И в эту минуту — было одиннадцать вечера — зазвонил дверной колокольчик. Что за звонок! Он загремел по всему дому, перекрывая рев бури. Сюзан не могла подойти к двери — она боялась положить Джимса обратно в кроватку, — так что я бросилась вниз по лестнице. В передней я на миг замерла: мною вдруг овладел нелепый страх. Я вспомнила страшную историю, когда-то рассказанную мне Гертрудой. Однажды ночью ее тетя была одна в доме вместе со своим больным мужем. Она услышала стук в дверь, но, когда подошла и открыла ее, за дверью никого не было… во всяком случае, никого не было видно. Но, как только она открыла дверь, смертельно холодный порыв ветра ворвался в переднюю и, казалось, пронесся мимо нее наверх, хотя стояла тихая, теплая летняя ночь. И тут же она услышала крик. Она бросилась наверх… ее муж был уже мертв. И она всегда потом считала — так сказала Гертруда, — что, открыв в ту ночь дверь, она впустила в дом Смерть.

Нелепо было, конечно, так бояться. Но я была измученной и обезумевшей от тревоги, так что на миг у меня возникло ощущение, что я не осмелюсь открыть дверь… что за ней стоит смерть. Потом я вспомнила, что мне нельзя терять ни минуты… что я не должна быть дурочкой… Я подскочила к двери и открыла ее.

Холодный ветер, в самом деле, ворвался в переднюю и наполнил ее снежным вихрем. Но на пороге стояло существо из плоти и крови — Мэри Ванс, облепленная снегом с головы до ног… и она принесла с собой не Смерть, а Жизнь, хотя тогда я еще об этом не знала. Я просто в изумлении уставилась на нее.

— Не пугайся, из дома меня не выгоняли, — усмехнулась Мэри, входя и закрывая за собой дверь. — Просто пошла два дня назад в магазин Картера Флэгга, да там и застряла с тех пор — пришлось бурю пережидать. Но в конце концов старая Эбби Флэгг стала действовать мне на нервы, так что сегодня вечером я решила перебраться сюда. Подумала, что уж до вас-то добреду — недалеко, но, можно считать, мне повезло, что я тут. Один раз я думала, что насовсем в снегу застряла. Ночка ужас, правда?

Я пришла в себя и вспомнила, что должна немедленно вернуться наверх. Я постаралась как можно скорее объяснить, что происходит, и оставила Мэри в передней стряхивать снег с одежды. Наверху я обнаружила, что прежний спазм у Джимса прошел, но едва я появилась в комнате, как он уже был в тисках нового спазма. Я могла лишь стонать и плакать; ох, до чего мне стыдно, когда я вспоминаю об этом; и однако, что могла я сделать… мы перепробовали все известные средства… и тут я вдруг услышала у себя за спиной громкий голос Мэри:

— Да ребенок-то умирает!

Я круто обернулась. Разве я сама не знала, что он умирает… мой маленький Джимс! Я могла бы выбросить Мэри Ванс за дверь или в окно… куда угодно… в ту минуту. Она стояла, спокойная и невозмутимая, глядя на моего малыша этими своими странными глазами, как могла бы смотреть на задыхающегося котенка. Мне всегда не нравилась Мэри Ванс… а в ту минуту я ее ненавидела.

— Мы все средства испробовали, — глухо сказала бедная Сюзан. — Это не обычный круп.

— Нет, это дифтеритный круп, — сказала Мэри с живостью, хватая висевший на крючке передник. — И времени совсем мало остается… но я знаю, что надо делать. Когда я жила на той стороне гавани у миссис Уайли, малыш Уилла Крофорда умер от дифтеритного крупа, хоть при нем два доктора сидели. И когда об этом услыхала старая тетушка Кристина Макаллистер… вы знаете, это она меня выходила, когда я чуть не умерла от пневмонии… она вообще чудеса творила… ей ни один доктор в подметки не годился… таких, как она, теперь уж нет, скажу я вам… так вот она тогда сказала, что, если бы оказалась поблизости, спасла бы ребенка средством, которому научила ее бабушка. Она рассказала миссис Уайли, что это за средство, и я ни слова из ее рассказа не забыла. Такой памяти, как у меня, ни у кого нет… лежит в ней что-нибудь да лежит, пока не придет время этим воспользоваться. Сюзан, есть в доме сера?

