Нечаев.

Лежа на траве, липкой от моей собственной крови, не могла пошевелиться, сил не было, истерзанное тело не слушалось, и где-то в животе рос ледяной ком.

Скосила мутный взгляд в их сторону, с ускользающим равнодушием наблюдала, как кружат по поляне, как черный волк не подпускает ко мне, всегда находясь между палачом и жертвой.

Он защищает меня? Не верю. Хотя все рано. Плевать. Уже на все плевать. То и дело картинка перед глазами темнела, и черный лес кружиться начинал. Меня уносило во тьму, а я силой воли возвращалась, удерживала себя в сознании.

Улучив момент, Кирилл обернулся. Встал перед альфой, руки разведя в стороны:

— Руслан, уймись, что ты делаешь???

Бекетов тоже перекинулся и к приятелю своему шагнул, грозно сжимая кулаки, в глазах такой ад полыхал, что чертям страшно стало бы, окажись они поблизости:

— Защищаешь? — не голос, а звериное рычание.

— Ты убьешь ее!

В ответ лишь дикая улыбка.

— Рус, очнись! Чтобы не произошло, вы пара! Убьешь ее и тебе п***ец! Ну, же включай мозги! Вспоминай! Правила для всех одни! И ты не исключение! Нет хуже участи, чем волчицу свою убить! Сам себя сломаешь, до конца дней гореть будешь! Ты же знаешь!

Янтарный взгляд стал чуть более осмысленным, скользнул по мне пренебрежительно, без тени сожаления.

На шаг отступил, шумно выдохнул, виски сжимая, пытаясь себя успокоить, пересилить хищное безумие, кипящее в крови.

— Отпусти ее, — давил Кирилл, — пусть проваливает! Потому что если останется, рано или поздно разорвешь ее. Сколько бы ты не держался! Финал будет один! Сам знаешь!

Пусть проваливает? Смешно. Я даже шевельнуться не могла. Смешно и жестоко. Не меня Кирилл защищал, просто пытался альфу удержать от рокового шага. Преданный сукин сын! До меня ему нет никакого дела. Если бы не парность, что нас с Русланом связывала, Нечаев бы не стал вмешиваться, стоял бы в стороне и смотрел, потому что слово вожака — закон.

Наконец Бекетов выдохнул резко и ко мне направился:

— Рус! — крикнул Кир, дорогу преграждая.

— Отвали, — альфа отмахнулся от него хладнокровно, — не убью.

Вот и все. Не убью. Коротко, словно про муху говорил.

Присел рядом со мной на корточки, локтями на колени опираясь, и рассматривал долго, без единого выражения на лице. Так смотрят на песок, на землю, на кучу ненужного хлама. И я смотрела в ответ, медленно мигая, и казалось, веки свинцовой тяжестью налились. Хотелось прикрыть глаза и поспать, хоть немного, хоть пять минуточек.

Бекетов схватил за подбородок, разворачивая лицом к себе, глаза в глаза. Янтарные омуты в полумраке светились, отливая золотом.

— Значит так, любимая, — это слово он теперь использовал вместо ругательств, — Кирилл прав. Не хочу из-за тебя подыхать, землю грызть от бессилия. А если ты останешься поблизости, то рано или поздно этим все и закончится. Так что, проваливай. Вали в какую-нибудь глухомань, чтоб духу твоего не было поблизости. Уяснила? — сжал сильнее, чуть приподняв мою голову от земли. Он снова смотрел пронзительно, будто в душе измученной ковырялся, — меня тошнит от нашей связи! Если бы мог, разорвал на хер, чтобы избавиться от больной зависимости.

Сердце в груди от его слов споткнулось и заметалось судорожно, а потом замерло, прося пощады.

Но ее нет и не будет. Палач вынес приговор.

— Проваливай и не смей возвращаться! — в душу смотрел, рвал ее на части, — учую поблизости — пожалеешь. Забейся в какую-нибудь нору и носа не показывай. Отныне ты для меня никто, и звать тебя никак.

