— Разве вам не было весело на вашей первой вечеринке, мисс Оливер?

— Нет. Я отвратительно провела время. Я была плохо одета, некрасива, и никто не пригласил меня танцевать, кроме одного мальчика, еще более некрасивого, чем я. Он был так неуклюж, что я сразу возненавидела его… и даже он не пригласил меня на второй танец. У меня не было настоящей юности, Рилла. Это невозместимая потеря. Вот почему я так хочу, чтобы у тебя была прекрасная, счастливая юность. И я очень надеюсь, что твоя первая вечеринка станет событием, о котором ты всю жизнь будешь вспоминать с удовольствием.

— Прошлой ночью мне снилось, будто я на танцах и в самый разгар веселья замечаю, что на мне халат и домашние тапочки, — вздохнула Рилла. — Я проснулась, задохнувшись от ужаса.

— Кстати, о снах… мне приснился странный сон, — сказала мисс Оливер рассеянно. — Один из тех удивительно ярких снов, какие мне иногда снятся… не те смутные, запутанные сны, что видишь обычно… а такие же отчетливые и реальные, как сама жизнь.

— Что же вы видели во сне?

— Я стояла на ступенях крыльца, здесь, в Инглсайде, и смотрела вниз, на гленские поля. Неожиданно вдали я увидела набегающую на них длинную, серебристую, блестящую волну. Она приближалась все ближе и ближе… просто череда маленьких белых волн, как та, что набегает иногда на песчаный берег. Волны поглотили весь Глен. Я подумала: «Инглсайд высоко; волны, наверняка, не дойдут сюда», но они подходили все ближе и ближе… так стремительно, что, прежде чем я успела двинуться с места или крикнуть, они уже заплескались прямо у моих ног… и все исчезло… там, где прежде стоял Глен, не было уже ничего, кроме бушующих вод. Я попыталась отступить… и вдруг увидела, что подол моего платья мокрый от крови… и я проснулась… вся дрожа. Не нравится мне этот сон. Есть в нем какой-то зловещий смысл. Такого рода яркие сны всегда сбываются в моей жизни.

— Надеюсь, это не значит, что с востока приближается буря, чтобы испортить вечеринку, — озабоченно пробормотала Рилла.

— О неисправимые пятнадцатилетние! — сухо отозвалась мисс Оливер. — Нет, Рилла-моя-Рилла, не думаю, чтобы этот сон предвещал нечто настолько ужасное.

В атмосфере Инглсайда вот уже несколько дней ощущалось какое-то внутреннее напряжение. И только Рилла, поглощенная радостями своей собственной расцветающей жизни, его не чувствовала. Доктор Блайт теперь постоянно выглядел озабоченным и мало говорил, просматривая ежедневную газету. Джем и Уолтер живо интересовались печатавшимися в ней новостями. В тот вечер Джем нашел Уолтера в саду и взволнованно сообщил ему:

— Вот это да! Германия объявила войну Франции! Это значит, что Англия, вероятно, тоже вступит в схватку… а если она вступит… что ж, Крысолов, которого ты когда-то воображал, придет наконец к нам.

— Это было не воображение, — медленно произнес Уолтер. — Это было предчувствие… видение… Да, Джем, я действительно на миг увидел его в тот давний вечер. Что, если Англия вступит в войну?

— Ясное дело! Нам всем придется выступить ей на подмогу, — весело воскликнул Джем. — Не можем же мы оставить «седую мать морей полночных» сражаться в одиночестве, ведь правда? Но тебе не удастся отправиться на войну: тиф лишил тебя такой возможности.

Уолтер молча смотрел на голубую рябь гавани за полями Глена.

— Мы еще щенки… нам придется драться не на жизнь, а на смерть, если дойдет до настоящей схватки, — продолжил Джем бодро, взъерошивая свои рыжие кудри сильной, мускулистой и изящной смуглой рукой — рукой прирожденного хирурга, как часто думал его отец. — Вот это было бы приключение! Но я полагаю, Грей[9] или еще кто-нибудь их этих осторожных стариков уладит дело в последнюю минуту. Впрочем, это будет поистине позорище, если они покинут Францию в беде. Если же нет, мы еще увидим кое-что интересное. Ну, думаю, пора одеваться — нас ждут танцы на маяке.

