Но, дядюшка, вы ведь сами когда-то имели дело…

– Ричард! Неужели ты не в состоянии понять разницу между грошовым лавочником и крупнейшим фабрикантом кружев? К тому же сейчас я отошел от этих дел.

– Не понимаю все-таки, почему я не имею права сам выбирать себе друзей!

– Ты лишен элементарного чувства признательности! – огрызнулась тетушка Миллисент. – Дядюшка воспитывал вас с сестрой все эти годы, поместил в хорошие школы, обещал со временем пристроить тебя в банк, а Энн…

– Не расстраивайся, Миллисент. – Лицо дядюшки внезапно приобрело плутоватое выражение. – Я как-нибудь образумлю Ричарда, и он еще будет рад, что согласился с дядюшкой.

– Высказался! – буркнула Энн в чашку.

Им пришлось просидеть за столом еще почти целый час, не имея ни малейшей возможности удрать и поговорить наедине. Потом часы пробили шесть, и дядюшка, чтобы не пропустить сообщений фондовой биржи, включил радио,

– "…сообщение полиции, – донесся голос диктора. – Разыскивается ушедший из дому в прошлый четверг Огастас Джордж Кратуэлл, около шестидесяти шести лет…»

Дик и Энн на цыпочках вышли в сад.

– Разыскивается ушедший из дому, – задумчиво произнесла Энн. – О, если бы это был не Джордж Кратуэлл, а Монтегю Клемент Бардейл, этот жирный морж с крабьими движениями! Так нет же тебе! Люди вроде дядюшки Монти никогда не теряют голову. Им все нипочем.

– Молодчина! – Глаза у Дика засияли. – Ты подала блестящую мысль! Почему бы и нам не сделаться беглецами?

Убежать? Но ведь нас наверняка поймают.

– Не обязательно, если все сделать по-умному. У большинства ребят, которые удирают из дому, не хватает смекалки, вот они и попадаются. Нужно все хорошенько продумать и оставить улики, которые поведут по ложным следам.

Убедившись в надежности своего капитала, дядюшка Монтегю выключил радио. Энн получила возможность вернуться в гостиную и попросила разрешения приготовить урок музыки. Она условилась с Диком, что, как только дядя с теткой уйдут в другую комнату, она заиграет «Шотландские колокольчики». Так что Дик мог спокойно рыться в дядюшкином кабинете.

В действительности, чтобы отыскать свою и Энн почтовые сберегательные книжки, понадобилось не больше минуты. Первый раз в жизни он не пожалел, что старик велел им откладывать часть своих сбережений из рождественской копилки. Дик засунул обе книжки под рубаху и прошел мимо гостиной, насвистывая веселый мотивчик, – вольность, на которую ни за что не решился бы раньше. Энн захлопнула крышку рояля и подбежала к нему.

Времени оставалось в обрез, но на велосипеде можно было успеть на почту. Каждый взял по три фунта.

– У меня еще осталось около тридцати кругленьких[2]. Нельзя перевести их куда-нибудь в другое место?

– Нет, Монти сейчас же побежит в полицию, и они все пронюхают. А тогда стоит нам где бы то ни было явиться за деньгами, как нас тотчас же сцапают.

Не без сожаления они вывели на конвертах обратный адрес дядюшки: «Усадьба Мон Плезир», Даун Авеню, город Бат».

– Как ни верти, а шесть зелененьких[3] у нас есть! – радостно объявил Дик. – Их хватит с лихвой, чтобы протянуть, пока я не найду какую-нибудь работу.

– Я тоже пойду работать. Никто и не узнает, что мне только тринадцать лет. Знаешь, старый мистер Роулингс дал мне на днях целых шестнадцать!

Прежде всего, нужно выбраться подальше отсюда. Прикинемся, что мы выехали на велосипедную прогулку.

– Здорово! А я могу купить себе короткие спортивные штаны – шорты. Это взбесит тетушку не меньше, чем самое известие о побеге! «Энн, сейчас же закрой коленки, ты уже большая девочка»! Хотелось бы мне взглянуть на ее лицо, когда она узнает, что мы натворили!

– Пусть узнает, только когда нас уже и след простынет.

