Я как могла, постаралась скрыть горькую улыбку, но это было хоть каким-то утешением. Я все еще нравилась ему, он не мог это преодолеть так быстро. Пока что я могла надеяться, что мы еще можем все вернуть назад. Или начать что-то новое, но мне было необходимо прощение Ирвинга. Ясно было то, что мне в любом случае нужно поговорить с Ирвингом. Нельзя, чтобы все происходило именно так.

Вокс вспомнила еще несколько новостей, но они мене не интересовали, ведь там не упоминалось имя Ирвинга. Потому далее я ее почти не слушала, а сидела с застывшим выражением лица, которое могло выражать заинтересованность, да и только. Но думала я в это время только о своем.

Теперь-то мне полностью стало понятным его поведение в тот день, когда я ехала, а также в последующие дни по моему приезду, и честно говоря, я не могла его осуждать. Мне бы очень хотелось, но я не могла. Ирвинг теперь считал меня предательницей, но он забыл о том, что не давал мне никаких надежд или гарантий на то, что мы можем быть вместе. Как это в его стиле — намекнуть мне на что-то и считать, что этого достаточно. Но я была теперь настолько переполнена надеждой, что готова была идти, просить прощение, чтобы мы могли хотя бы поговорить.

Преисполненная такими мечтами и надеждами, я даже без особого раздражения встретила взгляд Лукаса — несколько бахвальский, но вполне миролюбивый. Но это не значило, что я уже готова была мириться с ним, особенно после тех слухов, что он распускал. Проще говоря, я почти летела на уроки, которые ждали меня впереди.

Тяжелее всего было дождаться урока французского, на котором я и так практически ничего не смыслила, кроме тех пошлых фраз, что научила меня Рашель, я вряд ли могла бы сказать на приличном французском языке несколько слов. И в любое другое время, я бы просто сидела задержав дыхание, и ожидая того ужасного момента когда меня должны спросить, только не сегодня. Ведь это был именно тот урок, на котором рядом со мной сидит Ирвинг. И потому что я чувствовала странную радость. Мне было так удивительно смотреть на Ирвинга, такого злого и отчужденного, и при этом понимать, что для меня, наконец, блеснул лучик надежды. Ирвинг при этом лишь раз взглянул на меня, и это немного потушило мою радость от того что я хочу с ним поговорить. Взгляд был холодным и острым, никакой теплоты. Легкий холод страха проелся по позвоночнику, но я слишком давно ждала, чтобы проигнорировать наметившийся шанс.

Наконец не выдержав моего взгляда, Ирвинг тихо буркнул:

— Что?

— Я хочу с тобой поговорить, — отозвалась я, наклоняясь к нему. Один восхитительный момент Ирвинг смотрел прямо мне в глаза, и находился так близко, как мне это хотелось, но словно о чем-то подумав, он отодвинулся. Это больно задело меня. Ирвинг все еще не мог простить меня, и это будет проблемой. Он в отличие меня не прощал так быстро. Хотя небо свидетель, у меня было куда больше поводов обижаться на него.

— Не о чем, — угрюмо прошептал он в ответ, и втупился в доску, словно действительно мог сейчас слушать объяснения учителя. Я всего лишь на миг смолкла, но лишь для того, чтобы найти в себе новые силы продолжать.

— Есть о чем. — настойчиво продолжила я, и оглянувшись не слушает ли нас кто, вновь придвинулась. — Ты расстался с Кейт? Тебе для этого нужно было время?

— Оно мне нужно было тогда, — злобно сказал Ирвинг, и его тон поразил меня. Сколько в его голосе было ненависти. Как же это несправедливо именно сейчас. — Тогда я хотел, чтобы мы начали все заново. Но не теперь. Ты была права, все это теперь не имеет значения. Мы продолжаем жить, словно ничего и не было.

— Но оно было, — не удержалась я, и схватила его за руку. В это время учитель обратил на нас внимание. Ирвинг вырвал свою ладонь, и отодвинулся как можно дальше. Мне стало от этого неуютно и плохо, словно кто-то ударил меня в живот. Щеки покрыл горячий красный румянец.

Неужели это все? Я не могла в это поверить. Если бы судьба оказалась ко мне еще злее, и учитель решил бы меня что-либо спросить, я, скорее всего бы расплакалась.

