- Еще бы! - проговорила Соня и вдруг, покраснев, закусила губу.

- А что такое?- спросил я.

- Ничего, - резко ответила Соня и отвернулась. - Отстань!

- Ты что? - удивился я.

Соня молчала.

- Во психопатка!

- С тобой опасно разговаривать,- сказала она.

Я обиделся:

- Да говорят тебе, я не докладывал. Они сами…

- В том-то и дело.

Я задумался. Действительно, я не могу скрывать свои мысли. Для «птичьего базара» я прозрачный насквозь. Значит, мне нельзя доверять секреты. Да, но какие секреты могут быть у этой девчонки?

- Послушай!- Соня схватила меня за рукав и подтянула к себе поближе. Сейчас выйдет Скворцов. Быстро повторяй в уме какие-нибудь два слова и ни о чем больше не думай…

- А о чем я должен не думать?

- О господи!- Соня оглянулась на дверь. - Ну я же сказала тебе, как мы их дразним. Нехорошо. Повторяй что угодно, только быстренько, слышишь? И не думай о «птичьем базаре».

- Ладно уж… - согласился я.

Тут дверь отодвинулась, и вышел Игорь Степанович.

- А, черная молния!- весело сказал он Соне.- За взбучкой пришла? Ступай, тебя ждут.

Соня тревожно взглянула на меня и вошла в учительскую.

- Пойдем, Гольцов, - позвал меня Игорь Степанович.

Мы двинулись по коридору.

Вдруг он остановился так резко, что я чуть не налетел на него, и строго сказал:

- Не делай больше этого, слышишь? Это опасно. Это может плохо кончиться.

Я растерялся:

- А что я такого делаю?

- Ты повторяешь про себя ерунду: «Птичье задание, домашний базар…» Без Виктора Васильевича не смей учиться блокировке, иначе сломаешь себе голову.

Я, собственно, хотел забыть о «птичьем базаре» и думать только о домашних заданиях: задают их здесь или нет. Но, видимо, одного хотения было мало.

Игорь Степанович посмотрел на меня и вдруг улыбнулся:

- Дурачок, да мы давно уже знаем, что ребята нас дразнят «птичий базар». Случайное совпадение фамилий. А что касается домашних заданий, то все твои тревоги напрасны. Заданий на дом у нас не задают. Нельзя учиться думать по заданию.

Я ожидал увидеть в классе телевизоры, счетные машины, на худой конец, магнитофоны, но ничего этого не было. Более того, в маленькой комнате с глухими светло-зелеными стенами не было даже доски. В центре комнаты стояли две парты, покрытые черным пластиком, а возле передней стены - учительская кафедра ярко-оранжевого цвета.

Дверь задвинулась, мы сели. На своей парте я увидел плотный лист глянцевитой белой бумаги и стеклянный карандаш без стержня. Я попытался передвинуть лист- он лежал как приклеенный. Взял карандаш и провел им по листу- на нем появилась и замерцала голубая светящаяся линия. Я испугался: а вдруг я что-нибудь испортил? Но догадался сразу: надо провести по линии тупым концом карандаша. Линия погасла.

- Молодец, быстро освоил,- похвалил меня Игорь Степанович. - А ты рожицу нарисуй. Все так делают.

Вместо рожицы я нарисовал самолет. Он вышел кривоватый, но довольно красивый.

- Птеродактиль, не иначе, - сказал Скворцов. - Только беззубый.

Я приподнялся и увидел, что у него на кафедре лежит точно такой же лист бумаги и на нем светится контур моего самолета.

- Подожди, не стирай,- проговорил Скворцов. - Крылья самолета плохо отцентрованы. Они отвалятся в воздухе. Надо так…

Поверх моих дрожащих голубых линий загорелись пряменькие, розовые- настоящий чертеж.

- А стабилизатор, прости меня, просто нелеп. Он совсем от другой машины. Понял?

Мое голубое страшилище погасло, остался лишь изящный самолетик, нарисованный розовым.

- Запомни линии,- сказал Игорь Степанович, и рисунок исчез.- А теперь сделай то же самое.

Я старательно принялся рисовать. Всякий раз, когда мой карандаш отклонялся, на этом месте повторялась розовая линия.

- Видишь? - сказал Скворцов. - Я задал программу, а ты ей не следуешь.

С третьего раза у меня получилось.

