В ванной стянула платье через голову, даже не расстегивая.

Трудилась яростно, ожесточенно, терла и терла проклятый винный след, точно от этого зависела ее судьба. Ничего не выходило.

Вспомнила, как мама когда-то учила ее: «Вино надо сразу же присыпать солью, пока не высохло». Как это Инна забыла такую простую вещь? А как не забыть, если за годы жизни в Америке она совсем отвыкла стирать вручную? Все в доме делали машины, даже посуду мыли. Если же одежда была безнадежно испорчена, ее просто выбрасывали.

Соль на винном пятне — как соль на ране… Рана на платье, кажется, уже зарубцевалась, оставив вечный шрам…

Ну, еще одна попытка, последняя!

Инна отчаянно рванула, оттирая, выпачканный подол — и ткань, не привыкшая к такому грубому обращению, треснула, порвалась.

Теперь это действительно было похоже на рваную рану: по краям — красные подтеки, сквозь щель видна бурая ржавчина раковины. Пугающее зрелище!

Разъярившись, Инна ухватилась обеими руками за края дыры и резким, сильным рывком разорвала платье.

И теперь тупо смотрела на эти жалкие, намокшие тряпки, остатки того, что недавно было вызывающе экстравагантным туалетом.

Вода стекала с них по ее ногам, и две струйки соединялись на истоптанном родственниками кафельном полу в одну серую лужу.

Тогда Инна швырнула лоскутья под ноги и стала топтать их, размазывая грязь по полу.

А потом — разрыдалась громко, в голос. Не из-за платья. Из-за всего. Вообще. Рыдала — а слез не было. Глаза оставались совершенно сухими…

Алексей бессмысленно бродил по квартире, то и дело натыкаясь на чужие проклятые сумки. Они, как нарочно, все время попадались ему под ноги.

Когда он запнулся в очередной раз о чей-то выцветший рюкзак, то вдруг почувствовал, что звереет. И принялся изо всех сил пинать ненавистный вещмешок! Внутри, кажется, оказались помидоры, заготовленные для свадьбы, потому что сквозь брезент вдруг стала сочиться красноватая, кисло пахнущая жижа.

Как кровь.

Инна остервенело топтала тряпки.

Алексей ожесточенно избивал рюкзак.

Это происходило одновременно. Как и все, что они делали в этот вечер.

А потом Алеша услышал рыдания. Он испугался. Он бросился на звук.

Распахнул обшарпанную, давно не крашенную дверь ванной… И — очутился в ином мире.

Перед ним стояла античная богиня.

Застигнутая сыном врасплох, Инна не пыталась прикрыться хотя бы руками, как это сделало бы большинство женщин. Она, наоборот, выпрямилась и застыла в испуге, широко раскрыв глаза.

Рыдания в один миг смолкли. Повисла полная, абсолютная тишина. Даже тихое журчание воды не нарушало этого безмолвия.

Алексей вдруг увидел совершенно незнакомую ему женщину. Почти обнаженную. Безупречно прекрасную.

Тонкие полоски прозрачного кружевного белья не скрывали, а, наоборот, подчеркивали рельефные линии самых интимных мест.

И это тело ничем не напоминало очертаний его невесты. У Нади и животик слегка выпирал, и талия не была такой узкой, и соски расплывались неотчетливым розовым пятнышком, не твердея даже в минуты страсти…

А впрочем, какое значение теперь имела Надя. Она осталась где-то в прошлом, как слабое воспоминание…

А главной и единственной в жизни была та, что стояла сейчас перед ним. Она затмевала весь мир. Она преображала вокруг себя все.

Пожелтевшая ванна, старые краны, стены с отколовшейся, покрытой налетом плиткой превратились для него в благородные руины великой древней культуры.

Тряпки под ногами богини — в богатую драпировку, какую любят использовать художники, чтобы подчеркнуть красоту живой натуры.

Водопроводные стояки с темными подтеками — в колонны, поддерживающие кровлю храма.

И — таинственная, гордая, молчащая женщина, что была в этом храме жрицей.

Он должен был бы молиться на нее, но он не мог ее не желать. Потому что вошел не в пуританскую молельню, а в языческий храм любви.

