— Ну, одна неделя позади… начинаем новую, — решительно сказала Сюзан.

— Я чувствую себя, как заключенный на дыбе, когда ее перестали поворачивать, — сказала мисс Оливер Рилле, когда в пасхальное воскресенье они отправились в церковь. — Но с дыбы меня не сняли. Пытка может снова начаться в любую минуту.

— В прошлое воскресенье я сомневалась в том, что Бог с нами, — сказала Рилла, — но сегодня не сомневаюсь. Зло не может одержать победу. Дух на нашей стороне, и он сильнее плоти.

И все же ее вера еще не раз подверглась суровому испытанию в ту мрачную весну. Армагеддон не стал, как они прежде надеялись, делом нескольких дней. Он растянулся на недели и месяцы. Снова и снова Гинденбург наносил неожиданные, беспощадные удары, добиваясь пугающего, хоть и не решающего, успеха. Снова и снова военные обозреватели объявляли ситуацию крайне опасной. Снова и снова кузина София соглашалась с ними.

— Если войска Антанты отступят еще на три мили, война проиграна, — причитала она.

— А что, без этих трех миль британскому флоту негде будет развернуться? — насмешливо спросила Сюзан.

— По моему мнению, немцы довольно скоро будут в Париже, и более того, Сюзан Бейкер, они будут в Канаде.

— Но не в нашей провинции. Гунны никогда не вступят на остров Принца Эдуарда, пока я могу держать в руках вилы, — заявила Сюзан; выглядела она при этом — да и чувствовала себя — так, словно в самом деле была вполне способна без посторонней помощи истребить целую германскую армию. — Нет, София Крофорд, скажу тебе прямо, мне до смерти надоели твои мрачные предсказания. Я не отрицаю, что ошибки были. Немцы никогда не взяли бы снова Пашендаль, если бы там так и оставались захватившие его в прошлом году канадцы; и было глупо доверять тем португальцам на реке Лис[115]. Но это не причина для того, чтобы объявлять войну проигранной. Я не хочу ссориться с тобой, тем более в такое время, но наш боевой дух должен оставаться на высоте, и я намерена высказаться прямо и предупредить тебя, что если ты не можешь перестать пророчить несчастья, то тебе лучше оставаться дома и к нам не ходить.

Кузина София в глубоком возмущении отправилась домой переживать это публичное оскорбление и в следующие несколько недель не появлялась в кухне Сюзан, что, возможно, было к лучшему, так как эти недели оказались трудными: немцы продолжали атаковать то тут, то там, и казалось, что с каждым новым ударом под их контроль переходит очередной жизненно важный пункт линии обороны британцев. В один из дней в начале мая, когда солнце и ветер резвились в Долине Радуг, а кленовая роща стояла в золотисто-зеленом наряде, и гавань, вся голубая, была покрыта рябью и белыми барашками волн, пришли известия о Джеме.

Во время немецкой вылазки на канадском участке фронта — небольшой вылазки, настолько незначительной, что о ней даже не упоминалось в сводках военных действий, — лейтенант Джеймс Блайт, как сообщалось, был «ранен и пропал без вести».

— Я думаю, это даже хуже, чем если бы мы получили известие о его смерти, — простонала Рилла, почти не разжимая побелевших губ.

— Нет… нет, Рилла… «пропал без вести» оставляет пусть маленькую, но надежду, — убеждала ее Гертруда.

— Да… мучительную, изнуряющую надежду, которая никак не дает примириться с худшим, — сказала Рилла. — Ох, мисс Оливер… неужели нам придется жить недели и месяцы, не зная, жив Джем или мертв? Быть может, мы не узнаем этого никогда. Я… я не могу вынести этого… не могу. Сначала Уолтер… а теперь Джем. Это убьет маму… посмотрите на ее лицо, мисс Оливер, и вы это поймете. А Фейт… бедная Фейт… как она сможет это вынести?

Гертруда содрогнулась от мучительной душевной боли, но сказала мягко:

— Нет, это не убьет твою маму. Не такая она женщина. У нее есть мужество. К тому же она отказывается верить, что Джем погиб. Она будет надеяться до конца, и мы все должны делать то же самое. Можешь быть уверена, Фейт поступит именно так.

