расходы да примет на себя. Ежели при исполнении вышеозначенного случатся разногласия, судьею и посредником да будет Геласин. Ежели вы одобряете, да имеет указанное силу закона. Кто не желает подчиняться, пусть уходит, сохраняя, однако ж, полное право прийти к завтрашней выпивке.

Геласин. Закон, предложенный царем, одобряем и утверждаем. Но с кого начнется круг рассказов?

Евтрапел. С кого же еще, как не с хозяина?

Астэй. Можно ли, царь, сказать три слова?

Евтрапел. А что, разве у нас застолье несвоевременное и неприсутственное? [304]