И он протянул к ней руки…

…Дельфийский оракул предсказал Эдипу, что ему суждено убить отца и жениться на собственной матери. В ужасе Эдип покинул свой дом, чтобы страшное предсказание не сбылось. Но он не знал, что покидает не родных, а приемных родителей.

В дороге встретил он колесницу знатного вельможи. Дорога была узка, и кто-то должен был уступить. Надменный вельможа не пожелал этого сделать. Но и Эдип не свернул. Он вступил в схватку — отчаянную, неравную. Ведь за вельможей была его вооруженная свита. Но удача оказалась на стороне Эдипа: он убил их всех — и господина, и приближенных…

Эдип издал воинственный клич. Он праздновал победу, не догадываясь даже: только что сбылась первая часть пророчества — Эдип отнял жизнь у собственного отца.

Царица Иокаста, вдова погибшего в схватке царя Лая, вышла замуж вторично. На этот раз за Эдипа, бесстрашного героя, возведенного на престол за великие подвиги.

Иокаста была прекрасна, нежна и трепетна. Эдип полюбил ее с первого взгляда, хотя по возрасту годился ей в сыновья.

Сбылось и второе предсказание оракула — Эдип женился на собственной матери…

Алексей протянул к ней руки, он был совсем рядом, никаких преград между ними не было. И первым порывом Инны было шагнуть ему навстречу. Обнять, ощутить его жаркое тело, отдаться, сойти с ума, а там — будь что будет. Там и смерть не страшна. Она давно уже бродит рядом, она манит к себе, ее присутствие утешает.

— Ну же, — нетерпеливо сказал Алексей. — Теперь нельзя останавливаться. Теперь надо идти до конца…

— Я недорассказала тебе легенду об Эдипе, — тихо произнесла Инна.

— Я не хочу никаких легенд. Я хочу тебя. Мне нужна только ты.

— Хорошо, — сказала Инна. — Тебе нужна я. Вот эти глаза, да? Они когда-то смотрели на тебя маленького, беззащитного, ты часто плакал. И я тоже. Тебе нужны эти руки? Они когда-то обнимали твое тельце. Мне казалось, если прижать тебя крепко-крепко, я смогу забыть все самое страшное. Твоего отца, его смерть. Тебе нужна эта грудь? Ты видишь на ней чуть заметные шрамики. Это растяжки. Когда ты родился, грудь была большая, она болела, она была полна молока, которым я кормила тебя. Ты помнишь его вкус? Нет, ты, наверное, все забыл. Тогда никого роднее не было. Ты припадал своими жадными губенками к моему соску, ты был всегда голоден, ты меня не жалел. Иногда это было очень больно. Но лучше этой боли не было ничего на свете. Тебе нужны эти бедра? У меня широкие бедра. Вот здесь ты помещался весь, когда был во мне. Твои ножонки так сладко колотили меня изнутри. А потом ты родился. Сначала вот отсюда показалась головка — маленькая, черненькая, со слепыми глазками. Я кричала от боли и радости — ты родился! А потом и ты закричал. У тебя был громкий и требовательный голос. Мне даже казалось, что ты зовешь именно меня. Хотя, конечно, ты тогда ничего еще не понимал. Тебе нужна я? Но ведь я и так твоя. Навсегда-навсегда, понимаешь? Ты можешь расстаться с Надей, с друзьями, ты можешь изменить свое имя, уехать на край света. Одного ты не изменишь никогда — своей матери. Я — твоя мать.

Дикий черный блеск в глазах Алексея мерк. Женщина, стоявшая перед ним почти нагая, такая желанная еще минуту назад, такая безумно манящая, теперь теряла свою возбуждающую притягательность. И на смену мороку приходило что-то совсем другое, непонятное, забытое, может быть, но, кажется, возрождающееся с прежней силой.

— Дай мне свою руку, — сказала Инна. — Дай, не бойся.

Она сама взяла его ладонь и приложила к своей груди. И это прикосновение словно взорвало каменный шлюз, хлынул поток, но не страстный, сжигающий, сметающий все на своем пути. А совсем-совсем другой, как теплая речка нашего детства, как солнечные воспоминания, как уютное тепло родной памяти.

— Ты хочешь меня? — спросила Инна.

Алексей только бессильно шевелил губами, слезы наполнили его глаза.