Дик и Энн сошли с велосипедов и не спеша вели машины в гору. Теперь можно было спокойно все обсудить, не опасаясь, что тетка подслушивает из-за угла.

Твердо решили обойтись без всякой романтической чепухи: никаких связанных простынь, спущенных из окна спальни, никаких объедков, спрятанных на дорогу, никаких кукол, которые изображали бы спящих под простыней. Дик достаточно начитался детективов и приключенческих романов.

Перед сном он не сделал никаких приготовлений; только слегка смазал дверные петли. А придя к себе в комнату, принялся писать письмо. Писал он с сильным нажимом, чтобы буквы выходили поотчетливей, и тщательно промакивал каждую строчку чистым листком промокашки.

Кончив писать, он поднес промокашку к зеркалу и с радостью убедился, что видно каждое слово.

Дорогой Томми! – писал он несуществующему приятелю. – Спешу сообщить, что мы с сестренкой удрали. Нам осточертел этот старый болван в образе дядьки, не говоря уж об этой ведьме тетке Миллисент. Следующее письмо жди из Лондона. По дороге загоним велосипеды, чтобы обзавестись деньгами…

Промокашку Дик положил на видном месте. Тетка придет в умиление от своей смекалки, если догадается поднести промокашку к зеркалу. Дик представил себе, как она разинет рот, дойдя до слова «ведьма», и ему уже чудился ее бешеный крик по телефону, когда она будет сообщать полиции о двух беглецах, удравших поездом в Лондон,

Да, это всех собьет с толку! Он вышел на лестницу открыл дверь в уборную, изорвал письмо в клочки и спустил воду.

Потом разделся, лег в постель и пролежал до полуночи, не смыкая глаз…

Время пришло. Он напялил старенькие штанишки и связал в узелок кое-какую одежду и вещицы, которыми дорожил. Тихо приоткрылась дверь. На пороге стояла бледная Энн. Крадучись, в одних носках, они сошли вниз.

Дик снял с крючка ключ от гаража.

– Чуть не забыл, – прошептал он. Вернувшись в гостиную, он схватил с рояля их фотокарточку. – Это наш единственный портрет в доме, – сказал он. – Пройдет несколько дней, пока им удастся достать у кого-нибудь из родни другой. Так что газетам пока придется обойтись без фотографий.

– Тебе бы прямо гангстером быть! – засмеялась Энн. А еще через десять минут, вовсю налегая на педали, они мчались по бристольскому шоссе.

Это было здорово – первые несколько миль! По обеим сторонам дороги тянулось охваченное глубоким сном предместье; безмолвные дома, в окнах ни огонька. И только на дороге кипела бурная жизнь. Огромные грузовики, громыхая, бесконечным потоком неслись с запада на восток и с востока на запад. Свет их фар подкрадывался сзади, яркий и ослепляющий. Тени Дика и Энн внезапно вырастали впереди, длинные и тощие, как тетушка Миллисент, но, с каждой секундой становясь все короче и короче, исчезали наконец под колесами велосипедов, когда грузовик с ревом проносился мимо, и тогда тьма вокруг становилась еще черней, чем прежде.

А впереди лежала вся Англия – и приключения!

Прощай душный дом, где все было так скучно так чинно, так церемонно; прощай тетушка Миллисент с ее слежкой, вынюхиванием, доносами; прощай дядюшка Монтегю с его напыщенными проповедями и плохо скрываемыми издевками над памятью их отца и матери. Не будет больше ни школы, ни уроков музыки, ни рукоделия, ни рисового пудинга.

– Мы свободны! Мы свободны! – прокричал Дик, обращаясь к звездам, мерцавшим над головой.

– Мы увидим весь мир, весь, весь прекрасный мир! – распевала Энн, и ей казалось, что из-под вертящихся колес велосипеда льется музыка.

– Поедем на Север, на родину!

– Да! Там родилась мама – в Дербишире.

– Мне всегда ужасно хотелось на Север. Горы, пещеры и все такое…

– Молодец! А ну, подбавь газку!

Миновав окраины Бристоля, свернули на север и выбрались на Глочестерское шоссе. Дик слез с машины и взглянул на часы. Было около трех.

Первое чувство восторга постепенно пропадало. Стало прохладно, хотя и стоял июль, и они жалели что не поужинали поплотней и не захватили еды на дорогу.