После урока, первым делом, я побежала прочь из здания, чтобы подышать свежим воздухом, но Ирвинг видимо еще не все решил мне сказать. Вид его не был угрожающим, но я точно знала, что он явно не собирается извиняться за свои слова.

— Я все поняла, больших твоих объяснений я не выдержу, — слабо сказал я ему, направляясь, прочь к зданию, где зависали музыканты и театралы. Но Ирвинг покачал головой.

— Остановись.

Слова были сказаны уже более спокойным тоном, и мне ничего не оставалось, как выполнить его просьбу. Я посмотрела на него. Все это было так мучительно, вовсе не об этом я мечтала с утра, когда слушала Вокс.

— Не тяни, — терпеливо отозвалась я, чувствуя. Что слезы подступают уже к горлу, но я пока что их терпела, как терпела боль на стенке, когда нужно было продвигаться, чтобы не упасть.

— Пойми… все это безумие не должно было случится…

Ирвинг не успел развить свою мысль, а я уже была готова говорить таким же убийственно спокойным голосом, который кажется, вымывал все чувства из меня самой. Хотя это и не было правдой.

— Ты меня прости, даже не знаю с чего взяла, что нам это нужно — вернуть все назад. Даже больше, не могу понять, почему решила, что может быть как-то иначе. Мы с тобой просто не умеем жить мирно друг с другом. Просто давай жить дальше.

Я видела, что Ирвинг порывается что-то мне возразить, но вскоре это только вызвало очередную вспышку злости на его лицо. Так ничего не сказав, он развернулся и ушел. Знакомое желание кинуть ему чем-то вдогонку, спасло меня от позора истерики. Поплакала я позади школьной студии, там, где все остальные любят покурить, чтобы их никто не застукал.

И снова передо мной встал страшный вопрос — ну неужели это все, и то, что было между нами, неожиданно стало прошлым? И все же в последующие дни, которые перетекали в недели, мне пришлось в это поверить.

Ирвинг отдалился от меня так, как тогда на уроке — на расстояние, которое мне казалось нам уже никогда не преодолеть.

Холодное безразличие и страх сковали меня, мое сердце и душу. Я уже не могла его ненавидеть, как раньше, потому что, как он того и хотел, начала считать себя виноватой. И все равно, что во всем был виноват лишь его эгоизм! Я понимала это, но ничего не могла с собой сделать, так же как и не могла исправить того, что случилось с нами.

Я жила только стенкой, проводя все свободное время вне дома. Подальше от ненависти Ирвинга. Иногда бывать рядом с ним было просто не выносимо, и не потому что я скучала, а потому что он специально вел себя так, чтобы я как можно меньше хотела общаться с ним. Его шутки в мою сторону стали злее и насмешливее, но сил отвечать ему у меня иногда попросту не было.

Часто бывало так, что вечером пройдя на кухню, чтобы чего-либо выпить, я могла застать его, как раз за тем же занятием. И что я могла сделать, так это лишь молча подвинуть его плечом, при этом чувствуя не только его сопротивление, но так же го горячее тело и гладкую кожу. Это напоминало так же о том голоде, который я не знала до него. Это голод обладания, и плоти. Но я не хотела кого-нибудь, так как это было у Рашель, я хотела лишь его. Как же все было нечестно! Ведь иногда мне казалось, я его вовсе не волную — ведь поздно вечером я не одевала халата, потому что не ожидала его встретить. И мое спальное белье его видимо вовсе не впечатляло. Хотя вполне возможно, что он просто скрывал свои чувства.

Все же вокруг — мои друзья, родители, знакомые, решили, что моя отстраненность и снова ставшее тихим, поведение, следствие встречи с «тем парнем с фото» — Стэнли. Он был для них «тем парнем с фото», странным, загадочным. И потому они считали, другой причины грустить у меня быть не может. Я не стала из разуверять. Скорее, как оказалось, мне это было на руку, так как когда о Стэнли говорили в присутствии Ирвинге, он ставал практически бешеным. И выдавая по этому поводу шутки в мою сторону, Ирвинг не только обижал меня, заставляя краснеть, но и показывал, что все еще неравнодушен ко мне.