Он меня все-таки убил. Словами, лишая последней надежды.

Снова повело куда-то в бок, не смотря на то, что лежала, и темная воронка внутри меня расширялась, засасывала внутрь, укрывая мир черной пеленой.



В полубессознательном состоянии, еле балансируя на краю пропасти, слышала холодный голос Руслана, вспарывающий на живую, убивающий:

— Кирилл, увези ее.

— Куда? — без единой эмоции спросил бета.

— Мне плевать куда, подальше отсюда.

Любимый, что ты делаешь? Зачем?

Они стояли надо мной и говорили, как о вещи, ненужной сломанной, бесполезной.

— Сдай ее куда-нибудь, скажи, в лесу нашел.

— А дальше?

— Дальше не мои проблемы.

Мне хотелось кричать, но голос больше не слушался, тело не подчинялось. Нет сил. Даже боли не чувствовала, только холод колючий.

— Пусть скажет спасибо, что отпускаю…живой.

Я не узнавала его. Вместо Бекетова своего, родного, любимого, надо мной нависал яростный, и одновременно страшный в своем равнодушии зверь, которому плевать на мои мучения.

Ни сомнений, ни сожалений. Хладнокровный палач.

— Все, увози! Что бы духу ее поганого здесь не было, — и, перешагнув через безвольно раскинувшуюся руку, пошел прочь. Не оглядываясь, неторопливо, заправив руки в карманы джинсов и меланхолично пиная перед собой камень, а я смотрела вслед. Все вокруг в темном тумане, а в центе его удаляющаяся широкоплечая фигура.

По щеке слезы горячей дорожкой, губы дрожали, но с них ни звука не сорвалось, а внутри ядовитая пустота крылья расправляла.

За что он так со мной?

Хотелось умереть, но и этого мне не позволили.

Кирилл бесцеремонно подхватил на руки, не жалея, резко, рывком, причиняя адскую боль. Застонала не сдержавшись, но ему плевать было, смерил взглядом, полным холодного презрения и все.

Сердце измученное зашлось еще сильнее. Мне неоткуда ждать помощи. Они стая, они все за него, и я в глазах каждого из них — тварь, посмевшая предать их альфу. Обстоятельства роли не играют, объяснения не нужны, пощады не будет.

Безвольной куклой в его руках висела, то и дело проваливаясь в темный туман, пока Кирилл выносил меня из леса. Быстрым шагом, не разбирая дороги, то перескакивая через овраги, то продираясь сквозь кусты. Каждое его движение — пытка, усиливающая агонию.

Сколько длился этот переход, я не знала. Может 5 минут, может час, может целую вечность, но мы вышли из леса на проселочную дорогу, ровно в том месте, где стоял его пикап. Закинул в багажник и недовольно на руки свои посмотрел — все в моей крови:

— Черт, — ругнулся и, обойдя машину, сел за руль.

Пикап дернулся, когда Нечаев двигатель завел и до упора педаль газа вдавил. Меня тряхнуло, откинуло к бортику, так что ударилась сильно изодранной спиной. Горячая волна накрыла с головой, и сопротивляться уже не было сил.

Провалилась в забытье, а когда в себя приходила, машина все вперед ехала, петляя по темной дороге, а сверху глядели равнодушные далекие звезды.

Мне было холодно, трясло, зуб на зуб не попадал. Попробовала в комочек сжаться, но не получалось, руки ноги не слушались. Больно. И боль в исковерканном теле — ничто по сравнению с той катастрофой, что разыгралась внутри меня. Что-то не так, что-то неправильно, но нет сил разбираться, что именно.

Я умирала. Физически, морально. Мне не за что было ухватиться, что бы выкарабкаться. Никто не собирался мне помогать.

На востоке рассвет забрезжил, когда мы въехали в какой-то захудалый городишка, покружились по узким, раздолбанным улицам и, наконец, к больнице вывернули.