— Я не могу, — стонала Рилла. — Джем ранен… есть ли у него шанс выжить? Даже если немцы найдут его… мы знаем, как они обращаются с ранеными пленными. Я хотела бы надеяться, мисс Оливер… наверное, это помогло бы мне. Но, похоже, надежда во мне мертва. Я не могу надеяться, если нет оснований для надежды… а их нет.

Когда мисс Оливер ушла в свою комнату, а Рилла осталась лежать на залитой лунным светом кровати, в отчаянии молясь, чтобы Бог хоть немного укрепил ее дух, в комнату, словно мрачный призрак, вошла Сюзан и присела рядом с ней.

— Рилла, дорогая, не тревожься. Маленький Джем не убит.

— О, как вы можете верить в это, Сюзан?

— Потому что я знаю. Послушай, что я тебе скажу. Когда сегодня утром пришло это известие, я первым делом подумала про Понедельника. А вечером я, как только вымыла посуду после ужина и поставила тесто, сразу пошла на станцию. Понедельник сидел и ждал поезда, так же терпеливо, как всегда. Так вот, Рилла, дорогая, эта немецкая вылазка была четыре дня назад, в прошлый понедельник… и я спросила у начальника станции: «Вы могли бы сказать мне, выл этот пес или еще как-то волновался в понедельник вечером?» Он немного подумал и сказал: «Нет, ничего такого не было». — «Вы уверены? — уточнила я. — От вашего ответа зависит многое — больше, чем вы можете предположить!» — «Абсолютно уверен, — сказал он. — Я в понедельник всю ночь не ложился спать — кобыла у меня заболела — и не слыхал ни звука от этого пса. Я услышал бы, если бы что-нибудь было, потому как дверь конюшни все время была распахнута настежь, а его конура стоит прямо напротив!» Вот, Рилла, дорогая, именно это он мне сказал. А ты помнишь, как этот бедный пес выл всю ночь после битвы за Курселет. А ведь он любил Уолтера не так горячо, как любит Джема. Если он так оплакивал Уолтера, ты думаешь, он проспал бы ночь спокойно в своей конуре, после того как Джема убили? Нет, Рилла, дорогая, маленький Джем жив, и в этом ты можешь быть уверена. Если бы Джем погиб, Понедельник знал бы об этом, точно так же, как знал прежде о гибели Уолтера, и не стал бы ждать новых поездов.

Это было нелепо… и неразумно… и неправдоподобно. Но, несмотря на это, Рилла поверила; и миссис Блайт поверила; и даже доктор, хоть и слегка улыбнулся притворно-насмешливой улыбкой, почувствовал, как его отчаяние сменилось странной уверенностью; и, как ни казалось это глупо или нелепо, все они ободрились и набрались смелости, чтобы продолжать ждать и надеяться, только потому, что верный маленький песик на гленской железнодорожной станции по-прежнему ожидал возвращения своего хозяина.

Сюзан была очень огорчена, когда в ту весну на ее глазах распахали и засадили картофелем великолепный старый инглсайдский газон. Однако она не роптала даже из-за того, что пришлось пожертвовать ее любимой клумбой пионов. Но, когда правительство приняло Закон о переходе на летнее время[116], Сюзан отказалась подчиниться. Существовала Высшая Сила, более значительная, чем коалиционное правительство, и этой Силе Сюзан присягала на верность.

— Вы считаете, это правильно вмешиваться в порядок, установленный Всевышним? — с негодованием спрашивала она доктора.

Оставшийся непреклонным доктор заявил, что закон нужно соблюдать, и все часы в Инглсайде были переведены вперед. Но доктор не мог распоряжаться маленьким будильником Сюзан.

— Я купила его на свои собственные деньги, миссис докторша, дорогая, — решительно заявила она, — и он будет по-прежнему показывать Божье время, а не борденовское.

Так что Сюзан вставала и ложилась по «Божьему времени»; по нему же она и работала. Правда, на стол ей, против ее воли, приходилось подавать по борденовскому времени, и по нему же — что было верхом оскорбления — ходить в церковь. Но молитву она читала по своим часам, и кур кормила по ним; так что в ее взгляде, когда она смотрела на доктора, всегда было скрытое торжество. По меньшей мере тут она взяла над ним верх.