Это было таким странным ощущением — терпеть его насмешки, не имея возможности сказать что-то в ответ, и в то же время радоваться. В который раз за эти полгода я спросила себя, все ли со мной нормально? Может я мазохистка, и все что происходит, на самом деле приносит мне удовольствие, а Ирвинг садист? Тогда было бы просто объяснить все, что происходило между нами, и не считать все это странной мучительной любовью, с примесью ненависти. Так трудно называть наши отношения любовью. Да и от отношений осталось всего ничего — ненависть, впрочем, она была всегда.

Один раз из таких моментов запомнился мне больше остальных. Мы сидели с Рашель во дворе, и разговаривали о чем угодно, особенно об ее парнях, и я явственно ощущала, ее желание расспросить меня о моей печали. Но Рашель всегда относилась к моим мыслям и ощущениям с уважением. За это я была благодарна ей, хотя возможно и не всегда это озвучивала. Как раз во время одного такого щекотливого молчания во двор легкой трусцой вбежал Ирвинг, держа в руках телефонную трубку. Лицо его, как и постоянно при мне, не выражало радости. Но лишь когда Рашель взяла свой мобильник, я поняла, в чем было дело.

— О, привет Стэнли! Да, рада слышать…. — и с этими словами она удалилась от нас на несколько метров. Я-то поняла, что на самом деле ей звонит брат, а Стэнли просто перехватил трубку, чтобы поздороваться, или даже спросить обо мне, как уже бывало нередко. Но Ирвингу знать об этом было не обязательно. Он проследил за тем, как Рашель отошла и злорадно улыбнулся.

— Ну что, парень тебе уже не звонит?

— А тебе не кажется, что тебя это не касается? — я ухмыльнулась в ответ так сладко, что мне казалось, сейчас судорогой сведет челюсть. Но это у Ирвинга челюсти заходили так, словно он пытался перегрызть провод. Желваки на его щеках сжались, и сам он помрачнел. Его все еще выводило из себя то, что он уже не имел на меня права. Зато кто-то другой мог иметь.

Ирвинг постоял на месте, смотря на меня своими гневными зелеными глазами, а лишь качала ногой перекинутой через поручень качели. Его взгляд был все так же голоден, каким я его помнила. Но я заметила это всего лишь на долю секунды, а потом он прикрыл веки, и резко развернувшись, ушел.

Совсем недолго на моих губах после этого оставалась удовлетворенная улыбка. Стало горько во рту, как будто я эту горечь выпила. Как легко ему было поить меня отравой своей ненависти. И как же легко я подавалась этому. Никогда не думала, что любовь это яд, который пьешь, не оглядываясь, с радостью и полной отдачей, ведь все равно от чего умирать, лишь бы быть любимой. Теперь же мне было все равно от чего умирать — ведь Ирвинг уже не был моим. А любовь по-прежнему оставалась во мне, распространяя свою отраву по венам. И иногда я была этому рада. Вот как теперь. Ему все еще не все равно.

К концу марта его злость поутихла, возможно, потому что я ни с кем не встречалась, просто отклоняя предложения, каких было не мало, как сам знал Ирвинг, ведь ему часто приходилось отвечать на мои телефонные звонки. Или записывать мне сообщения, так как я чаще бывала на стенке за домом, чем в самом доме. Я никуда не ходила гулять, если только это не были Вокс или Рашель. Итогом затворничества и ежедневных принудительных восхождений, я начинала быть похожа на профессиональных спортсменок, с рельефами на теле. Просто всю свою боль, злость, ненависть, неудовлетворенность я вкладывала в это хобби. Оно спасало меня от ненужных мыслей, и избавляло от душевной усталости.

И как ни странно такое рвение пугало одну лишь Рашель. Она скорее чувствовала, чем понимала, что дело вовсе не в Стэнли. Она видела, что он вовсе не вдохновил меня тогда, и тем более не впечатлил. Я видела всю ее тревогу, и все боялась, когда она, применив силу своего ума, начнет рассуждать и придет к некоторым логическим умозаключением… и тогда от расспросов не отделаться. Но Рашель молчала. Я подозревала, что это было чувство вины, которое ее мучило, за то что она вывесила мои фото, интуитивно догадываясь, что именно это каким-то образом стало причиной моего затворничества и печали.