Да, у нас была сера. Чтобы найти ее, Сюзан спустилась в кухню вместе с Мэри, а я тем временем держала на руках Джимса. У меня не было никакой надежды — ни малейшей. Мэри Ванс могла хвастаться сколько угодно… она всегда хвасталась… но я не верила, будто какое-то бабушкино средство может спасти Джимса. Вскоре Мэри вернулась. Она повязала себе на лицо кусок толстой фланели, закрыв рот и нос, а в руках у нее была старая жестянка, в которой Сюзан обычно держит стружки. В жестянку до половины были насыпаны горящие угли.

— Вот погляди, что я сейчас буду делать, — сказала она хвастливо. — Я делаю это первый раз в жизни, но тут раздумывать некогда — ребенок умирает.

Она высыпала ложку серы на угли, а затем схватила Джимса, перевернула его лицом вниз и поднесла прямо к этому удушающему, застилающему глаза дыму. Не знаю, почему я не подскочила и не вырвала его у нее из рук. Сюзан говорит, это потому, что так было предопределено, и я думаю, она права, так как мне тогда действительно показалось, будто я не в силах двинуться с места. Сама Сюзан, словно остолбенев, следила с порога за действиями Мэри. Джимс извивался в больших, крепких, умелых руках Мэри… о да, она умелая, это правда… он задыхался и хрипел… задыхался и хрипел… и у меня было такое чувство, будто его хотят замучить до смерти… а потом, внезапно, спустя несколько минут, показавшихся мне часом, он откашлял пленку, которая убивала его. Мэри перевернула его и положила на спину в кроватку. Он был белый, как мрамор, из темных глаз лились слезы… но лицо уже не было прежнего ужасного синевато-багрового цвета, и он дышал довольно свободно.

— Отличная штука, а? — сказала Мэри весело. — Я понятия не имела, как это подействует, но просто рискнула. Я ему еще пару раз за ночь дам глотнуть дымка, просто чтобы убить всех микробов, но вы видите, что с ним уже почти все в порядке.

Джимс сразу заснул; это был настоящий сон, а не кома, как я сначала опасалась. Мэри дала ему «глотнуть дымка», как она это назвала, еще два раза за ночь, а когда настал день, горло у него было совершенно чистое и температура почти нормальная. Когда я убедилась в этом, я обернулась и посмотрела на Мэри Ванс. Она сидела на кушетке, читая наставления Сюзан о чем-то, в чем Сюзан, должно быть, разбиралась в сорок раз лучше Мэри. Но мне было все равно, как часто она читает такие наставления и как часто хвастается. Она имела полное право хвастаться: у нее хватило духу сделать то, на что я никогда не решилась бы, и она спасла Джимса от ужасной смерти. Больше не имело значения, что когда-то она гналась за мной по Глену с сушеной треской; не имело значения, что она оставила прозаический слой гусиного жира на моей романтической мечте в ночь танцев на маяке; не имело значения, что она считает себя самой знающей особой на свете и всегда это подчеркивает… я знала, что больше никогда не буду испытывать неприязни к Мэри Ванс. Я подошла к ней и поцеловала ее.

— Что такое? — удивилась она.

— Ничего… просто я так тебе благодарна, Мэри.

— Что ж, я думаю, тебе есть за что быть благодарной, это факт. Ребенок умер бы у вас двоих на руках, если бы я случайно к вам не зашла, — сказала Мэри, буквально сияя самодовольством.

Она приготовила нам с Сюзан великолепный завтрак и заставила его съесть, и потом «командовала нами не на жизнь, а на смерть», как выразилась Сюзан, целых два дня, пока дороги не расчистили и она не смогла отправиться домой. Джимс к тому времени почти совсем поправился, и домой вернулся папа. Он выслушал наш рассказ, не перебивая. Папа, как правило, довольно пренебрежительно отзывается о том, что называет «старушечьими средствами». Он немного посмеялся и сказал: «После этого случая, Мэри Ванс, вероятно, рассчитывает, что я буду приглашать ее на консилиум во всех серьезных случаях».

Так что Рождество оказалось не таким трудным, как я ожидала; теперь приближается Новый год… и мы по-прежнему надеемся на Большое Наступление, которое позволит закончить войну… а маленького Понедельника начинает скрючивать ревматизм — сказываются холодные, бессонные ночи, — но он все равно «не сдается»… а Ширли продолжает читать про подвиги асов. О, тысяча девятьсот семнадцатый, что ты принесешь?»