Феотим. Да, мне известно, какие вздорные слухи распускают про них иные нечестивцы. Но я, где бы ни приметил священнейшую эту одежду, точно бы ангелов божиих вижу воочию, и тот дом полагаю счастливым, чей порог часто попирают их стопы.

Филекой. А я всегда считал, что в домах, где они бывают запросто, меньше становится бесплодных женщин. Но святой Франциск да будет милостив ко мне — ведь я так заблуждался до сей поры! Мне казалось, что их платье — не что иное, как платье, и, само по себе, не лучше одежды матроса или сапожника, если только не прославлено святостью того, на ком надето: так прикосновение к платью Христа исцелило страдавшую кровотечением. И вдобавок, я не был уверен, кто сообщил платью эту силу, — ткач или портной.

Феотим. Несомненно, кто сообщает форму, сообщает и силу[700].

Филекой. Теперь заживу приятнее: не буду томить себя ни страхом перед адом, ни докукою исповеди, ни муками раскаяния.

Эфорин. Я часто спрашиваю себя, с каким богом советовалась природа, когда во всем смешала чувства дружбы и вражды — тайные и, по-видимому, совершенно беспричинные; разве что предположить, будто природа забавляется этим зрелищем, так же как мы получаем удовольствие, стравливая петухов и перепелов.

Иоанн. Пока что-то не различаю, к чему ты клонишь.

Эфорин. Объясню, если угодно, попроще. Ты знаешь, что змеиный род полон неприязни к человеку.

Иоанн. Знаю, что между змеями и нами старинная и непримиримая вражда и что ей не будет конца, пока мы не забудем того злосчастного яблока[701].

Эфорин. А ящерицу знаешь?

Иоанн. Еще бы!

Эфорин. В Италии они крупные и зеленые. Это животное от природы — друг человеку и враг змеям.

Иоанн. Из чего это следует?

Эфорин. Где бы ни появился человек, собираются ящерицы и, повернув голову, долго глядят ему в лицо; если плюнешь, они слизывают слюну; видел я еще, как дети мочились, а они глотали мочу. Они даются ребятишкам в руки и терпят, даже когда им причиняют боль, а если их поднести к губам, с наслаждением лижут слюну. Но если их поймать и стравить, удивительно, с какою яростью кидаются они друг на друга, на человека же, который их стравливает, не обращают внимания. Если идешь полем и дорога спускается в лощину, они стараются привлечь твое внимание шорохом терновника. Сперва, по непривычке, думаешь, что это змеи, но, разглядев, убеждаешься, что ящерицы, которые смотрят на тебя, повернув голову, пока ты стоишь на месте, а как зашагаешь дальше, они за тобой. Так же и в иных обстоятельствах — они стараются обратить на себя внимание человека. Они словно бы играют, и взгляд человека для них — громадная радость.

Иоанн. Удивительно!

Эфорин. Однажды я видел, как очень большая ярко-зеленая ящерица билась со змеею б устье расселины. Сперва мы не понимали, что происходит, оттого что змеи не было видно. «Враг в пещере», — объяснил итальянец. Немного спустя приблизилась к нам ящерица, как бы показывая свои раны и требуя лекарства; мы могли бы, наверно, и потрогать ее; всякий раз, как мы останавливались, останавливалась и она и пристально нас рассматривала. Змея растерзала ей один бок до того, что из зеленого он сделался красным.

Иоанн. Будь я с вами, мне бы захотелось отомстить за ящерицу.

Эфорин. Но враг уже спрятался в глубине расселины. Впрочем, через несколько дней мы насытились зрелищем расплаты.

Иоанн. Очень рад! Как же это произошло?

Эфорин. Мы прогуливались случайно в том же самом месте. Змея приползла напиться к соседнему источнику: зной был невероятный, так что и мы погибали от жажды. В этот миг прибегает с поля мальчик лет тринадцати, сын нашего хозяина, у которого мы жили, перебравшись — в страхе перед чумою — из Болоньи в деревню; на плече у него грабли, которыми крестьяне сгребают сено. Увидев змею, он вскрикивает.

Иоанн. От страха, наверно.