И пока шли дни, мою душу и мысли грела лишь поездка на один день к развалинам замка, которую нам обещал учитель истории еще в прошлом году. Это должна была быть экскурсия, в которую не брали никого кроме выпускников.

И в то же время, я впервые была не совсем уверена, что хочу этого, так как раньше. Потому что мне было неприятно видеть Ирвинга, когда у него кажется, снова начался налаживаться с кем-то роман. Пока что я не знала и даже не догадывалась с кем, об этом лишь ходили слухи и домыслы, потому как часто видели его едущим в романтические места на берегу, куда всегда ездили парочки, если хотели уединится. Я ревновала до чертиков и сжигала себя этим. Смотреть на него за ужином и думать о том, к кому он поедет сегодня вечером, или с кем может провести ночь? Кто она? Насколько красива? И чувствует ли Ирвинг ко мне еще что-либо?

Когда его внимание по отношению ко мне стало все реже провялятся, я наконец смогла до конца поверить, что все кончено. Больше я ему была не нужна. Эта тишина с его стороны, убивала даже больше, чем слова ненависти. Тишина, хуже громких слов.

Проходя мимо меня в коридоре, или сидя рядом на уроках, Ирвинг не смотрел на меня. И я почти поверила, что скоро боль начнет утихать. Ему это далось так легко, значит и я смогу.

В день поездки мы шли в школу вместе с Рашель. Хорошо, что я должна была заходить за ней, так у меня было объяснение, почему я не жду Ирвинга, и так же я могла набраться смелости провести этот день весело. Да ладно, зачем себе врать. Набраться смелости, но только лишь для того, чтобы выдержать вероятность того, что Ирвинг будет наверняка ходить в обнимку со своей девушкой.

Мне было не очень весело, но стекло входной двери дома Рашель, показало мне совершенно иное отражение. Я вовсе не выглядела расстроенной или встревоженной — скорее просто спокойной и цветущей. Симпатичной, даже так. Отстраненной, вот точное слово. Думаю, никто не мог понять по моему выражению лица, что со мной происходит на самом деле.

Рашель как всегда была не в настроении, потому как ей не особо нравилось принимать участи в культурно-массовых походах. О чем явно говорил ее наряд — юбка, каблуки, симпатичный свитер. Ни что в ее образе не говорило о том, что она собралась в поход.

— Ты начинаешь делать из меня правильную девочку, — пожаловалась мне Рашель, придерживая не плече небольшой портфель, единственное, что она сочла нужным в походе. И тут же надула губки и перехватив взгляд каких-то парней, улыбнулась им. Проходили они мимо после такого очень медленно. Я закатила глаза, хотя, что с нее возьмешь.

— Почему? — я удивленно пожала плечами. Меня саму уже трудно было назвать правильной девочкой, хотя об этом никто не догадывался.

— Потому что, вместо того, чтобы прогулять, или уже на худой конец ехать с девчонками в машине, я согласилась на поездку с тобой в автобусе!

— По-моему ехать в автобусе весело, — сказала равнодушно я, и добавила, — а Мини ужасно водит — ты лишь представь, что было бы с твоей прической после ее езды, — я попыталась съехидничать. Как мне не хватало этого, с тех пор, как мы перестали перекидываться пикировками с Ирвингом.

— Ты бы свой гробовой голос слышала — «по-моему ехать в автобусе весело», — перекривила меня она, при этом пропустив мимо ушей мое ехидство. — Не хватает еще тебе сгорбиться при этих словах и натянуть на голову шляпку, как у моей бабуле. По тебе и не скажешь что для тебя поездка я веселая. В лучшем случае наказание.

Интересно, я уже упоминала о том, как ненавижу проницательность Рашель, которое она прячет за видом глупенькой такой гламурной девочки.

— Наоборот, — возразила я, и сама понимая, как кисло звучит мой голос, — поездка, шанс отдохнуть. Пару дней назад я пообрывала пальцы на новой стенке, и теперь не могу подниматься примерно неделю. Дома скучно. Поездка разнообразие.

Я потупилась, понимая, что не смогу выдержать пронзительного взгляда Рашель. Мне казалось, она видит меня насквозь.