- Ну хорошо,- сказал Игорь Степанович, и самолетик погас.- Побаловались, и хватит. Ты ошибаешься: у нас не урок рисования. Просто мы осваиваем учебную технику. Начнем с математики.

И Скворцов начал быстро и толково объяснять мне самые азы- то, что известно каждому третьекласснику. Я немного расстроился, но решил потерпеть.

Объясняя, Игорь Степанович не задавал вопросов, он только негромко приговаривал:

- Это понятно. Это тоже понятно… - На моем листе вспыхивали и исчезали ряды красных цифр.- Нет, нет, тут ты путаешь. Смотри сюда… Ясно, да не совсем. Еще раз смотри… Э, голубчик, да ты и в таблице умножения не силен. Знал, да забыл… Ага, вот теперь зацепилось. Ну, тяни, тяни ниточку.

Написанное им исчезло, и в верхней части листа вспыхнул пример. Я принялся пыхтеть над ним, попутно размышляя, что при такой-то технике можно вовсе обойтись без учителя.

- Отвлекаешься,- недовольно сказал Игорь Степанович.- И вот пожалуйста…

Написанная мною семерка начала пугающе расти, толстеть, наливаться ярким красным светом. Я поспешно написал на ее месте девятку. Все стало нормально.

- Ты, Андрей, напрасно меня увольняешь,- сказал Скворцов.- Ни одна машина не может заранее знать, что у тебя семью семь- сорок семь. А вот теперь посиди, порешай примеры, а я пойду погуляю. Что-то мне нездоровится.

Скворцова сменил Виктор Васильевич. Он благодушно уселся за кафедрой, устроился поудобнее (ему там было тесновато), зевнул и вдруг, взглянув на меня свиными глазками, произнес:

- Удивительное дело, я совершенно не чувствую себя уставшим!

Голова моя еще гудела от непривычной нагрузки, в глазах мелькали огненные цифры.

«Ну прямо! - не удержавшись, подумал я. - Чего же тогда зеваешь?»

Виктор Васильевич игнорировал мою реплику.

- Ну-ка, Андрейчик,- совсем по-домашнему предложил он,- повтори эту фразу три раза, только молча.

Я добросовестно повторил.

- Для начала не так уж и плохо,- похвалил меня Виктор Васильевич и снова зевнул. Я подумал, что он делает это нарочно, чтобы я не особенно напрягался. А я и действительно сидел как на иголках: ведь именно сейчас начиналось то самое, необыкновенное, по сравнению с чем понятные уроки Скворцова казались мне детской забавой. - Но смотри, что у тебя получается: «Удивительное… м-э… дело… чего тут удивляться, нашел чему удивляться… м-э… как там дальше-то?… удивительное дело… забыл… чепуха какая-то… удивительное дело, что такой серый валенок…» Это ты меня имеешь в виду?

Воробьев настолько точно воспроизвел все, о чем я успел за минуту подумать, что я покраснел до слез.

- Ну, а о том, как ты второй раз повторил, и говорить не стоит,- безжалостно и в то же время добродушно продолжал Виктор Васильевич.- Там пошли чьи-то удивительные глаза и вообще личные дела, которые меня не касаются…

Я готов был провалиться под парту.

- Это, Андрейчик, помехи. Если ты не в состоянии удержать такую пустяковую фразу, что же говорить о серьезном? Ну-ка, постарайся еще три разика, только, пожалуйста, без помех. Я понимаю, слово «удивительно» тебя волнует, но ты не волнуйся, а удивись. Удивись!- Я удивился.

- Нет, ты не удивился: ты вытаращил глаза, глупо скривил рот, как двухлетний младенец на горшочке, да еще пожал при этом плечами. Не гримасничай, дорогой, я в кино тебе сниматься не предлагаю. Ведь это действительно достойно удивления: человек занимался математикой два часа- и какие два часа!- и при этом совершенно не устал. Странно и удивительно: совершенно не устал.

Я как раз устал, и даже очень, и фраза не лезла мне в голову.

- Ну да, ну да,- закивал толстяк, - математика утомляет, потому и удивительно. Ну-ка, три раза.

«Удивительное дело, - подумал я небрежно. - Я совершенно не чувствую себя усталым. Странно, я совсем не устал. А ведь действительно…»

И тут произошло первое чудо: звон в моих ушах затих, цифры перестали прыгать перед глазами. Я сидел спокойный, легкий, довольный и удивлялся самому себе. Только рука затекла: я держал карандашик без нужды слишком крепко.