Джем удалился, напевая «С сотней волынщиков мы пойдем»[10], но Уолтер еще долго стоял на том же месте. На лбу у него залегла небольшая складка. Все эти перемены надвинулись стремительно, как черная грозовая туча. Несколько дней назад никто ни о чем таком и не думал. Да и теперь казалось нелепым думать об этом. Какой-то выход, наверняка, найдется. Война представлялась чем-то адским, ужасным, отвратительным… слишком ужасным и отвратительным, чтобы такое могло происходить в двадцатом веке между цивилизованными нациями. Сама мысль о войне была чудовищна, и та угроза красоте жизни, которую война несла с собой, заставляла Уолтера чувствовать себя несчастным. Он не будет думать о ней… он решительно выбросит эту мысль из головы. Как красив родной Глен в августовскую урожайную пору со своими протянувшимися цепью тенистыми старыми фермами, возделанными полями и тихими садами! Небо на западе напоминало громадную золотистую перламутровую раковину. Далеко внизу поверхность гавани покрылась, словно инеем, светом восходящей луны. Воздух наполняли удивительной красоты звуки: сонное посвистывание малиновок, чудесное, печальное и нежное, бормотание ветра в окутанных сумраком деревьях, шелест тополей, переговаривающихся отчетливым шепотом и потряхивающих своими изящными, в форме сердечек листами, звонкий юный смех, доносящийся из окон комнат, где девушки наряжались на танцы. Мир купался в сводящей с ума прелести звуков и красок. Он, Уолтер, будет думать только об этой красоте и о глубокой, утонченной радости, которую она доставляет ему. «Во всяком случае, никто не потребует от меня, чтобы я пошел на войну, — думал он. — Как говорит Джем, тиф избавил меня от этой необходимости».

Из окна своей комнаты высунулась Рилла, уже одетая для танцев. Желтая маргаритка выскользнула из ее волос и полетела вниз с подоконника, словно золотой метеор. Рилла попыталась схватить ее, но напрасно… впрочем, в ее волосах оставалось еще вполне достаточно цветов. Мисс Оливер сплела из них венок, чтобы украсить головку своей любимицы.

— Как тихо и как красиво… разве это не замечательно? Нам предстоит великолепная ночь. Прислушайтесь, мисс Оливер… я отчетливо слышу, как звенят в Долине Радуг наши старые бубенчики. Они провисели там больше десяти лет.

— Их перезвон под порывами ветра всегда напоминает мне об эфирной, небесной музыке, которую слышали Адам и Ева в мильтоновском раю[11], — отозвалась мисс Оливер.

— Как весело мы играли в Долине Радуг, когда были маленькими, — задумчиво сказала Рилла.

Теперь никто не предавался шумным играм в Долине Радуг. Летними вечерами там было очень тихо. Уолтер любил уединяться там с книгой. Джем и Фейт часто назначали там свидания; Джерри и Нэн ходили туда, чтобы непрерывно спорить и ссориться, обсуждая серьезные теоретические вопросы — таков, казалось, был их излюбленный способ «ухаживания». А у Риллы была там своя собственная любимая лощинка среди деревьев, куда она обычно ходила, чтобы посидеть и помечтать.

— Я должна сбегать в кухню и показаться Сюзан, прежде чем мы отправимся на танцы. Она ни за что мне не простит, если я этого не сделаю.

Рилла вихрем ворвалась в сумрачную инглсайдскую кухню, где Сюзан прозаично штопала носки, и там сразу стало светлее от блеска девичьей красоты. На Рилле было зеленое платье, вышитое гирляндами маргариток, шелковые чулки и серебристые туфельки. Золотистые маргаритки были приколоты к ее волосам и к вырезу платья. Она выглядела такой хорошенькой, юной и взволнованной, что даже кузина София Крофорд не могла не залюбоваться ею… а кузина София Крофорд редко восхищалась чем-либо земным и преходящим. С тех пор как кузина София переехала в Глен, они с Сюзан успели помириться или, точнее сказать, не вспоминали о давней вражде, и кузина София часто заходила по вечерам в Инглсайд как добрая соседка. Сюзан приветствовала ее отнюдь не с восторгом, поскольку кузину нельзя было назвать приятной гостьей, приводящей всех в хорошее настроение.