Эфорин. Наоборот — от радости, точно издеваясь над врагом, захваченным врасплох. Он бьет граблями; змея свертывается кольцом; он бьет еще и еще, пока змея, с разбитою головою, не вытягивается во всю длину. Так они распрямляются лишь перед смертью, и отсюда басня про краба[702], которую, ты слыхал не раз, — про то, как он убил свою жилицу-змею и, когда она выпрямилась, промолвил: «Вот такою быть бы тебе при жизни».

Иоанн. Прекрасный поступок! А потом что?

Эфорин. Мальчик подхватил ее граблями и повесил над расселиною, на кусте; через несколько дней я видел, что листва залита гниющею слизью.

Тамошние крестьяне рассказывали нам удивительную историю, уверяя, что это истинная правда. Усталые, они нередко засыпают в поле, а при себе иногда имеют кувшин с молоком: это у них и пища и питье разом. Змеи обожают молоко; и часто случается, что они заползают в кувшин. Но против такой беды у крестьян есть средство.

Иоанн. Что за средство? Открой, пожалуйста.

Эфорин. Края кувшинного горла натирают чесноком. Этот запах отпугивает змей.

Иоанн. О чем же думал Гораций, когда писал, что чеснок — яд, страшнее цикуты, тогда как, по твоим словам, это противоядие?

Эфорин. Но выслушай историю еще более невероятную. Бывает, что змея подберется тайком к спящему и через открытый рот скользнет в желудок.

Иоанн. А разве человек, заполучивши такого постояльца, не умирает мгновенно?

Эфорин. Нет, но жизнь влачит самую несчастную, и нет ему никакого облегчения, кроме как кормить гостью молоком и прочими любимыми змеиными кушаньями.

Иоанн. А справиться с этой бедою никак нельзя?

Эфорин. Можно — если до отвала наесться чесноку.

Иоанн. Не удивительно, что жнецы любят чеснок.

Эфорин. Но есть и другое средство, помогающее людям, изнуренным жарою и работой: в этих обстоятельствах крохотная ящерица нередко спасает человека.

Иоанн. Как так?

Эфорин. Едва почует змею в засаде, принимается бегать по лицу и по шее спящего и до тех пор не перестает, пока не разбудит его, щекоча когтями. Проснувшись и увидев рядом с собою ящерицу, человек тут же догадывается, что его подстерегает враг; он старательно озирается и находит змею.

Иоанн. Дивный дар природы!

Эфорин. Нет животного, более враждебного человеку, чем крокодил. Он часто проглатывает людей целиком и злобу соединяет с хитростью: набравши воды, он смачивает ею тропинки, которыми ходят к Нилу по воду люди, — чтобы сожрать всякого, кто поскользнется… От тебя, конечно, не укрылось, что дельфин — ???????????[703], хоть и родится в иной стихии.

Иоанн. Я слыхал знаменитую историю про мальчика, которого полюбил дельфин, и еще более знаменитую — про Ариона[704].

Эфорин. И при ловле лобанов рыбаки используют дельфинов наподобие охотничьих собак. Получивши свою долю добычи, дельфины уплывают, а если за ловлею в чем-либо оплошали, терпеливо выслушивают порицания. Часто они являются плывущим по морю, весело резвясь и играя в волнах, иногда подплывают вплотную к судну и прыгают, проносясь над раздутыми парусами — до того они радуются общению с людьми. Но насколько предан дельфин человеку, настолько же непримирима его вражда к крокодилу. Он покидает море и смело входит в Нил, где царят крокодилы, чудовища, вооруженные клыками, когтями и чешуей, которая несокрушимей железа, меж тем как сам он и укусить-то по-настоящему не способен, потому что рот у дельфина обращен к груди. Но он мчится на врага вихрем, а подлетевши почти вплотную, вдруг ныряет и спинным плавником пропарывает мягкое брюхо — единственное уязвимое место у крокодила.

Иоанн. Удивительно, что любое животное мигом узнает своего недруга, хотя бы и никогда не виданного прежде, и что знает, как напасть, и откуда грозит опасность, и как от нее защититься. Человеку же в этом отказано. Он даже василиска не боится, если его не предупредить заранее или если горький опыт не научит.